Старшина вздрогнул. Потом смерил меня уничтожающим взглядом, молча наклонился и легко поднял старушку на руки. Она не сопротивлялась, только по ее морщинистым щекам потекли слезы.

— Ладно, — сказал мне Старшина. — Сам справлюсь. Только страхуй меня сзади, чтобы я не улетел вслед за ней.

Мы подошли к краю крыши.

Умoм я понимал, что двадцать метров — не такая уж большая высота. Но одно дело — смотреть снизу на крышу дома, и совсем другое — стоять на самом краю, да еще когда знаешь, что крыша вот-вот обрушится.

Снизу что-то крикнули, и ветер донес до нас обрывок слова: «...вай!»

— Успокойся, мать, — сказал Старшина старушке. — Закрой глаза. Хочешь — молись Господу, не хочешь — не молись, но вот увидишь: все кончится хорошо.

Я думал, он бросит ее, предварительно раскачав, но Старшина обошелся без этого.

Он просто перегнулся через низенький барьерчик и выпустил тело старушки.

Сила инерции потянула его вперед, и он отчаянно замахал руками, пытаясь удержаться. Я вовремя поймал его сзади за куртку, иначе он сверзился бы тоже.

Потом я оглянулся назад. Пламя бушевало уже почти по всей крыше. Нетронутым оставался лишь островок, где мы стояли.

— Ну вот, — как ни в чем не бывало произнес Старшина, зачем-то отряхая руки от невидимой пыли, — настал и наш черед. Прыгай, Алик, а я пока перекурю.

— Нет, я после тебя, — возразил я.

— Еще чего удумал! — сделал зверское лицо он. — Прыгай, тебе говорю! А то скину!..

Я глубоко вздохнул, стараясь унять дрожь. Потом перелез через барьерчик, встал на узкую полоску жести, отделявшую меня от бездны, и зачем-то оглянулся.

— Интересно, — небрежно сказал Старшина, — чего ты боишься, если веришь, что люди бессмертны?

— Я не верю, — сказал я, стиснув зубы. — Я это знаю.

И прыгнул.

Безумная идея Старшины, как и следовало ожидать, закончилась вполне благополучно. Никто из насильно спасенных старушек серьезно не пострадал, большинство отделались испугом и легкими вывихами конечностей. Часть жильцов получили ожоги еще до нашего вмешательства, но врачи заверяли, что жизни пострадавших ничто не угрожает.

Единственное отрицательное последствие заключалось в том, что дети, побывавшие в ту ночь на крыше, до конца своей жизни будут панически бояться двух вещей: огня и высоты. Но кто скажет, что это слишком большая цена за их спасение?

Пожарные не успели еще потушить огонь, как сквозь кольцо оцепления просочились представители наших вездесущих СМИ с микрофонами и камерами наперевес, и Старшине пришлось героически отбиваться от их наскоков. Однако журналисты организовали охоту на него по всем правилам, загнав в узкий проход между двумя «асээмками», и навалились всем скопом с двух сторон.

Натиск продолжался недолго. Как выяснилось, всех корреспондентов интересовали одни и те же вопросы: в чем причина пожара, сколько человек пострадало и сколько погибших.

На миг мне показалось, что Старшина опять соврет про десятки трупов и раненых, но он отделался дежурной фразой, что еще рано подводить окончательные итоги и вопросы о состоянии здоровья пострадавших лучше задавать медикам, а он — всего лишь спасатель...

Мы вернулись на базу. Настроение у всех почему-то было испорчено окончательно и бесповоротно, и до самого утра в дежурке царило угрюмое молчание — даже в домино никому не захотелось играть.

Я сидел в стороне, не в силах ни соображать, ни что-либо делать. Потом, пересилив себя, взял чистый лист бумаги и накатал рапорт об увольнении.

Вот только идти к Старшине с этим рапортом я пока не спешил. Было у меня предчувствие, что он меня сам вызовет.

И я не ошибся.

Уже в самом конце смены Борис появился в дверях — весь какой-то съежившийся, с осунувшимся и словно почерневшим лицом — и, ни на кого не глядя, бросил:

— Алик, зайди на минутку...

Мы молча прошли в его кабинет — небольшую комнатушку с пыльными шторами и многочисленными стопками бумаг, разложенных на длинном столе вдоль стены. Стол был предназначен для совещаний, но Старшина не любил подобные мероприятия. Если ему нужно было что-то обсудить с нами, он приходил в дежурку с большой кружкой кофе и заводил разговор совсем не в служебных тонах.

— Располагайся где хочешь, — предложил Старшина, указывая на старенькое кресло за журнальным столиком, по другую сторону которого стоял не лучшего вида диван.

— Спасибо, — буркнул я, — но я лучше постою.

— Ну, как пожелаешь, — отозвался он. — А вот я, с твоего разрешения, присяду. Ноги совсем не держат после такой ночки...

Он опустился в кресло и потянулся за сигаретами.

— Курить будешь? — осведомился он, протягивая мне пачку «LM».

Я молча вытянул из пачки сигарету.

Старшина пустил клуб дыма в пожелтевший от никотинового налета потолок и с видимым наслаждением откинулся на спинку кресла.

— А ты молодец, — констатировал неожиданно он. — Признаться, я не ожидал от тебя такой прыти...

— Только медали мне не надо, — мрачно усмехнулся я.

— Какой медали? — удивился он.

— За отвагу на пожаре. Думаешь, я не догадываюсь, зачем ты меня сюда позвал? Наверное, из Центра пришла разнарядка — наградить наиболее отличившихся. И ты решил включить в этот список и меня. В воспитательных целях, так сказать...

— Какая еще разнарядка? Что ты несешь?

Я поперхнулся дымом и закашлялся.

— Я же — совсем про другое, Алик, — воспользовавшись моей временной неречеспособностью, продолжал Старшина. — Про то, что ты мне сказал на крыше... Обычно редко кто из стажеров замечает, что в нашей работе есть кое-какие темные пятна. А ты заметил... Так что с думалкой у тебя все в порядке. Я, правда, не знаю, к каким выводам ты пришел на основе своих наблюдений...

— По-моему, тут и дураку было бы ясно, — сказал я, справившись наконец с кашлем. — Эти дутые отчеты с высосанными из пальца цифрами о количестве пострадавших. Эти странные воскрешения мертвецов, у которых жизненно важные органы превратились в сплошное месиво. Похороны погибших в закрытых гробах по особому велению свыше. А еще сотрудники нашего Центра, которые замаскировавшись под обычных граждан, совершают тяжкие преступления, связанные с гибелью людей, и не несут за это никакой ответственности.

— С чего ты это взял? — воззрился на меня Старшина.

И тогда я ему рассказал про человека в серой ветровке, которого встретил накануне.

— Так вот зачем тебе потребовался номер «Тойоты», сбившей Полышева, — задумчиво произнес Старшина. — Я-то думал, ты просто увидел где-нибудь в городе похожую машину... А ты уверен, что это был профилакт?

— Во всяком случае, у него было удостоверение профилакта. Мне сказали об этом охранники, которые проверяют документы на входе в Центр. А когда я попытался проследить за ним, он вошел в одну дверь, куда меня не пустили... Кстати, ты не знаешь, что за секретные подразделения могут иметься в Профилактике? Вроде бы на той схеме штатной структуры, которую ты давал мне изучать при поступлении в отряд, никаких тайных канцелярий не значилось...

Старшина пощипал бородку, что у него означало либо крайнее замешательство, либо попытку выиграть время. Потом все-таки пробормотал, не глядя на меня:

— Видишь ли, в любой мало-мальски приличной конторе есть вещи, которые не следует знать каждому гражданину. Это называется — служебная тайна...

— Но ты-то в нее наверняка посвящен? — припер я его к стенке.

— Не будем говорить обо мне, — неуклюже попытался вывернуться он. — Мало ли чего положено знать мне, но не моложено знать вам... Я ж все-таки хоть и маленький, но начальник, Алька...

— Тогда скажи мне вот что, гражданин начальник, — прищурился я. — Этот тип на «Тойоте» нарочно врезался в ребят на Владивостокском или действительно был в сиську пьян? Иными словами, кто он — обыкновенный подонок, воспользовавшийся своим служебным положением, чтобы уйти от правосудия, или очень умелый актер, и это значит, речь шла о тщательно отрежиссированном спектакле?