В итоге мы обедали остывшим борщом и сухими бутербродами, поскольку все остальное в нашей столовке уже закончилось, а потом всем составом дежурной смены ломали голову над тем, как поступить с пленницей, трепыхавшейся в мешке. Выпустить ее на свободу нам не позволял служебный долг (мало ли, кого еще может напугать летающий грызун — а вдруг какую-нибудь старушку инфаркт хватит?), умертвить ее мы тоже не могли, будучи прирожденными гуманистами, а везти на другой конец города в зоопарк категорически не соглашался Старшина, пекшийся об экономии государственного бензина. Проблема была разрешена Полышевым, который заявил, что, так уж и быть, он берётся доставить «летающего инопланетянина» в школу дочки, где имеется зооуголок.

После обеда ребята только было уселись забить козла, как понадобилось спасать самоубийцу-самоучку, который спьяну решил броситься с четырнадцатиэтажного дома, но угодил на крышу застекленного балкончика на тринадцатом этаже, тут же протрезвел, однако самостоятельно выбриться не мог, потому что крыша оказалась узкой, а при взгляде вниз у прыгуна кружилась голова...

— И часто такое бывает? — спросил я у ребят, когда мы возвращались в Контору.

— Ха, — сказал Ранчугов. — Да чуть ли не каждый день!

— А серьезные че-эс? — спросил я.

Они сразу поскучнели.

— В прошлом году, — сказал Олег Туманов, — мы выезжали по вызовам раз двести, не меньше. Почти полтыщи граждан спасли... Ты не думай, Алик, что мы каждое дежурство так развлекаемся. Вот помню, был однажды случай... Помнишь, Антон? Как парнишка лет шестнадцати попал под высокое напряжение и превратился в головешку...

— Вы своими глазами его видели? — недоверчиво спросил я.

— Ни фига себе — видели! — возмутился Ранчугов. — Да я своими руками его с мачты ЛЭП снимал — и на кой чёрт он туда полез, дуралей?!

— А помнишь, Олег, как мы прошлой весной рыбаков на водохранилище со льдины снимали? — вступил в разговор Мангул. — Их в ледоход унесло километра на два от берега, и льдинка-то была два на три... Пришлось лететь на вертолете, цеплять мужиков веревками под мышки и так и нести до берега на подвеске, как лягушек-путешественниц...

— Слушайте, ребята, — сказал я. — Я вот почему спрашиваю... У вас не возникает впечатление, что в последнее время слишком мало народа гибнет?

В кузове машины наступило молчание.

Потом Молчанов сказал:

— Я бы так не сказал, Алик. Почитай наши сводки — сам увидишь. Одни пожары и ДТП сколько жизней уносят — и это только по нашему участку. А если взять по всей стране... — Он махнул рукой и отвернулся.

— Интересно, — задумчиво сказал вдруг Мангул, — а будет когда-нибудь такое время, что люди перестанут погибать? А? Как вы думаете, мужики?

— Будет, — сказал молчавший до этого Полышев. — Когда на Земле не останется ни одного человека...

В девять вечера, когда я просматривал по Интернету новости (особенно последствия ураганов, штормов, извержений вулканов и прочих бедствий и катастроф по всему миру), в дежурке появился мрачный, как грозовая туча, Старшина и объявил:

— ДТП на Владивостокском проспекте. Есть раненые. Олег, остаешься за старшего, а Ардалин, Ранчугов, Полышев и Мангул — за мной!

Пришлось все бросить и подчиниться. Хотя мне подумалось: не слишком ли часто Старшина выбирает меня для выезда на происшествия? Конечно, я понимаю: пока я стажер, на меня так и будут сыпаться все шишки — так сказать, боевая обкатка. Но ведь я уже не первый день в отряде, и пора бы бородачу уяснить, что я успел насмотреться всякого, а потому не нуждаюсь в практических тренировках...

Возле дома номер сто на Владивостокском царила обычная в таких случаях катавасия. Столкнулись сразу четыре машины — по какому-то велению Провидения, все они оказались «Тойотами», правда, разных моделей. Движение было частично перекрыто дорожной инспекцией, место аварии было огорожено заградительными барьерчиками и обозначено специальными знаками. На тротуаре толпились любопытствующие граждане, а пострадавшими занимались медики «Скорой помощи». Прибывший перед нами пожарный расчет заканчивал тушить машину, в кабине которой воспламенилась проводка.

Одна из «Тойот», в середине этого автомобильного «пирожного», была сильно деформирована, и ее дверцы заклинило. В салоне машины оказались зажатыми исковерканным металлом трое: мужчина, сидевший за рулем, женщина рядом с ним и мальчик на заднем сиденье. Больше всех досталось водителю, он находился без сознания и не мог нам ничем помочь. Окна были уже разбиты, но их ширина не позволяла извлечь ни женщину, ни ребенка. К тому же оба пассажира, видимо, получили сотрясение мозга и психологический шок, потому что вели себя, мягко говоря, неадекватно. Женщина, уставившись перед собой неподвижным взглядом, молчала и никак не реагировала на происходящее вокруг. По ее лицу текла кровь, и врач через пробоину в стекле дверцы пыталась наложить ей на голову повязку.

Мальчик же, наоборот, то и дело дергался и тихо скулил, но было непонятно, что у него болит и чего он хочет.

Мгновенно оценив обстановку, Старшина решил:

— Надо резать кузов. Вить, давай свой агрегат...

Полышев притащил из «аварийки» автоген, а Мангул, Ранчугов и я стали монтировать гидравлические ножницы по металлу. Старшина тем временем подошел к одному из «дорожников» и завел с ним неторопливую беседу — не иначе, как о низком профессионализме современных водителей.

Для начала мы растащили буксировщиком слипшиеся, как два куска пластилина, корпуса «Тойот», чтобы освободить больше места для предстоящей работы.

Потом Полышев надвинул на лицо защитную маску и принялся резать газовой горелкой верхнюю стойку крыши машины со стороны водителя.

Мы втроем, действуя с другой стороны машины, едва успели навалиться на рукоятки ножниц, как вдруг раздался истошный вопль Старшины: «...я-а-адь!!!» — и я еще успел удивиться, потому что никогда не слышал подобных ругательств от Бориса, и в ту же секунду что-то темное и большое, как наземная торпеда, врезалось в группу людей по другую сторону «Тойоты», сметая их и отбрасывая в сторону, как березовые чурки. Стук при этом был соответственным.

Наконец «торпеда» с треском сминаемого железа влупилась в столб на обочине и замерла.

Секунду мы приходили в себя, потому что глаза отказывались верить страшному зрелищу.

Всюду на асфальте в районе аварии лежали тела людей — автоинспекторов, медиков, по-моему, даже двух пожарников зацепило. В основном все они слабо шевелились, подавая признаки жизни, но несколько тел лежали неподвижно, и из-под них стремительно растекались лужицы крови.

В их числе был Виктор Полышев.

Не помню, как я оказался около него. Он лежал ничком, и в руке у него все еще была зажата горелка с пучком оборванных шлангов.

— Витя! — сказал я, пытаясь перевернуть его на спину, чтобы заглянуть ему в лицо. — Вить, ты как — живой?

Но он ничего не отвечал, уткнувшись носом — вернее, тем, что от него осталось — в асфальт. Я попытался нащупать пульс, но его не было. Наконец мне все же удалось сдвинуть его с места и перевалить на бок.

И тогда я словно окоченел.

Голова у Виктора моталась, как тряпичная, и вместо шейных позвонков был сплошной кисель. Никакой надежды. Явный труп.

И тогда я вспомнил про то, что убило Полышева.

Это была еще одна «Тойота». Она стояла, стыдливо закрыв лобовое стекло откинувшейся крышкой капота. Дверца водителя приоткрылась, и из кабины выпал молодой парень в кожаной куртке. Без единой царапины и даже не побледневший. Вот только на ногах он держался с трудом, и вряд ли из-за травмы. Просто он был пьян до полной невменяемости.

Мгновенный провал в сознании, а потом я обнаружил, что трясу этого воняющего перегаром подонка за грудки и ору:

— Ты что наделал, гад, а? Да тебя же убить мало, ты понимаешь?!

Он особо не сопротивлялся. Но и вины своей не признавал.