Он снова улыбнулся, но чувство юмора Джезаля осталось там, на холме среди камней, вместе с выбитыми зубами. Он почувствовал, как глаза защипало от слез. Ему хотелось плакать, но едва он скривил рот, как швы стянули распухшую губу под повязкой.

Девятипалый сделал еще одну попытку.

— Попробуй взглянуть на это с хорошей стороны. Рана, скорей всего, больше не угрожает твоей жизни. Если бы она загнила, было бы уже видно…

Джезаль задохнулся от ужаса, раскрывая глаза все шире и шире по мере того, как до него доходил смысл последнего замечания. Его челюсть, несомненно, отвисла бы, если бы не была разбита и крепко-накрепко примотана к лицу. Рана больше не угрожает его жизни? Мысль о том, что она может воспалиться, даже не приходила ему в голову. Гниль? У него во рту?

— Похоже, я тебя не слишком утешил, — пробурчал Логен.

Джезаль прикрыл глаза единственной здоровой рукой и постарался плакать так, чтобы было не очень больно. Его плечи вздрагивали от беззвучных всхлипов.

Они остановились на берегу широкого озера: серая неспокойная вода под хмурым небом в опухолях туч. Сумрачные воды, сумрачное небо — все казалось полным тайн и опасностей. Волны сердито набегали на холодную гальку. Птицы сердито перекликались над волнами. Боль сердито пульсировала в каждом уголке тела Джезаля и не собиралась стихать.

Ферро присела перед ним на корточки, как всегда угрюмая, и принялась разрезать повязки, а Байяз стоял за ее спиной и наблюдал за работой. Первый из магов, по-видимому, вышел из оцепенения. Он так и не объяснил, что с ним случилось и почему он так неожиданно пришел в себя, однако вид у него был больной. Он казался старше, чем прежде, и еще худее, его глаза провалились, кожа истончилась, стала белой и почти просвечивала. Однако Джезаль не был расположен кому-либо сочувствовать, а в особенности — виновнику всех несчастий.

— Где мы? — пробормотал он сквозь острое колотье в губах.

Говорить было уже не так больно, но все же он делал это осторожно, почти не двигая губами, отчего слова выходили неразборчивыми и запинающимися, как у деревенского дурачка.

Байяз повернул голову, указывая подбородком на широкую водную гладь.

— Это первое из трех озер. Мы неплохо продвинулись к Аулкусу. Я бы сказал, что сейчас у нас за плечами больше половины пути.

Джезаль нервно сглотнул. Полпути… едва ли это можно считать утешением.

— А сколько времени…

— Я не могу ничего делать, пока ты шлепаешь губами, идиот! — прошипела Ферро. — Оставить тебя как есть или заткнешься?

Джезаль заткнулся. Она осторожно отодрала повязку от его лица, внимательно оглядела бурые пятна крови на ткани, понюхала тряпицу, сморщила нос и отбросила ее в сторону. Какое-то время Ферро сердито рассматривала его рот. Джезаль вглядывался в ее смуглое лицо, пытаясь понять, о чем она думает. Сейчас он отдал бы все свои зубы за зеркало — если бы имел все свои зубы.

— Ну как, очень страшно? — неуклюже пробормотал он, чувствуя привкус крови на языке.

Она бросила на него гневный взгляд.

— Спроси у того, кому есть до этого дело.

Полукашель, полувсхлип вырвался из его горла, глаза защипало, и ему пришлось заморгать, чтобы остановить рвущиеся наружу слезы. Воистину жалкое зрелище! Достойный сын Союза, храбрый офицер личной королевской охраны — победитель турнира! — едва сдерживает рыдания.

— Ну-ка, прекрати! — резко сказала Ферро.

— Угу, — прошептал он, глотая слезы, чтобы не дрожал голос.

Он прижимал конец свежей повязки к лицу, пока Ферро обматывала ткань вокруг его головы, прихватывая под челюстью, так что вскоре он снова почти не мог раскрыть рот.

— Ты выживешь.

— Это утешение? — промычал он.

Она пожала плечами, отворачиваясь.

— Многим это не удалось.

Джезаль почти завидовал этим «многим», глядя, как Ферро шагает прочь сквозь колышущуюся траву. Как бы он хотел, чтобы Арди была здесь! Он вспомнил, как в последний раз виделся с ней, как она глядела на него снизу вверх под моросящим дождем, вспомнил ее кривоватую улыбку. Она бы никогда не покинула его в таком положении, беспомощного и больного. Она сказала бы ему что-то успокаивающее, прикоснулась бы к его лицу, взглянула бы на него своими темными глазами, нежно поцеловала… Сентиментальная чушь! Скорее всего, Арди уже нашла себе другого идиота, которого можно дразнить, водить за нос и мучить. Вряд ли она хоть раз вспомнила о Джезале. Он представил ее с другим мужчиной: как она смеется над его шутками, улыбается ему, целует его в губы. Теперь-то Джезаль ей точно не нужен. Теперь он никому не нужен. У него снова задрожали губы и защипало в глазах.

— Знаешь, все герои древности, все великие короли и знаменитые полководцы время от времени сталкивались с превратностями судьбы.

Джезаль поднял голову. Он забыл, что Байяз стоял рядом.

— Страдание — вот что дает человеку силу, мой мальчик. Так сталь, по которой бьют кувалдой, становится только крепче. — Старик, морщась, присел рядом с ним на корточки. — Любой будет чувствовать себя уверенно, когда его окружает покой и благоденствие. Лишь то, как мы встречаем трудности и несчастья, показывает, чего мы стоим. Жалость к себе происходит от эгоизма, а для вождя нет более прискорбной черты, чем эта. Себялюбие — удел детей и глупцов. Великий вождь ставит других впереди себя. Ты удивишься, когда узнаешь, как это помогает переносить невзгоды. Чтобы действовать по-королевски, нужно всего лишь относиться к каждому человеку как к королю.

Он положил ладонь на плечо юноше. Возможно, это был жест отеческий и воодушевляющий, но Джезаль чувствовал, как дрожит рука мага. Байяз замер так на какое-то время, словно у него не было сил убрать руку, а затем медленно, с усилием поднялся и побрел прочь.

Джезаль безучастно глядел ему вслед. Несколько недель назад такая лекция заставила бы его кипеть от негодования, а сейчас он спокойно и смиренно выслушал ее до конца. Он теперь сам не знал, кто он такой. Трудно чувствовать собственное превосходство, когда во всем зависишь от других людей. Причем это те самые люди, о которых он был столь невысокого мнения до недавних пор. Больше Джезаль не питал иллюзий. Без дикарского знахарства Ферро и неуклюжего ухода Девятипалого он, скорее всего, был бы уже в могиле.

Северянин шел к нему, хрустя сапогами по гальке. Пора возвращаться в повозку. Снова скрип и толчки. Снова боль. Джезаль испустил долгий прерывистый жалобный вздох, но тут же остановил себя. Жалость к себе — удел детей и глупцов.

— Ну, давай. Ты знаешь, что делать.

Джезаль привстал, Девятипалый обхватил его одной рукой за плечи, другую продел под колени, поднял раненого над бортом повозки, даже не запыхавшись, и бесцеремонно сгрузил среди мешков с припасами. Джезаль поймал его большую грязную четырехпалую руку, когда северянин уже собирался ее убрать. Девятипалый обернулся и посмотрел на него, подняв густую бровь. Джезаль сглотнул.

— Спасибо, — пробормотал он.

— За что? Вот за это?

— За все.

Девятипалый поглядел на него, затем пожал плечами.

— Не за что. Обращайся с людьми так, как хочешь, чтобы обращались с тобой, и ты не собьешься с пути. Так говорил мой отец. Я забыл его совет и наделал много такого, за что никогда не смогу расплатиться. — Он глубоко вздохнул. — Однако попытаться не вредно. Знаешь, что я понял? В итоге ты получаешь то, что даешь сам.

Джезаль, прищурившись, глядел в широкую спину Девятипалого, пока тот шагал к своей лошади. Обращайся с людьми так, как хочешь, чтобы обращались с тобой. Положа руку на сердце, мог ли Джезаль сказать, что когда-либо так поступал? Он задумался над этим под скрип повозки — сначала праздно, а затем почувствовал тревогу.

Он тиранил младших и угождал старшим. Он не раз вытягивал деньги из своих приятелей, которые не могли позволить себе лишние траты. Он пользовался доверчивостью девушек, а затем бросал их. Он ни разу не поблагодарил Веста за его помощь и готов был затащить в постель сестру друга, если бы та ему позволила. С нарастающим ужасом Джезаль осознавал, что за всю жизнь не совершил ни одного бескорыстного деяния.