Эту историю о необыкновенном лосе я услышал от метеоролога Василия Сумеркина, с которым познакомился на дорожном перепутье, в поселке Байкальском. И мне хочется передать этот рассказ от его лица так, как довелось самому услышать его.

В то время я не записал этот рассказ в свой дневник, и он так и остался жить в моей памяти. И порой мне уже казалось, что это я сам жил на кордоне у старика Лобова, бродил по глухим урочищам Зеленой Долины с затаенной надеждой увидеть Колченогого.

И я видел его в своем воображении. Хмурым осенним утром он неподвижно стоял в зарослях тальника на берегу реки, когда с гребня холмов послышался слабый звук рожка. Лось вздрогнул и, оторвавшись от воды, медленно повернул голову в сторону холмов, откуда слышался слабый призывный рев. Но эхо погасло, и в тишине леса разносился приглушенный говор воды на речных перекатах…

Потом рев повторился, но теперь он звучал ближе, настойчивее. Невидимый противник звал Колченогого на поединок. Бурая шерсть на загривке лося медленно поднялась дыбом. Он злобно фыркнул, прыжком кинулся из зарослей тальника, но, с ходу ударившись о ствол лиственницы, замер, поводя вздрагивающими боками. Потом, пошатываясь, выбрался на тропу, обнюхал ее и прихрамывающей рысцой, ударяясь то грудью, то боком о стволы и сучья деревьев, пошел в сторону холмов, откуда доносился призывный рев невидимого соперника.

Размашистый шаг лося был сбивчив, неуверен и тороплив. Он часто терял тропу и снова находил ее, обнюхивая свои следы. Выбравшись из зарослей стланика, он остановился у подножия холмов. Прислушался к слабому зову противника и вдруг, вскинувшись, крутыми скачками пошел вверх по чистому склону. Взбежав на гребень холма, лось затоптался на месте, запрокинул голову, и над тайгой пронесся его могучий призывный рев.

Лось отвечал своему противнику и звал его на поединок. Наперекор неумолимым законам природы, Колченогий принимал свой последний бой!

…Случалось ли вам видеть, как входит осень в таежный край? Как ночами тайгу обжигает порывистое дыхание северного ветра и почти до полудня на кустарнике и деревьях, переливаясь в лучах солнца, лепятся чешуйки серебристого инея? Темнеют порожистые речушки, уходит рыба с быстрин и сбивается в глубинах омутов. И вдруг прощальной песней зазвенят поверх леса голоса невидимых птичьих стай. Искрится, мельтешит в ясном воздухе первый снежок и стаивает, едва коснувшись сухой земли. Разгораясь пламенем увядающей листвы, умолкает тайга, готовая к встрече долгой северной зимы.

В ельничном буреломе, под склоном холма, медведица отрыла себе берлогу. Вокруг ельника не было следов другого зверья, и медведица готовилась к спокойной зимовке. До рассвета она паслась на южных склонах холмов, густо обросших брусничником, а днем отлеживалась в прохладной чаще распадков. И однажды, неподалеку от берлоги, она подхватила запах чужого зверя. Зверь вторгся в ее владения. Старая медведица хорошо знала, что, почуяв близко ее, ЭТОТ зверь должен уйти. Но зверь стоял на тропе и не уходил. И тогда медведица стала красться ему навстречу по мелколесью осинника.

На медвежьей тропе, опустив рога, стоял лось. Раздувая вздрагивающие ноздри, он прядал ушами и злобно фыркал. Медведица угрожающе заворчала, но лось не двинулся с места. Тогда, взревев, она поднялась на дыбы, готовая принять бой. И в это мгновение лось прыжком бросился к ней.

…Вповал развороченный осинник, выбитые кусты. По ветвям клочья окровавленного дерна, лохмотьями кора на деревьях. Прихрамывая и шатаясь, лось медленно брел к реке. С шеи и боков стекали кровью развороченные раны. Лось вошел в воду и замер, прильнув ранами к холодному течению. А медведица лежала в осиннике, затоптанная землей, с проломленной грудью.

Через несколько дней на нее наткнулись собаки лесника и привели в осинник своего хозяина.

Заметая тайгу, завьюжили злые январские вьюги. Расходившийся мороз на корню раскалывал вековые деревья, почти двухметровой толщей льда сдавил озерца и речушки. Умолкла заметенная сугробами тайга, стояла словно оглушенная внезапным лютым ударом. Обреченный на голодную смерть зверь стал выходить к жилью человека.

В полях, неподалеку от деревушки Большой Двор, все чаще стали замечать у стогов одинокого лося. Он устроил под стогом лежку и, казалось, совсем не боялся людей. Подпускал к себе почти на расстояние ружейного выстрела и потом нехотя брел через поле к опушке леса. Но стоило груженым саням отъехать прочь, как он тотчас возвращался к стогам. А в февральскую лють к Большому Двору нагрянула волчья стая. Несколько ночей волки устраивали дерзкие налеты; разворачивали крыши сараев, давили во дворах неосмотрительных собак, а когда средь бела дня в открытом загоне они зарезали лошадь, большедворские охотники собрались на облаву. Руководил облавой лесник кордона Зеленая Долина Василий Тарасович Лобов.

Растянувшись широкой цепью, прошли по тайге до самой долины, захватывали в кольцо пади, урочища, находили свежие следы, места лежек, но сама волчья стая как сквозь снег провалилась! И вдруг в долине, среди вытоптанных сугробов на берегу реки, загонщики нашли два искалеченных волчьих трупа. Снег вокруг был усеян замерзшими корками крови. От места побоища в одну сторону беспорядочно уносилась россыпь волчьих следов, в другую уходил одинокий след прихрамывающего лося. Лось уходил медленно, тяжело припадая на передние ноги. Сходство следов было настолько очевидным, что Василий Тарасович признал их и рассказал собравшимся у костра охотникам об осенней схватке в осиннике у холмов. Бывалые промысловики, исходившие на своем веку тайгу вдоль и поперек, слушали лесника, усмехаясь и недоверчиво покачивая головами. Но погибшие от лосиных копыт волки лежали рядом в снегу. И все согласились, что это на редкость бойцовый лось, только Василий Тарасович больно приукрашивает его!

Положенную по закону премию за уничтожение хищников участники облавы поделили между собой. И только Лобов отказался от своей доли. Но в деревне уже привыкли к чудачествам лесника, и никто не настаивал. Не хочешь — не надо, и весь разговор! А волчья стая в окрестностях Зеленой Долины больше не появлялась.

Кордон лесника — просторная изба-пятистенка, огороженный слегами двор, огород и под самый порог осевший в землю амбар, выложенный из толстых, в обхват, лиственничных бревен. Василий Тарасович жил на кордоне один, и гости в его доме были редки, хотя до деревни не более километра, а единственная дорога в райцентр проходила в полусотне метров от его двора. Во всем хозяйстве, в двух комнатах и кухне, виден привычный уклад человека, не обременяющего себя заботой о быте. На одной из голых бревенчатых стен избы желтеет фотография довоенных лет: моложавая женщина в черном платке, поджав губы, строгим взглядом смотрит в пустую избу; за ее спиной обнялись два улыбающихся паренька, похоже, что сыновья. Крашеная рамка заботливо прикрыта полотенцем. Чуть ниже совсем уже выцветшая маленькая фотография: на фоне грубо намалеванных пальм и лиловых пятен, изображающих море, расставив ноги, словно на коне, сидит на стуле широкоскулый, плечистый казак, опершись правой рукой на обнаженную саблю, а левой придерживая на коленях папаху с приколотым красным бантом. Широкий нос и кустистые, сползшие к самым глазам брови выдают в бравом казаке двадцатилетнего Василия Лобова. А между этими фотографиями висит на стене обнаженная сабля с потрескавшейся витой рукоятью и темляком.

О себе Лобов никогда не рассказывал. Единственной темой наших разговоров был Колченогий. Медлительный, вечно насупленный старик расцветал, как солнышко в зимний день, стоило лишь заговорить с ним о Колченогом. Постепенно приходя в хорошее настроение, он увлекался и часами сплетал рассказы о необычайной хитрости и злости этого лося, о его повадках, драках, местах кормежки. Слушая старика, можно было подумать, что рассказывает он не о диком звере, а о какой-то домашней скотине, которая ходит за ним на привязи. Почти две недели я жил у Лобова на кордоне. С рассвета и до позднего вечера бродил по падям и урочищам Зеленой Долины в тайной надежде наткнуться на Колченогого. Но мне не везло. Вечерами за ужином Василий Тарасович, выслушивая мои жалобы и упреки, довольно посмеивался себе в бороду. Пойти в тайгу вместе со мной он наотрез отказывался. — И без того дел хватает! — резко обрывал он мои просьбы. Однажды я встретился с Лобовым в верховье реки, где на тропе виднелся свежий след лося. Старик неторопливо шел впереди меня, часто останавливаясь, оглядывая деревца, на которых виднелись свежие задиры, надкусы и торчали волоски бурой шерсти. Я крался за стариком по пятам, когда он останавливался, я припадал к земле и старался не дышать, чтобы ничем не выдать своего присутствия. Никогда больше мне не приходилось видеть старика таким, каким я видел его в эти минуты: просветленное лицо дышало покоем, широко раскрытые глаза смотрели добродушно, кустистые брови то и дело вскидывались над ними, словно старик поминутно чему-то приятно удивлялся. Приседая, он трогал рукой след, приглаживал потревоженную кору деревьев, и порой мне слышалось, что он тихо напевает какую-то протяжную песню. Вот уж чего я никак не ожидал от него!