Прав был А. Авторханов, заметивший в своем благополучном Мюнхене: сестра его думает, что он умер от алкоголизма, но, увы, есть в мире еще и другая, более безжалостная болезнь — политика. От нее он и умер.

К. Г. Васильева была уверена, что в этой истории не все чисто. Ее исповедь, записанная журналисткой Л. Тарховой, — важный элемент этой донельзя запутанной драмы.

— Последние полгода в казанской ссылке Василий жил с медсестрой Марией Нузберг и двумя ее дочерьми, — начала Капитолина Георгиевна печальную повесть. — Он умер 19 марта, за несколько дней до своего дня рождения. Я планировала приехать в Казань на его день рождения. Думала, остановлюсь в гостинице, привезу ему деликатесов. Была рада, что он не один, что есть кому за ним посмотреть. Отношения наши к тому времени давно кончились, собиралась к нему как к брату.

А тут звонок из Казани: приезжайте хоронить Василия Иосифовича Сталина.

Я подхватила Сашу и Надю — детей Василия от первого брака. Приехали. Василий лежит на столе. Спросила Машу, от чего он умер. Говорит, накануне пьянствовал с гостями из Грузии, выпил бочонок вина. Алкогольная интоксикация. Но при интоксикации делают промывание желудка, а он лежал и мучился 12 часов, как и его отец в свое время. «Скорую помощь» не вызвали. Почему? Эта дама говорит, что сама медик и сделала ему укол. Украдкой я осмотрела кухню, заглянула под столы, шкафы, тумбы, в мусорное ведро — никакой ампулы, подтверждающей, что делали укол, не нашла.

Спросила, было ли вскрытие и что оно показало? Да, говорят, было. Отравился вином…

Попросила Сашу постоять «на стреме» возле дверей комнаты, в которой лежал Василий, чтобы никто внезапно не вошел. Саша прикрыл плотно дверь. Я подошла к гробу. Василий был в кителе, распухший. Ощупала его грудь, живот. Характерного шва не нашла. Решила расстегнуть китель, чтобы окончательно убедиться в догадке. Расстегиваю… Руки трясутся… Расстегнула пуговицу, другую… Нет следов вскрытия. И тут в комнату врываются два мордоворота, отшвырнули Сашу так, что он ударился о косяк, Надю едва не сбили с ног. Оттолкнули меня… Кричат: «Что вы делаете?! Не имеете права!»

Хоронили Васю без почестей, положенных генералу. Собралось человек 30 казанских зевак с авоськами да кошелками. Несмотря на весну, в Казани не было цветов, а Вася их любил, я объехала цветочные магазины, купила цветы в горшочках. Медсестра Маша принесла куцый искусственный венок. Ни одного военного! Только один мальчик пришел, курсант в форме летчика… Накрыли гроб какой-то пошлой тюлью, мне хотелось к Васе, сорвать ее, но одумалась: «Зачем? К чему? Кто это поймет?»…

— Подозреваете, что новая подруга Василия выполняла задание спецслужб? — спросила журналистка.

— Утверждать не могу, но не исключаю этого.

Рассказ сына Василия Сталина А. В. Бурдонского в главном не отличался от версии его мачехи, хотя насчет вскрытия тела у них разночтения:

— Я не был с отцом близок особо, но на похороны в Казань я, конечно, приехал. Это был 62-й год. Там был такой чиновник из КГБ, кажется, и мачеха моя Капитолина Васильева, все его спрашивала: какой диагноз? Почему умер? Он отвечал что-то невнятное. Размягчение мозга… Пил…Упал и разбился на мотоцикле… Сердце… Никаких бумаг и документов нам не дали. Но за ним ведь тянулся шлейф того, что он пил. Поэтому легко говорить, что это естественная смерть. За год до смерти его смотрел Бакулев, знаменитый врач, который лечил его с детства. У него отец был вместе с моей сестрой. И когда отец переодевался после осмотра, Бакулев вдруг заплакал. И Надежда жутко перепугалась. Она в отличие от меня очень любила отца. А Бакулев говорит: подумать только, у него совершенно умирают ноги. И сердце, бычье сердце. У курильщиков такое бывает.

Когда мы приехали в Казань, он лежал еще даже не в гробу, и когда Капитолина подняла простыню, я сначала заметил, что вскрытие уже было сделано, но было странно, что у него синяки на запястьях. И лицо было разбито — будто он ударился перед смертью. Мне почему-то бросились в глаза эти синяки на руках.

Наручники? Не думаю. Впрочем, в России стольким царским детям помогали уйти из этой жизни…

Л. Тархова, записавшая беседу с А. Бурдонским, замечает, что никто из близких не поверил в естественность этой смерти. Уж слишком внезапной она казалась. Да и медицинского заключения сделано не было. До сих пор члены семьи убеждены, что ему «помогла» уйти из жизни его четвертая жена, по слухам, агент КГБ, медсестра Маша, Мария Нузберг.

Они познакомились, когда Василий угодил из тюрьмы в госпиталь с обострением язвы. Маша последовала (была направлена?) за ним в Казань. Там она сумела зарегистрировать с бывшим пациентом брак, что по всем советским законам было невозможно: ведь Василий, как известно, до конца дней не был разведен с первой женой. По этой именно причине и Екатерина Тимошенко, и Капитолина Васильева официально зарегистрированы с ним не были и штампа о браке в паспорте не имели.

Четвертая супруга с чьей-то могущественной помощью этот штамп получила. Более того, Марии Нузберг удалось даже дать фамилию Джугашвили двум своим дочерям от прежнего брака. Василий их удочерил!

Из Москвы Василий уезжал в относительно добром здравии. За шесть месяцев медсестра Маша довела его до состояния полутрупа, это удостоверяет и сохранившаяся фотография Васи последних дней. Маша щедро колола ему (Светлана Аллилуева пишет в воспоминаниях, будто та сама в этом призналась) успокоительное — «чтобы не буйствовал».

И, наконец, об изысканиях журналиста Д. Лиханова. Он тоже включился в поиск правды о последних днях Василия Сталина.

По его версии, в январе шестьдесят второго в Казани неожиданно появилась некая Мария Нузберг, о которой было известно, что ГБ привезла ее из Сибири специально для ухода за Васей и даже выделила ей отдельную квартиру. Более об этой Нузберг ничего не известно, однако совершенно очевидно, что она приехала в Казань и несколько месяцев жила на Гагарина, 105 по специальному заданию госбезопасности. И именно с появлением Нузберг сын Сталина «заболел странной болезнью», от которой не оправился уже до конца своих дней.

«Тогда, в январе, — вспоминает последняя жена Василия Мария Николаевна, — я вынуждена была уйти от Васи. Эта Нузберг постоянно находилась в квартире, делала ему уколы». Супруге говорили, что это инъекции снотворного, однако когда она попыталась рассмотреть одну ампулу, медсестра тут же ее выхватила и раздавила ногой на полу.

«В марте мне на работу позвонила врач Барышева, — продолжает бывшая супруга Василия. — «Ваш муж очень плох. Он очень просит вас приехать». Я приехала. Ему и в самом деле было плохо.

Василий еще больше похудел и стал непохож на себя. Нузберг сидела тут же, не оставляла нас ни на минуту вдвоем. «Почему ты не позвонил сам?» — спросила я. «Я не мог. Меня не было». — «Как?» — «Меня увозили». — «Куда увозили?» — «Не имеет значения». Куда его увозили? Зачем? Что они там с ним делали? У меня не было ответов на эти вопросы, и никто не собирался мне их давать. А он лежал передо мной беспомощный, худой и страшный…»

17 марта Василия снова увозили в неизвестном направлении, а всего через два дня сын Сталина умер. Умер в возрасте сорока одного года. Пройдя через девять лет Лефортова и Владимирки, этот молодой, крепкий мужик в казанской ссылке «сгорел» подозрительно скоропостижно.

И последний штрих. Когда на Арском кладбище открыли гроб для прощания, жена не узнала Василия. Его лицо было синим от гематом, а нос — разбит. Она подумала: «Наверное, это кукла». Гроб опустили в могилу. Сверху приладили красный фанерный обелиск со звездочкой. Вместо имени — жестяная табличка с номером. Два года спустя друзья поставят здесь гранитный памятник с надписью «Единственному от М. Джугашвили» и фотографией Василия на фарфоровой пластинке, однако через несколько дней кто-то расстреляет фотографию несколькими выстрелами в упор…

Кто же это — Нузберг? Как пишет Светлана Аллилуева, это «информантка из КГБ», приставленная к Василию под видом медицинской сестры. Именно она однажды вечером вошла в квартиру Василия и сказала: «Ты очень болен. Может, я смогу тебе помочь…»