— Мо-ре, — растягивая слоги, сказал, как пропел, Сергей. Было неясно — рад он возвращению к этому вытянувшемуся к горизонту водному простору, или, наоборот, сожалеет о потере земли, или просто сказал, чтобы не молчать. — Мо-ре!

Плот шел ходко, переваливаясь на плавной бортовой волне, каждым пройденным метром приближая нас к беде. «Ш-штите, ш-щ-ти-те-е-е», — угрожая, шипели падающие гребни. Целик компаса указывал на центр моря…

В продуктовом рюкзаке вновь завелась плесень. Едва отстегнули верхний клапан, в нос шибануло кислым. В первом же мешочке с запасами лапши обнаружили паутинообразную, белесую пленку. Она расползалась по нашим запасам, как раковая опухоль по здоровому телу. Можно было выбросить безнадежно испорченные продукты, но уже через сутки, а иногда часы, метастазы гнили прорастали в других местах. Болезнь гниения лечению не поддавалась. Всему виной была влажность. Вода, нагреваемая солнцем, парила, как чайник на плите. Все, что было способно впитывать влагу, набухало водой, становилось волглым. Микроклимат, идеальный для развития гнилостных процессов. Плесенью уже припахивали одежда, спальники. Защититься от нее возможности не было.

Мы сидели на воде. От поверхности моря нас отделяло не три-пять метров, как на судах, а только пятнадцать сантиметров. Сергей размял в пальцах тестообразную массу слипшейся в единый ком лапши, попытался отыскать пригодные для еды участки. Но везде натыкался на плесень и тошнотворный запах.

— Чертова напасть! — в сердцах выругался он и сбросил за борт налипшую на руки массу. Долго отмывал в воде пальцы.

— Если такими темпами пойдет дальше, не видать нам сытных полдников, а заодно и завтраков, обедов, ужинов, — подвел он итог.

Зря мы поскромничали на Барсаке. Рассчитывали на три рта, а тут добавился четвертый — непрошеный и бездонный.

— Давай продукты поднимем на мачту, может, хоть что-то сохранится, — предложил я.

— Можно и на мачту, все одно выбрасывать, — легко согласился Сергей.

Из мешка с запасными вещами достали тренировочные штаны. В поясе накрепко затянули веревкой. В штаны сложили тщательно отобранные продукты. Любые, вызывающие внешним видом или запахом сомнение, бросали в рюкзак. Штанины связали вместе, и я, поднявшись на верхнюю перекладину, подвязал неестественно раздувшиеся штаны к мачте. Этот способ тоже не гарантировал сохранности. Штаны могли отвязаться, или лопнуть по швам, или с таким же успехом, как и внизу, прогнить насквозь. Но вверху была хоть какая-то надежда.

— Да! Теперь мы мало напоминаем чайный клипер, — криво усмехнулся Сергей. — Понавешали портки на мачту…

Я продолжал возиться с продуктами. Отсеялось еще немного.

— Ты что, собираешься вывесить весь свой гардероб? — недовольно спросил Салифанов, наблюдая, как я приспосабливал для «продовольственных» целей футболку.

— А лучше, чтобы все сгнило?

Футболку я подвязал выше штанов, под самый верх А-образной мачты. Теперь издалека создавалось впечатление, что на топе болтается повешенный, одетый в оранжевую футболку и синие штаны. Веселенькое зрелище! Салифанов хохотал, представляя, как мы теперь выглядим со стороны — черные паруса и удавленники на реях.

— Тебя случайно зовут не Кровавый Раджа? — веселился Сергей. — Нет, лучше так — капитан Андрюшка Вырви Глаз.

Он придумывал мне все новые и новые клички, одну мерзостней другой. Я был пузорезом, носотрясом, зуболомом, пальцедробом и даже кишкомесом. Тьфу! Надо умудриться додуматься до такого.

— Безжалостный! Зачем ты вздернул толстяка Пита? — корча ужасные рожи, вопил Салифанов, указывая на подвешенные к мачте продукты. — Конечно, он был неважным парнем, но это не повод затягивать на его жирной шее петлю!

— Угомонись, — просил я.

Но Сергей еще добрых полчаса развивал пиратские темы. Он интересовался, не я ли пустил ко дну три дня назад фелюгу с грузом опиума и пятью турецкими контрабандистами. Он допытывался, куда подевались два матроса с вверенной мне баркентины: Васеньев-Паша и Монахова-Азу, и грозил следствием и безрадостным для меня приговором. Я уже устал хохотать и обижаться, слушая его. Наконец он исчерпался.

— За твои злодеяния тебе выщипают бороденку по одному волоску на королевской площади при стечении толпы народа, — пообещал он.

— За что столь суровое наказание? — притворно взмолился я.

— Вот за это! — сказал Сергей и, задрав рубаху, выразительно хлопнул себя по плоскому животу.

У меня самого через истончившуюся кожу живота просматривался позвоночник. Нахватанный на Барсаке жирок мы спустили в считанные часы. Правда, паниковать рано. Пока нам только пришлось расстаться с мечтами о лишнем весе. До голода еще далеко. Но пуганая ворона, как известно, куста боится. Очень не хочется вновь садиться на паек, равный по калорийности завтраку годовалого ребенка.

— Ничего, Серега, за зиму отъешься! — успокоил я Салифанова.

— Если до осени не помру, — поправил он. К вечеру волна разгулялась. Но мы уже чувствовали себя настоящими мореманами, и испугать нас было не так-то просто.

— Ну, что ты брызжешься? — сидя на углу плота, по-турецки подогнув под себя ноги, разговаривал с морем Сергей. — Что тебе неймется?

Волна рыкнула падающим гребнем, ушла под камеры.

— Ну что, съела? — вдогонку съехидничал Салифанов и показал морю нос — упер под ноздри большой палец и, растопырив ладонь, зашевелил остальными.

— Ты никак в детство впал? — удивился я.

— Должен же я как-то развлекаться! — резонно ответил Сергей и, увидев новую набегающую волну, начал ее подзуживать:

— Ну, давай, давай. Подходи. Ох какая здоровенька! Ну, что ж ты? Замахнулась. Ну, теперь все! Скушаешь? А мы, р-раз! — плот качнулся и углом вполз на волну, подмяв гребень под днище. — Вот как мы тебя! — прокомментировал Сергей.

Теперь, когда наш экипаж уменьшился до трех человек, хоть это и было странно, у нас появилось больше свободного времени. Медицинские обследования вели по усеченной программе. Варили по новой технологии — в одной кастрюле. Когда вода закипала, половину отливали на чай, остаток доваривали согласно меню. Исчез «напряг», в шторме уже побывали, узнали, что это такое. Поэтому боялись его меньше. Плот почти всегда шел на «автопилоте». Рулевой не сидел как каторжный возле румпеля, боясь покинуть вверенный ему пост даже на минуту, а шатался по плоту, ища развлечений. Только изредка сверял курс, когда вдруг замечал, что ветер или волны идут не с той стороны. В общем, зажили вольно. Наверное, даже слишком вольно. Нет-нет да проскакивало бравурное пренебрежение морем. Мол, имели мы в виду эту соленую лужу. Пытались высчитать конец плавания чуть не до часов. Шарили по карте линейкой, транспортиром, выдвигали прогнозы один нахальнее другого. Впору было укладывать чемоданы. В сравнении с первыми днями плавания ко всем трудностям относились легко. Плыть-то осталось совсем ничего! Почему мы так решили, объяснить не берусь. Может быть, слишком легко дались первые десятки километров от Барса-Кельмеса?

Избыток времени тратили на развлечения. Играли в карты — в дурачка, в морской бой, даже читали попеременно две книги, подаренные на острове: затертый до дыр детектив и путеводитель какого-то местного издательства, где страниц двадцать отводилось под описание Аральского моря. Два наиболее живописных отрывка Войцева выписала себе в дневник. Один был цитатой из старинного — начала века — словаря Брокгауза и Ефрона и выглядел так:

«Большое затруднение для плавания по Аралу, особенно на парусах, составляют частые затишья и бури. Плававшие по Аралу экспедиции замечают, что умеренный ветер бывает редко, после бурь бывает сильное волнение, во время которого лавировать невозможно». Такое определение нам очень льстило. Как-никак мы протопали полморя и именно под парусом! Было за что себя уважать!

Второй отрывок радовал еще больше. Это были воспоминания «Магеллана Аральского моря» — будущего контр-адмирала русского флота, выдающегося моряка-исследователя Бутакова Алексея Ивановича. Вот что писал он в «Вестнике Русского Географического общества» за 1853 год: