— А каково мнение полиции о деньгах в сумочке?

Карл взглянул растерянно.

— В смысле, — пояснила я, — их заинтересовало, конечно, — откуда такая сумма? Ты ведь ей только тридцать дал?

— Про эти доллары они никак не упомянули.

— Что значит — не упомянули?

Он устало вздохнул.

— Я же не стал посвящать их в свои подозрения об измене Элинор. Я не мог! — резко выкрикнул он, точно я укоряла его. — Все представлялось мне такой грязью. До сегодняшнего дня я вообще никому не говорил про это. А может, из ложной неловкости за Элинор. Сам не пойму. Но — молчал.

— Значит, сказал, что у тебя есть основания подозревать Элинор в неверности, но не объяснил — какие?

— А-а! — нетерпеливо отмахнулся Карл, — какая разница! Они решили, что из-за вкладов в банк, в общем, это ведь одно и то же. Я пытался убедить их, будто Элинор выиграла деньги, но они не дураки, не поверили.

— Конечно, — растерянно пробормотала я. — Но послушай, они бы непременно попросили тебя объяснить, откуда в сумочке такие деньги?

— Но вот — не попросили.

Я задумалась.

— Карл! А что, если их там не было? Вот тебе и мотив! Не очень замысловатый — грабеж!

— Нет, Джеки! Не так все просто. Все равно остается много непонятного: отчего напилась Элинор, чего боялась, второй бокал. Откуда вообще возникли эти доллары… Вспомни, она что-то хотела открыть мне…

— А потом? Ты заглядывал в ее сумочку?

— Ну конечно. Смотрел везде, убеждая себя, что полиция, может, проглядела что или неправильно истолковала. Но если я на что и наткнулся, то тоже не сумел истолковать. А сумочка Элинор была пуста: полиция забрала все. Они много чего забрали: бумаги, личные ее вещицы. Просили разрешения взять что-то… уж не помню, не до того мне было. Расписки они, конечно, дали, позже кое-что вернули, а другое передали душеприказчикам. Куда расписки сунул, и не вспомню сейчас.

Он взъерошил волнистые волосы.

— Но напилась Элинор не из-за денег. И то, что напилась — тоже немаловажно, пила она обычно мало. И я считаю: причина, по какой она напилась, это и есть причина, по какой ее убили. Может, хотела сказать этому человеку, что несмотря на деньги, порывает с ним. А может — так и сказала, и в отместку он убил ее. Не знаю, короче, — он обхватил голову руками.

Я поднялась уходить.

— Карл, выясни про эти доллары, — настойчиво попросила я, — забирала их полиция или нет.

— А если — нет?

— Еще не уверена. Но у меня чувство, что это крайне важно.

— Ну да. Ведь это означает, если их не было — полиции придется верить мне на слово.

Он проводил меня до машины, открыл дверцу. Когда я села за руль, сказал совсем другим тоном, насмешливо:

— Теперь тебе известна вся история. Так что давай — рви со мной, пока убытки еще невелики.

Я вскинула на него глаза. Он чуть отступил от машины, уперев руки в бока.

— Про что ты?

— В тот первый вечер, когда ты позвонила ко мне, я зачислил тебя в детективы-любители или репортеры. Насчет репортерства ошибся, а вот в другом… Ты влезла достаточно глубоко, так что убирайся-ка подальше подобру-поздорову. Подыщи замену на врачебную практику и сматывайся, пока не обожгла пальцы.

— Да о чем ты?!

— Тебе пришла охота поиграть в детектива. Но ты не понимаешь — тут не игра. Тебе рисуется это детективным романом со счастливым концом, ты даже не соображаешь, какова может быть правда, если ты действительно докопаешься до нее.

— Но почему — бояться правды?

— Потому что тут — убийство. А убийцам обычно не нравится, когда их ловят. Вот отчего. Я не верю, чтоб ты докопалась. Но так или иначе — игру ты проиграешь. Я достаточно потакал тебе. А теперь — выметайся, пока по горлышко не завязла.

— Но я уже завязла! И уж тебе-то это известно!

Секунду он помолчал. Потом отступил от машины.

— Тогда ты просто — дура! — выкрикнул он. — Я тебя считал взрослее. Старался высказать все помягче, но до тебя не доходит! Тогда у моря меня всего перевернуло, я рад-радешенек был, что в живых остался. А в состоянии шока, сама понимаешь, люди говорят и делают то, чего и сами не желают. Но теперь я в нормальном состоянии и выскажусь четко. Убирайся из моей жизни и больше в нее не лезь! Жить буду, как сам сочту нужным.

И, развернувшись, Карл зашагал к дому.

Я медленно поехала к себе, расстроенная. Карл говорил искренне, приказывая мне убираться. Но, по-моему, говорил ради меня. Он оскорблял меня — только бы я уехала. А больно мне было, потому что я, пожалуй, впервые поняла, что тайну убийства и правда никогда не разгадать. Подозрение будет висеть на Карле всю жизнь, пачкая его и любого, с кем он соприкасается. И он понимает это слишком хорошо.

Несколько недель я не встречала Карла и не могла с ним поговорить, видела только раз мельком: столкнулись на заправочной станции. Держался он вежливо и совершенно безразлично, хотя перед тем обменивался шутками с рабочими, но только заметил меня, как смех в его глазах тотчас умер. Меня как ледяной водой окатили.

В пятницу вечером я отправилась на собрание Ассоциации прогресса в общественный Холл Виллоубанка — там обсуждалась покупка участка речного берега в собственность города. Сейчас покупка уже казалась верной, и собравшиеся дискутировали, что устроить на участке.

Наконец где-то после одиннадцати все разошлись, а мы с Дэнисом задержались еще ненадолго, увлекшись обсуждением плана, который начертил Дэнис: о размещении на земле зон пикников, пешеходных дорожек и прочего. Минут через пятнадцать вышли и мы. Дэнис выключил свет и захлопнул дверь на автоматический замок. Дул холодный западный ветер, и сеяла легкая изморось. Пока я нашарила ключи, Дэнис открыл для меня дверцу машины, и когда в ней вспыхнул свет, я досадливо вскрикнула:

— Взгляни-ка на переднюю шину! Плоская, как блин. А ночка самая распрекрасная для смены колеса.

— Я сменю, — галантно вызвался он. — Дел-то на минуту.

Я колебалась.

— Послушай, — наконец сказала я. — Давай бросим машину тут. Дождь расходится все сильнее, и холодина! Подбрось-ка лучше меня до отеля, а за ней я вернусь утром. Если ночью понадобится машина, у Тома Барнарда одолжу. Он мне и раньше давал, когда моя застревала в гараже.

— По мне — нормально, — с энтузиазмом согласился Дэнис. — Менять колесо в дождливую ночь — развлечение, конечно, не первый сорт. Но утром я тебя обязательно сменю.

Я заперла дверцу, и мы забрались в машину Дэниса. Вывернув со стоянки, он резко ударил по тормозам: перед глазами у меня мелькнуло светлое расплывчатое пятно, метнувшееся из света фар.

— Что это?

— Белый кот Роджерсонов, Снежок.

— Чего это ему вздумалось в такую погоду по дорогам скакать!

— Кто ж его ведает, — тихо отозвался Дэнис. — Но в конце концов, мы ведь тоже на дороге, а уровень интеллектуального развития, как предполагается, у нас повыше, — он покосился на меня.

— За твоим замечанием что-то кроется?

— Э, в общем, нет. Не могу сегодня отвести от тебя глаз и все.

— Хм, благодарю.

— Но это не комплимент. Просто ты неважно выглядишь.

— Считаешь, мне надо наведаться к врачу? — игриво спросила я.

— Не надо увиливать. Переживаешь из-за Карла Шредера, да?

Я отмолчалась, он затормозил у отеля.

— А дождь разошелся вовсю, — заметила я, взявшись за ручку двери. — Не выходи, Дэнис! Нечего мокнуть зря.

Быстрым движением он перехватил мое запястье, удерживая меня, и я недоуменно взглянула на него. Он на меня не смотрел, его четкий профиль был решителен и почти суров.

— У тебя что-то стряслось со Шредером, так? Ты что-то открыла. Я хочу знать — что.

Целую минуту я молчала, настолько была поражена. Он обернулся на меня, лицо его смягчилось.

— Извини, Джеки. Обругай меня за то, что суюсь в чужие дела, но мне нестерпимо видеть, как ты изводишься. А ты ведь изводишься, верно?