– Это исключило обратную связь и задержку из-за конечности скорости звука. Жаль, что мы не можем получше измерить скорость передачи сигнала. По нервным синапсам.

Фрик сказал:

– А с Деверо ты говорил?

Я продолжал тикать.

– А теперь, юная леди, прогон в обратную сторону, – сказал Бэбкок, надевая на меня наушники. Я сразу же услышал тиканье вроде того, какое издавал Пэт. – Вы, молодой человек, слушаете сейчас спектральный метроном, ритм которого задается монохроматическим светом. Прежде чем мы покинули Землю, он был синхронизирован с тем, который использует ваш брат. А теперь – тикайте ему.

Я начал тикать. Занятие это прямо гипнотизировало; легче было войти в ритм и тикать вместе с метрономом, чем выбиться из этого ритма. Не обращать на него внимания было невозможно. Меня стало клонить в сон, но я продолжал тикать; остановиться я просто не мог.

– Конец прогона, – возвестил Бэбкок. Тиканье прекратилось, я снял наушники и потер свои уши.

– Доктор Бэбкок?

– Да?

– А как вы сможете отличить один тик от другого?

– Что? Ты, конечно, не сможешь, а О’Тул – сможет. Он все записал на пленку. То же самое и на другом конце. Да ты не бери в голову, просто старайся не сбиться с ритма.

Вся эта ерунда продолжалась еще час с лишним; иногда передавал Пэт, иногда – я. В конце концов О’Тул поднял глаза и сказал.

– Усталость начинает все портить, док. Вторые производные быстро растут по всей серии.

– Ладно, тогда кончаем, – объявил Бэбкок. Он повернулся ко мне. – Можете поблагодарить от моего имени своего брата и отключайтесь.

Командор Фрик и Анна вышли, а я остался. Через некоторое время доктор Бэбкок поднял глаза и сказал:

– Можешь идти, парень. Спасибо.

– Э-э-э, доктор Бэбкок?

– Чего тебе?

– Не могли бы вы рассказать мне, зачем все это?

На лице его появилось удивление, затем он сказал:

– Извини. Я не привык использовать людей вместо приборов, уже забыл, как это… Хорошо, садись. Вот для этого-то вас, телепатов, и взяли на корабль: для исследования природы времени.

Я посмотрел на него с недоверием.

– Сэр? Я думал, мы здесь для того, чтобы сообщать о планетах, которые мы надеемся обнаружить.

– А, это… Ну, наверное, и это тоже, но только исследование времени значительно важнее. Людей и так чересчур много, зачем еще новые колонии? Математик может решить проблему народонаселения в одно мгновение – просто перестрелять всех через одного.

Мистер О’Тул пробормотал, не поднимая глаз:

– За что я люблю вас, шеф, так это за доброту и великодушие.

– Там, на галерке, потише, пожалуйста. Так вот, сегодня, сынок, мы пытались узнать, сколько сейчас времени.

Видимо, все мое непонимание отразилось на лице, так как он продолжал:

– Да, конечно, мы знаем, сколько сейчас времени… но их слишком много, и все они разные. Видишь эту штуку? – Он указал на экран дисплея, неустанно тикавший каждую секунду. – Это гринвичское время, принятое по радио с поправкой на относительную скорость и ускорение. Затем есть другое время, которое ты слышал в наушниках; по этому времени живет корабль. И есть еще то время, которое ты получаешь от своего брата и передаешь нам. Мы пытаемся сравнить все три времени, но проблема в том, что в цепочку пришлось включить людей, а одна десятая секунды – слишком малое время для нервной системы человека, хотя в физике микросекунда – вполне измеримый отрезок времени. Обычная радарная система отсчитывает микросекунды с той же легкостью, с какой ты нарезаешь фунт масла. Поэтому мы повторяем серии множество раз, чтобы попытаться как-то скомпенсировать свое несовершенство.

– Понятно, но что вы надеетесь обнаружить?

– Если бы я «надеялся», я бы сейчас этим не занимался. Но можно выразить это так: мы пытаемся узнать, что значит слово «одновременно».

Мистер О’Тул поднял глаза от своего пульта.

– Если оно вообще что-нибудь значит.

Мистер Бэбкок искоса взглянул на него.

– Ты еще здесь? «Если оно вообще что-нибудь значит». Сынок, начиная со времени великого доктора Эйнштейна слова «одновременность» и «одновременно» считаются у физиков непристойными. Мы изгнали саму концепцию одновременности, заявили, что она не имеет смысла, и построили великолепное здание теоретической физики без него. А тут явились вы, телепаты, и все порушили. Не надо этого виноватого вида, в любом доме нужно время от времени устраивать уборку. Если бы вы занимались своими фокусами, придерживаясь скорости света, вам бы отвели строчку в учебниках и забыли о вас. Но ведь вы нагло настаиваете на том, что проделываете все это со скоростью неизмеримо большей, чем скорость света, отчего вам рады не больше, чем свинье на свадьбе. Вы раскололи нас, физиков, на две школы: на тех, которые хотят объявить вас чисто психологическим явлением, до которого физике нет дела, ребят, считающих, что «вот мы закроем глаза – и оно само исчезнет», и на другую школу, которая понимает: то, что вы делаете, чем бы это ни было, поддается измерению и, следовательно, дело физиков – провести эти измерения и включить их в общую картину… Ведь физика в первую очередь – умение измерять различные объекты и приписывать им определенные численные значения.

О’Тул сказал:

– Не ударяйся так в философию, шеф.

– Иди ты к своим цифрам, О’Тул. У тебя просто нет души. Так вот, эти ребята хотят измерить, как быстро вы это делаете. Их уже не пугает сама скорость – они успели оправиться от потрясения, узнав, что вы делаете это быстрее скорости света, – но они хотят точно знать, насколько быстро. Они не могут принять идею о том, что вы делаете это «мгновенно», для этого им придется отречься от прежней веры и перейти в другую церковь. Они хотят получить некую определенную скорость распространения сигнала, во столько-то раз больше скорости света. Тогда они смогут видоизменить свои прежние уравнения и со счастливыми лицами вернуться к своим забавам.

– Именно так они и сделают, – согласился О’Тул.

– А еще есть третий подход, правильный, то есть мой собственный.

О’Тул, не поднимая глаз, громко закашлялся.

– Опять твоя астма? – озабоченно осведомился Бэбкок. – Кстати, ты получил уже результаты?

– Они, как и раньше, делают это за нулевое время. Время задержки в измерениях то положительное, то отрицательное, и все отклонения не превосходят ошибки измерения.

– Вот видишь, сынок, это и есть верный подход. Измерь, как это происходит, и будь что будет.

– Вы только послушайте!

– Да стихни ты, ренегат! К тому же вы, телепаты, даете нам первую реальную возможность проверить еще одно обстоятельство. Ты знаком с релятивистскими преобразованиями?

– Вы имеете в виду уравнения Эйнштейна?

– Конечно. Ты помнишь преобразование времени?

Я задумался. Мы с Пэтом учили начала физики в первый год обучения, но это было очень давно. Я взял лист бумаги и написал, как мне это помнилось:

– Вот-вот, – согласился доктор Бэбкок. – При относительной скорости «v» временной интервал в первой системе отсчета равен временному интервалу во второй системе отсчета, умноженному на квадратный корень из единицы минус квадрат относительной скорости, деленный на квадрат скорости света. Конечно, это особый случай, для постоянных скоростей, при ускорении все выглядит сложнее. Но было очень много разногласий относительно того, что означает временное уравнение, если оно вообще что-либо означает.

– Что? – выпалил я. – Но мне казалось, что теория Эйнштейна доказана. – Я вдруг подумал, что, если уравнения теории относительности ошибочны, нам предстоит очень долгая прогулка. Тау Кита, наша первая остановка, находится в одиннадцати световых годах от Солнца… и это только первая, остальные гораздо дальше.

Но ведь все говорили, что, когда мы приблизимся к скорости света, месяцы промелькнут, подобно дням. И уравнения это подтверждают.

– Слушай меня внимательно. Каким образом ты можешь доказать, что в птичьем гнезде есть яйца? Не надо напрягать извилины: просто влезть на дерево и проверить. Другого способа нет. Вот мы теперь как раз и лезем на дерево.