Новороссийский университет, по утверждению Мечникова, «отличался особенным изобилием неприятных дрязг». Профессора никаких дел вне университета, как правило, не имели, ибо других высших учебных заведений, где бы они могли занимать места, в городе не было. Свободное время они проводили в «лектории». Здесь, как вспоминал Мечников, «перетирались косточки товарищей, созидались, укреплялись и разрушались „партии“».

Страсти особенно накалялись, когда предстояли выборы новых профессоров или должностных лиц — деканов, секретарей, ректора… Каждая «партия» стремилась провести своего кандидата, нимало не считаясь с их истинными достоинствами.

Лучше всего было бы держаться в стороне от всей этой «деятельности», и Мечников впоследствии уверял, что сам он ни в каких «партиях» и группах не участвовал. Достаточно, однако, заглянуть в его письма или перелистать протоколы заседаний совета, чтобы убедиться в обратном. Необузданный темперамент бросал Илью Ильича в самое горнило борьбы, от которой его не могли удержать ни предостережения видавшего виды Ценковского, ни собственный опыт столкновений здесь, в Одессе, с Маркузеном и в Петербурге с Кесслером.

Да и как было устраниться, когда все эти враждебные «партии» и «группы» по большей части делали одно и то же — тянули университет в болото, как выразился однажды Сеченов?

Как было устраниться, когда право голоса в совете, дарованное ему, как и каждому профессору, университетским уставом, налагало обязательства и перед своей совестью, и перед друзьями?

Иван Михайлович Сеченов — с тех пор, как конференция столь беззастенчиво забаллотировала Илью Ильича, — твердо решил уйти из Медико-хирургической академии и просил выдвинуть его кандидатуру в Одессе. Мечников загорелся этой идеей. Он понимал, сколь крупного ученого приобретает университет, да и просто по-дружески хотел помочь Ивану Михайловичу.

Правда, сам Сеченов считал, что у него мало шансов. После выхода в свет «Рефлексов головного мозга» он слыл крайним материалистом, его влияние на молодежь считали опасным. Он так и писал своему другу: «Я не придаю этой мысли ничего иного, как значение проекта, мечты». Но — кто знает? — если действовать настойчиво и осмотрительно…

И Мечников потихоньку созидает свою «партию».

В результате Сеченов получает четырнадцать белых шаров против трех черных!..

Правда, торжествовать еще рано. Согласно уставу мало-мальски важное решение университетского совета может вступить в силу лишь после утверждения министром народного просвещения. А министр (вернее, товарищ министра граф Делянов — министр граф Дмитрий Толстой в длительном отпуске) находит формальную зацепку: Сеченов избран по кафедре зоологии, а диплома доктора зоологии у него нет — он доктор медицины.

Но Мечников не думает сдаваться; он предлагает присвоить Сеченову степень доктора зоологии без защиты диссертации: ученые заслуги Ивана Михайловича общеизвестны. И совет университета принимает предложение Ильи Ильича единогласно — совет не любит, когда высшее начальство отклоняет его решения.

Делянов опять волынит: в Новороссийском университете, видите ли, нет свободного места ординарного профессора.

«Его сиятельство изволили найти, — иронично сообщал Сеченов Мечникову, — что мое назначение потребует особенных издержек, за разрешением которых нужно еще обратиться в государственный совет. Там это дело затянется, канет в вечность и les apparences seront sauvees[14] таким же самым манером, как ваше неизбрание в Медико-хирургическую академию».

Но Сеченов не собирается сидеть сложа руки. Он спешит уведомить ректора, что готов освободить государственный бюджет от бремени непосильных расходов: перейти в Одессу экстраординарным профессором и даже доцентом.

«И эта попытка, — пояснял он Мечникову, — будет иметь, конечно, отрицательный результат, но, когда выдумают новый предлог, можно будет найти и против него средство».

Сеченов соглашался пустить в ход любые средства, кроме одного — искательства. «Мне несравненно приятнее получить место в Одессе с боя, чем по протекции», — писал он Мечникову, прося и его не прибегать к обходным маневрам. Даже к своему другу профессору Е. В. Пеликану, занимавшему крупный административный пост, Сеченов за помощью не обращался.

Случилось, однако, так, что Пеликан остановился в Одессе — он ехал в Константинополь на международный съезд, посвященный борьбе с холерой.

Пеликан нанес визит попечителю учебного округа С. П. Голубцову, и у них зашел разговор о Сеченове; на вопрос, действительно ли он так опасен, Пеликан расхохотался… Голубцов был личным другом Делянова. Этим и решилось дело.

Итак, победа. Полная и окончательная!

Но тот, кто участвует в борьбе, должен быть готов не только к победам, но и к поражениям. К этому Мечников готов не был.

…Талантливый ученый Александр Вериго, доцент химии, защитил докторскую диссертацию и получил формальное право на звание профессора. В факультете его единогласно избрали экстраординарным, но некоторые профессора на заседание не явились, а в совете стали оспаривать правомочность избрания. Ценковский, считавший, что интрига затеяна оттого, что Вериго поляк, и бывший сам поляком, тот самый Ценковский, что так заботливо учил Илью Ильича осторожности, вспылил, тут же подал прошение об отставке и в знак протеста покинул заседание.

Вместе с ним ушел и Мечников. Он был в числе тех, кто выдвигал Вериго; остаться безучастным он не мог да и не хотел. Илья Ильич горячился, говорил, что тоже подаст в отставку. Покинуть университет грозился и профессор химии Н. Н. Соколов.

Скандал становился слишком громким; о нем заговорили газеты.

Подобного оборота дела противники не ожидали, и поскольку нападение — лучший вид обороны, то они стали обвинять Соколова, Ценковского и Мечникова, что, угрожая оголить ведущие кафедры естественного факультета, они шантажируют совет.

В разгар событий пришло разрешение министерства командировать Мечникова на год за границу. Ценковский уговаривал его задержаться, но Илья Ильич рвался к больной жене. Перед отъездом он оставил Ценковскому чистые бланки со своей подписью, дабы тот в зависимости от обстоятельств подал нужную бумагу от его имени.

В Монтре Илья Ильич увидел, что Людмиле отнюдь не стало лучше. Он решил везти ее на Мадейру — принадлежавший Португалии остров, климат которого считался целительным для чахоточных. Тут ему показалось, что, оставив Ценковскому бланки со своей подписью, он поступил опрометчиво. Вести из Одессы приходили с большим запозданием. Как там идут дела? Может быть, бумага от его имени уже подана!.. А если отставку примут? Куда он денется? Чем будет оплачивать лечение Людмилы на дорогих заграничных курортах?

Он бросился на телеграф и послал ректору депешу: не давать хода прошению, если таковое получено.

То была минутная слабость. Ценковский не думал распоряжаться его судьбой и, узнав о телеграмме, сильно обиделся.

Самого Ценковского из-за «оскорбительного тона» заставили взять прошение обратно, но потребовали извинений и окончательно провалили Вериго. Ценковский подал другое, «приличное» прошение.

Кроме него и Н. Н. Соколова, никто в отставку не вышел. Даже пострадавший, Вериго, о котором Ценковский писал, что он «ни под каким предлогом не останется в университете», остался. Тому, правда, способствовали особые и неожиданные обстоятельства.

Профессор славянских законодательств Богишич был крупным ученым, членом академии в Загребе. Он, однако, плохо знал русский язык, лекции читал по запискам, написанным русскими словами, но латинскими буквами. Студенты его косноязычных лекций не любили, часто пропускали их; Богишич злился, лютовал на экзаменах, а однажды стал выгонять с лекции студента только за то, что тот сидел развалившись.

На следующую лекцию студенты не явились, а когда разъяренный профессор выскочил из пустой аудитории, освистали его. Проректор пытался их утихомирить, но студенты потребовали, чтобы Богишич публично принес извинения. Занятия временно прекратились. Об «истории» узнали в Петербурге. Граф Дмитрий Толстой слал грозные циркуляры, требуя прекратить беспорядки, виновных исключить из университета и выслать из Одессы. Спешно собравшийся университетский суд, рассмотрев дело, исключил трех главных зачинщиков — в их числе Андрея Желябова, будущего народовольца, организатора покушений на Александра II. Этим, однако, приговор не исчерпывался. В состав суда, как писал Сеченов Илье Ильичу за границу, входили «все противники теперешнего начальства, то есть ректора и проректора, желающие занять их места». Не удивительно поэтому, что причину «беспорядков» суд усмотрел не в грубости Богишича, а в «нераспорядительности начальства». Сеченов с этим не согласился, благодаря чему оказался «заодно» со сторонниками ректора, имевшими в совете большинство. Недолго думая, он вновь выдвинул кандидатуру Вериго, и тот был избран…