«Ну, не понравилась кому-то наша работа, — подумал Ардуанов, прижимаясь к земле и следя настороженно за внезапно же утихшим каменным градом. — Не понравилось, что споро мы начали, злобятся. Не нужно, стало быть, разделять артель; ходить теперь всегда вместе, смотреть в оба».

Досадуя крепко на ночное происшествие, Мирсаит-абзый докладываться о том с жалобой не пошел-таки, к начальству в тревоге не ударился. «Обыкновенное дело, — думал он (думать вообще любил больше, чем говорить), — бузотеры хулюганют: озлились, видать, спецовок, мол, не дают, условиев нету, а тут гололобые еще лезут. Сволочи, рвать горазды, а как работать — кишка тонка. Ну, камнями они ничего не достигнут: раз покидают, два, опосля притомятся».

Ошибался Мирсаит-абзый. За месяц, что работали на стройке, врагов у ардуановцев на глазах прибавилось. У кассы, в очереди за получкой, другие артели смотрели на них недружелюбно, едкими глазами — получка у бригады Ардуанова раза в полтора выше, а как ей быть не выше, когда ни прогульщиков, ни лодырей в бригаде нет: норма всегда выполняется аккуратно. На собраниях тоже летят в сторону передовой артели грубые в колючести словеса, летят в противовес, потому как всякий раз ставят ардуановцев примером для остальных, за высокую в бригаде дисциплину труда.

Конечно, были все эти исподлобные взгляды и грязная ругань ерундой, поддающейся терпению, но вот пришли однажды с рыбалки Нефуш — Певчая Пташка и Киньябулат, пришли без рыбы, без удочек, приковыляли даже, избитые в кровь, с заплывшими глазами.

Мирсаит-абзый весь день ходил невеселый, был он угрюм, хмурил беспрестанно брови, в сердце его разгоралась обида — начальники тоже, туды их, слепошарых! И чего смотрят? Нет чтобы установить твердый порядок! Али ждут, когда артель на артель в кулачки схватются? Ежели на то пошло — нет пока на стройке бригады, которая смогла бы одолеть ардуановцев. Так нельзя, надобно принять меры. За три километра всего стоит поселок; тюрьма там с царских времен еще осталась, стены у ей крепкие, из сосновых просмоленных бревен. Вот и сообразить при стройке милицейские посты, похватать тех распоясавшихся хулюганов, устраивать их туда, припугнуть маленько. А то раз с рук сошло, два миновало, они теперь обнаглеют — не удержишь...

Мрачно было в артели, вид избитых в кровь парней подействовал на рабочих удручающе, и трудились они в тот день как-то вяло, без охоты... Во время обеда Ардуанов поручил людей Исангулу, а сам прямиком направился в контору. Сложилось в нем настоятельное решение поставить «вопрос ребром». Но в конторе не смог он встретить ни начальника стройки Крутанова, ни Хангильдяна — секретаря парткома, ни даже председателя постройкома Мицкалевича. Строительство шло крупное и было широко разбросано: надо, оказалось, строить узкоколейку и для того осушать Селинское болото; на станцию тянулись, застревая надолго, нескончаемые вереницы эшелонов, груженных цементом, галькой, металлическими конструкциями, — требовалось принять их все без промедления и доставить материалы к месту закладки основного комбината; дело стопорилось из-за центральной дамбы, она пока не была готова. Руководители стройки метались с объекта на объект, и встретить их по надобности не представлялось возможным.

Мирсаит-абзый, потерявший всякую надежду встретить их, собрался уже вернуться к артели, когда, в пути, столкнулся с товарищем Сагайкиным.

Ксенофонт Иванович повел бригадира в постройком. Там, усадив, выслушал его внимательно. Слушал, стиснув зубы, играя желваками, сжав за спиною кулаки и вышагивая по комнате. Прощаясь, сказал:

— Не беспокойтесь, товарищ Ардуанов, порядок установим! Бузотеров, мешающих строить светлое здание социализма, будем под корень рубить острым топором наказания.

Прошел день, другой, порядка все же не прибавилось. А в артели Громова, ставящей бараки на взгорье, учинилась безобразная стычка. Началась она с того, что два бузотера, не согласных с нормами выработки, пошли ругаться со старшим.

Придя, будто бы сказали бузотеры: какой-то черт, татарин Ардуанов, нам не закон, и категорически выступаем против, чтоб повышать каждый час из-за него нормы.

Тут, как говорили, артель вдруг разбилась надвое, одна часть встала за Громова, другая половина ударилась в крик, и два зачинщика масла в огонь подливали. После крика и спора пришли люди в буйство и учинили ту жестокую драку. Бились на кулачках, кидались поленьями и вообще чем попадя — стычка получилась преотчаянная. Двух человек, крепко изуродованных, увезли спешно в больницу.

На другой день после скандала плотники, конечно, не работали. Это уже задерживало на одном важном участке ход всего строительства и, кроме прочего, било и по соседям, например, по бригаде Ардуанова, которая, казалось бы копая землю, никакого отношения к плотницким заботам не имела. Но связь была прямая: вырвалась уже на волю беспощадная армия холодов, в землянках сыро, хлюпало, и людей стал мучить резкий простудный кашель, отчего некоторые даже слегли.

А дня два тому назад к Исангулу, разжигавшему у землянки костерок, подшагнул какой-то неизвестный хмырь и попросил закурить, у Исангула не было; хмырь плюнул и пустился в яростную ругань, понося Исангула и всю его родословную, облаял и бригаду, кидая в нее грязью. У Юлдыбаева кровь страсть какая в необузданности: обеспамятел он и, вскочив, кинулся на сквернослова, налетел, вдарил сплеча да, свалив, и насел сверху. На шум выбежали из землянок, засучив рукава, башкиры — народ гордый, не терпящий даже малых оскорблений. Запылав от такого, бросились и они к обидчику, уняли бы его совсем с лица земли, ну, ладно, подоспел Ардуанов, уговорами отвел джигитов от худого дела; а то чуть было не заварилось в тот раз смертоубийство. Выходило это на поверку чистой провокацией, и оттого встревожился Мирсаит-абзый окончательно, хоть и удалось ему удержать парней, не допустить их до беды. Но каждый день уговорами было не спастись уже, терпение у людей лопнуло, потому спешно требовалось обуздать провокаторов, хулиганов и драчунов, обнаглевших от безнаказанности, выходками своими ожесточающих душу трудового народа.

По просьбе Ардуанова в тот же день, ближе к вечеру, начальник строительства собрал экстренное собрание. В соляной амбар, служивший днем столовой, вечером клубом, набилось много людей — все почти рабочие. Руководители стройки тоже были налицо, сидели за столом в глубине амбара, для пущей твердости вытребовались из Веретьи два милиционера с кожаными кобурами на правом боку. Стол начальников поместился на возвышении из досок наподобие неуклюжей сцены, видно было его, впрочем, хорошо, милиционеры же встали по обе стороны у стенки, держа руки назад. Ладно сидящих голубоватого цвета шинелей, кубиков в петлицах и увесистых, оттяжно топырящихся на ремнях наганов хватило, чтобы обрызнуть холодком опасения самых горячих крикунов.

Собрание началось серьезно и кратко. Никифор Степанович сказал о важности химкомбината, строящегося в самом сердце Урала, об удобрениях, по которым тоскует земля в голодных деревнях.

Потом он объявил о создании специальной комиссии по борьбе с хулиганами и бузотерами, мешающимися под ногами строителей, отметил, что председателем ее назначен секретарь постройкома Товарищ Сагайкин. И тут же передал слово самому товарищу Сагайкину.

На секретаря постройкома, — в высоких, блистающих желтой хромовой красотой сапогах, в добротном галифе вышагнул он, словно медно начищенная войсковая труба над грудой кураев, перед одноликой в лаптях и зипунах толпой, к середине помоста, — в сторону его глядел народ с явным недоверием. Разница в облике резала глаз, как слух — фальшивая нота.

— Вся страна затаив дыханье следит за нами! — воскликнул товарищ Сагайкин. — Завод азотистых удобрений — первый химический флагман страны. Азот — вкупе с капитализмом — разрушение, гибель, война и смерть. Азот — вкупе с социализмом — высокий успех, новая жизнь человека, и, наконец, азот — это культура в наших условиях. А раз так, давайте, товарищи, красиво возводить наш будущий день. Давайте крепко строить индустрию страны социализма!