На простом металлическом столе самая обычная лампа для чтения мягко освещала черты единственного, кроме них, обитателя комнаты. Это был мужчина среднего роста, мулат, лет около сорока, черты лица скорее утонченные, чем красивые, печальные глаза с тяжелыми веками, погасшие. Он был в белой полотняной рубашке, узел галстука из зеленого китайского шелка был завязан безукоризненно. Если бы ему пришлось описывать его при других обстоятельствах, Рубен, возможно, решил бы, что перед ним поэт или музыкант. Его окружала аура кровоточащей напряженности, некая пылкость или настороженность, которые говорили о вдохновении или боли, спрятанных глубоко внутри.

В руке он держал перьевую ручку, зависшую над листом бумаги. Он только что писал или собирался писать. Эта неопределенность казалась нарочитой – часть игры, которую он вел, жест, не имевший другой цели, кроме как заставить других гадать, что бы он мог означать. Больше на столе ничего не было, только лампа и лист бумаги. Рубен быстро огляделся. Вся комната была голой. Клетка с птицей для украшения, стол, чтобы писать, стул, чтобы сидеть. И в одном углу еще один стул, массивнее первого, прикрученный болтами к полу.

– Благодарю вас, капитан Лубер, – произнес человек за столом. – На сегодня все. Оставьте паспорта и можете идти.

Человек в бежевом костюме достал паспорта из кармана и положил их на стол. Дверь закрылась за ним. Тишина, оставшаяся после его ухода, была осязаемой, наэлектризованной. Впервые за весь вечер Анжелина казалась действительно встревоженной.

– Примите мои извинения, – произнес человек за столом; он говорил по-английски свободно, с легким акцентом. – Мне сообщили, что у вас был трудный перелет, что ваш самолет посадили в другом месте. А теперь вот притащили сюда на встречу со мной, за много миль от того места, куда вам нужно, по этой нашей ужасной сельской местности.

Он встал и вышел из-за стола. Ножки его стула неприятно скрежетнули по полу. В одной руке он держал их паспорта.

– Как поживаешь, Анжелина? – спросил он.

Он улыбнулся – широкая ненатянутая улыбка, лишенная глубины. Он подошел к ней, но остановился на некотором расстоянии. Анжелина стояла молча, не поднимая глаз от пола.

– Почему ты не написала? Почему не сообщила мне, что приезжаешь? Я мог бы встретить тебя в аэропорту, избавить от многих неприятностей. Тебе ведь не нужны неприятности, верно? – Он подошел ближе, коснулся ладонью ее щеки. Она казалась обеспокоенной его близостью. Обеспокоенной, но не испуганной.

– Времени не было, – ответила она. – Все было решено в последнюю минуту.

Он пристально посмотрел на нее.

– Без сомнения, – произнес он. Он уронил руку и повернулся к Рубену. – Прошу прощения, я не представился. Майор Беллегард, начальник службы безопасности этого departement[30]. В мою юрисдикцию входит Порт-о-Пренс и его окрестности. А вы... – Он взглянул на паспорт Рубена. – Вы профессор Мирон Фелпс. Друг Рика. – Беллегард протянул руку. Рубен принял ее.

Они пожали руку с холодной церемонностью, которая казалась неуместной в этой комнате.

– Я имею честь быть братом Анжелины, – продолжал Беллегард. – Шурином Рика. Признаюсь, я не был хорошо с ним знаком, но тем не менее я был глубоко огорчен известием о его смерти. И при таких ужасных обстоятельствах. О Нью-Йорке всегда услышишь что-нибудь чудовищное. Продвинулись ли вперед поиски убийцы?

Рубен пожал плечами:

– Не могу вам сказать. Я слышал, что полиция, возможно, закроет дело за недостаточностью улик.

– Но это же абсурд! – Беллегард пристально досмотрел на сестру. – Ма pauvre[31]Анжелина, стать вдовой так рано. Я скорблю о тебе.

Майор круто повернулся и прошел к себе за стол. Он так и не извинился за отсутствие стульев.

– Что тебе от нас нужно, Макс? – спросила Анжелина. Ее, казалось, не слишком тронули его щедрые выражения сочувствия.

– Повидать вас, вот и все. Удовлетворить свое любопытство. Напомнить вам, что Гаити не всегда... безопасное место. N'est-ce pas?[32]

Он разложил паспорта на столе, немного похожий на крупье, предлагающего сыграть в карты.

– Вы понимаете, я надеюсь, что в случае неприятностей вы не имеете дипломатического представительства?

– Мы не ожидаем никаких неприятностей, – ответила Анжелина. Это была игра, в которой никто не мог говорить правду.

– Разумеется нет. Но неприятности иногда возникают сами, хотим мы этого или нет. Такова их природа. – Он замолчал и подтолкнул паспорта к краю стола, словно приглашая их подойти и забрать их. – Вам понятны мои функции здесь? Мы больше не тонтон-макуты. Мы – Бюро национальной безопасности. Люди не боятся нас, как они боялись тонтонов.

Они приходят к нам, когда у них неприятности. Наш долг – предотвращать неприятности, неприятности любого свойства. Вы понимаете, не так ли?

– И по этой причине одни из ваших людей сегодня вечером отдал приказ ударить американского гражданина прикладом ружья? – Рубен долго копил в себе гнев по поводу этого случая, до настоящего момента у него не было возможности дать выход своим чувствам.

Беллегард остался невозмутим.

– Мне доложили об этом инциденте. Против мистера Хупера не будет выдвинуто обвинений. Но он должен научиться быть осторожным. Как я понимаю, он имеет определенные религиозные пристрастия и исповедует философию покорности государству. Мы ожидаем очень многого от человека с такой философией. Он, в свою очередь, может питать немалые надежды в отношении нашей страны. Но прежде всего ему необходимо усвоить, с чего начинается покорность.

Беллегард сделал паузу. Танагра выпустила руладу и смолкла. Ее крылья ослабели от долгого заточения.

– А вы, профессор, – продолжил майор. – Каковы цели вашего визита сюда? Я так полагаю, у вас есть определенная цель и вы здесь не просто из-за приступа ностальгии.

– Мирон приехал, чтобы продолжить исследования Рика, – ответила Анжелина чуть слишком поспешно.

– Да, конечно, исследования Рика, – эхом отозвался Беллегард. – Африканские влияния в ранней гаитянской культуре. – Он виновато улыбнулся. – Наши архивы остаются поразительно полными. Мы ничего не выбрасываем. Даже с самых старых времен. Он помолчал и обратился к Рубену: – Извините меня, профессор, но разве не самый разгар учебных занятий? Не следует ли вам быть в... где это?.. в университете Лонг-Айленда, сея мудрое и вечное в юных умах? Лето, безусловно, лучше всего подходит для исследований, нет?

– Я в творческом отпуске на целый год, – ответил Рубен. «Слишком гладко, – подумал он. – Слишком наготове был правильный ответ».

– Понятно. Да, конечно, творческий отпуск.

– Есть план опубликовать последнюю книгу Рика, ту, над которой он работал, когда его убили. Возможно, будет даже выпущено festschrift,памятное издание. – Рубен торопился. Он поступал неразумно, расходуя все свои объяснения за раз, но комната подталкивала его к этому, ее наэлектризованность, голость. – Я решил приехать сюда и подвязать все неподвязанные концы. Рик оставил много ниточек.

Беллегард улыбнулся. Улыбка казалась достаточно искренней, непринужденной.

– Ниточки. Вы разговариваете как полицейский, профессор. Вы должны найти время и навестить меня, я бы хотел поболтать с вами о ваших ниточках. Черный континент. Новый Свет, все такое. Вы ведь найдете время, не станете пропадать?

– Ну конечно. Естественно.

– Нет, это вовсе не естественно, профессор. Естественно было бы избегать этого места как можно дальше. Но я настаиваю на наших беседах. Nos pelites causettes[33]. Японимаю, это не по-американски, но я навяжу вам некоторую близость. Анжелина, разумеется, знает меня очень хорошо. Ей не нужны ни беседы, ни тесная близость, не правда ли, Анжелина?