У Халика же не было даже полного среднего образования, потому что на фронт он пошел добровольцем, с четвертого курса речного техникума, и аттестата, конечно, не имел. Но очень хотел получить его, сдав экстерном все экзамены за десятый класс общеобразовательной школы. Первым экзаменом назначили ему тогда сочинение, вот здесь-то он и перестарался: на двенадцати страницах допустил четырнадцать ошибок. От «экстренных экзаменов» Халика, конечно, тут же освободили.
Но мой суженый оказался на редкость упорным и той же осенью поступил в вечернюю школу рабочей молодежи. Это только теперь у нас некоторых молодых, можно сказать, силком обучают, в наше-то время от людей требовали прежде всего ударной работы. Начальству своему Саматов ничего не сообщал, в школу записался тайком, иначе не разрешили бы, наверное: работа у него в милиции была ненормированная, могли вызвать в любой час и вечером и ночью.
Ох, и трудно же давалась ему учеба. Нам тогда как раз выделили здоровенную, как футбольное поле, комнату в старом доме безо всяких удобств; на этой, в буквальном смысле слова, площади мы и жили: мама Халика — тетушка Махибадар, — его сестренка Сания, он сам да я с двумя крикунами. Для занятий дома у Халика, естественно, не было никаких условий, поэтому он частенько засиживался у себя на работе, бывало, даже ночевал там. Я и жалела и ругала его: вот, мол, чудак, ей-богу — звание у человека есть, зарплата неплохая, одежда-обувка казенные, и чего только ему надо еще, ради чего себя мучает беспрестанно? Жить-поживать да добро наживать, кажись, самим богом велено, а он... надо же таким быть! Вот чудак, честное слово! Халик же мой, скорее всего измотавшись окончательно от недосыпания и неудобных ночей на жестком служебном диванчике, выпросил у меня подушку, простыню и одеяло — завел обыкновение держать их у себя в отделении милиции (в кабинете у него стояла вместительная тумбочка для дел, совершенно пустая, туда он и запирал постельные принадлежности). В душе моей вдруг зародилось сомнение. Ну, как путается он там с шальными бабами? А что?! Власть у него в своих руках. Белье вот завел, диванчик там имеется! А я, значит, сиди тут, дом сторожи, так?! Ну, если он загубил мою жизнь!.. Может, за Гапсамата мстит? Я ведь поначалу не за него — за Гапсамата собиралась... Волнение мое мало-помалу улеглось, но Халику я поставила категорическое условие: после рабочего дня сразу же возвращаться домой — и никаких больше ночевок! Хватит! Он, конечно, был недоволен, но согласился. Стал теперь заниматься дома. Возвращается вечерком, голову холодной водой окатит, уши полотенцем обвяжет, — и за книжки свои. Меня еще пуще злость разбирает. Так ведь и продолжает гнуть свое, лиходей, ишь, и головы от книг не подымет! Читает да учит, читает да учит, выйдет потом, просвежится малость и опять за книжки. Или на ночное дежурство умотает — там ему, само собой, раздолье. А я, как дура, все дома сижу: служанка не служанка, жена не жена, да еще полный дом народу, кто кричит, кто поет — о господи!
«Нет уж, дорогой муженек, так просто ты от меня не отделаешься, — вконец разозлилась я. — Смотрите на него, люди добрые, какой умник нашелся: он, стало быть, выучится да в начальники полезет, а я тут кукуй в худой комнатухе с его чадами да домочадцами». Ну, уж если хочешь прицепиться, повод всегда отыщется. Как-то вечером приходит он домой с подарком: сестренке своей Сании, в честь окончания школы, купил, значит, белые туфли, красивые такие, на высоком каблуке. «Ни спросу, ни совету со мной, хочет, видно, родне своей угодить, — ну, думаю, ладно! — Покажу я тебе, где у меня твоя родня сидит!» Как раз и свекровь дома была, а мне это только на руку. Не успел он сапоги снять да в комнату пройти, налетела я на него, да как закричу:
— Ты что же это думаешь, я нянька, что ли, или служанка за твоими детьми пеленки без конца стирать? Когда замуж за себя уговаривал, так небось золотые горы обещал, а теперь заточил в этой проклятой комнате и ни ходу, ни проходу? Комната не комната, площадь Сенная, ей-богу! Надоело! Ты, я вижу, теперь и посоветоваться со мною не желаешь, покупаешь чего хочешь. О детях своих забыл!
Халик растерялся даже:
— Да ты что такое говоришь-то, Рокия? В кои-то веки раз купил сестренке туфли. У нее никогда их и не было еще. И в такой радостный день ты скандал затеваешь. Опомнись, не шуми, пожалуйста.
И так все это спокойно, толково проговорил, что я чуть не задохнулась от злости и уже было открыла рот, чтобы выпалить в него слова похуже, когда вмешалась свекровь:
— Сынок, Халик, ты уж из-за нас с женой не ругайся, найди лучше нам квартиру по средствам, сними, а мы сами как-нибудь проживем. Даст бог день, даст и пищу, лишь бы в семье был мир да лад...
Но и после того как Халик нашел им квартиру и родные его съехали от нас, покою ему я давать не собиралась. Однако он меня перехитрил. Без моего ведома, тайком, взял да и поступил на учебу, да еще в другой город. Оказывается, в отделение милиции, где служил Саматов, пришла разнарядка на двухлетние Высшие курсы народного хозяйства. Он и сказал своему начальству: «Отправляйте меня. С женой тут конфликтуем, из-за этого учеба страдает, как уеду, авось поуспокоится. В общем, меня в первую очередь!» Курсы эти находились в Куйбышеве — улетел мой Саматов, только я его и видела. Я с двумя ребятенками опять одна осталась. Ну, пошла к родителям, вот такие, говорю, дела: зять ваш меня покинул, укатил учиться, что теперь делать будем?
Отец опешил, стоит, в затылке чешет.
— Чего ж тебе сказать-то, дочка, и не придумаю. Ежели тебя поругать, так жалко, а на зятя и язык не подымется, потому как он мне в свое время помог, вытащил, можно сказать, из погибели. Спас от позору и вообще... Человек он умный, хороший, чтоб закладывать — так ведь такого за ним не водится. Вот и на службе его уважают. Чего еще тебе могу сказать? Промеж мужа и жены встревать, это самая глупая штука, я тебе скажу. До добра не доводит. У тебя своя голова на плечах, так что ты меня сюда не впутывай, как тебе душа велит, так и поступай...
— А если он там с женщиной свяжется? Если бросит меня с двумя-то детьми?!
— Вот это, конечно, нельзя. В нынешние времена бабам никакого моего доверия нету. После войны баба до мужиков сильно злая стала. Не глядит, молодой ли, старый, холостой, женатый — мужика себе ищет, и все тут. Береженого, как говорится, бог бережет, а чего тебе: ноги в руки, да и слетай к нему туда, посмотри своими глазами, что и как. Приедешь — тогда и доскажем, чего не договорили.
— А дети как же?
— А чего с ними случится? Вон, будут с матерью твоей, небось в школу провожать их еще не надо.
Мне ничего не оставалось, как собрать пожитки свои да махнуть в Куйбышев, к законному мужу.
Поездка эта оказалась для меня даже поучительной: я застала Халика за очередной глупостью. Муженек мой опять-таки мне ни слова, а сам сразу в двух местах обучается: сдаст на Высших курсах народного хозяйства один экзамен да сломя голову бежит в юридический институт на другой. Приехала я, гляжу — батюшки, да на нем лица нет, кожа да кости, в чем только душа держится?
— Ты что это, подлец, укатил от меня подальше, да один тут развлекаешься?! Ишь, высох как — один шкелет остался! — накинулась я на него.
Тут он мне и признался — куда денется? — что учится одновременно в двух высших заведениях. Я, конечно, не долго думая, тут же оповестила директора Высших курсов. Ну, директор моего Халика живо скрутил:
— Ты, Саматов, почему так поступаешь? Почему скрыл от администрации? В двух местах учишься! Надо было сразу же нас в известность поставить... Деньги-то от нас получаешь!
Сказал бы Саматов: никак нет, мол, только у вас зачислен, обман получается, а правду сказать боится, считает, что прогонят тогда его с Высших курсов. Молчит, намерен, видимо, действовать по принципу «повинную голову и меч не сечет». Ну, думаю, сейчас пропесочат дурачка, блажь-то небось из головы быстро вылетит, тут, слышу, Саматов задает вопрос:
