Открывшийся в субботу, 22 июня, Пленум лишь подвел итоги. С докладом выступал Хрущев. Можно себе представить: он содержал не сухое перечисление фактов.

С изложением своей позиции выступил Молотов. В отличие от недавних единомышленников, в паническом страхе гадавших о своей участи, он остался тверд. Хрущев, по словам сына Сергея, впоследствии не раз с уважением говорил об этом. Остальные «представители большинства» взахлеб каялись.

Члены ЦК выступали крайне резко. Постепенно заседание входило в привычное русло. Каждый стремился вылить свой ушат грязи на «оппозиционеров». Заседания продолжались целую неделю, до 25 июня. Выступить смогли все желавшие.

После институтской практики в первых числах июля 1957 года Сергей Хрущев в полном неведении вернулся домой. Пленум уже закончился, но никаких официальных сообщений еще не публиковалось. Отец ему тоже ничего не рассказал. Так что узнал он о происшедшем из газет.

Почему-то ему запомнилось солнечное летнее утро. Только что привезли почту: разноцветные пакеты, скрепленные сургучными печатями, и газеты. Отец расписался на квитанциях фельдсвязи и, сложив бумаги стопкой на круглом плетеном столике, принялся за прессу. Сын сел рядом и через плечо углядел на первой странице «Правды» официальное сообщение о состоявшемся Пленуме. Глаза привычно скользнули по набранным жирным шрифтом строчкам в конце, там всегда сообщалось о главном, об организационных вопросах: кого избрали, кого убрали. На сей раз перечислявшиеся фамилии заняли целый абзац. Среди исключенных он увидел такие фамилии… Не поверил своим глазам — вожди. К тому же друзья… Совсем недавно все сидели за одним столом на его свадьбе, и вот на тебе.

В то утро он узнал от отца, что против него выступили не четверо поименованных в газете членов «антипартийной группы» — «Маленков, Молотов, Каганович и примкнувший к ним Шепилов», но еще некоторые другие члены Президиума ЦК, в том числе Булганин и Ворошилов.

— Мы решили не называть их фамилий, — сказал отец, — на Пленуме они покаялись. Происшедшее послужит для них хорошим уроком. Да и для внешнего мира так лучше.

Постепенно не названные в официальном сообщении противники отца стали покидать Президиум. Одни, как Сабуров и Первухин, сразу же, другие задержались чуть подольше.

Оставить своих противников в Москве Хрущев не решился. Каганович слыл энергичным руководителем широкого профиля, никакой конкретной профессией, кроме сапожной, он не владел. Его отправили на Урал директором Соликамского калийного комбината. «Должность немалая» — иронизирует сын победителя.

Маленкова, как бывшего министра энергетики, назначили директором крупной Усть-Каменогорской ГЭС на Иртыше.

«Примкнувшего к ним Шепилова» послали преподавать студентам марксистско-ленинское учение на юг, в Среднюю Азию. Молотова — послом в Монголию.

Молотов многие годы состоял в почетных членах Академии наук. Никто не знал, за какие заслуги, но никто и не спрашивал. Сейчас решили его лишить, как вдруг выяснилось, неправедно полученного высокого звания. Чья это была инициатива, неизвестно, в таком деле инициатор всегда найдется. Когда доложили Хрущеву, он не возражал.

— Какой он ученый, это все Сталин навыдумал, — возмущался Никита Сергеевич вечером, вернувшись домой.

Сказано — сделано. Заодно с Молотовым из членов-корреспондентов исключили и Шепилова.

Как видим, побежденных лишали всего, в том числе и ученых званий, которые, по мнению победителей, на государственной службе как бы и ни к чему. Иное дело те, для кого ученые степени — профессия. Забавную историю в этой связи рассказал бывший первый заместитель председателя КГБ СССР Ф. Д. Бобков.

Случилось это как раз в хрущевские времена. Вызывает к себе Бобкова председатель КГБ Шелепин, сменивший на этом посту Серова, и говорит:

— Есть тут один физик, который решил поделить лавры с сыном Хрущева Сергеем. Они что-то там разрабатывали. Надо, чтобы он не претендовал на эту работу, ибо она сделана Сергеем Хрущевым.

И Шелепин попросил Бобкова встретиться с этим ученым. «Не очень-то все это прилично!» — подумал молодой работник и прямо сказал об этом.

— Ваше мнение меня не интересует! — оборвал Шелепин совестливого сотрудника, воспитанного на моральном кодексе строителя коммунизма, усиленно пропагандируемого тогда в прессе.

Бобков вышел. Решил, что надо все продумать не горячась. У него не было сомнений в том, что не чекистское это дело — вмешиваться в подобные ситуации. Однако он не имел права отказаться выполнить приказ. Ну что ж, придется подчиниться, надо только хорошенько во всем разобраться.

Оказалось, ученый был болен, и Бобков не стал его беспокоить. Дня через два Шелепин позвонил и спросил, почему ему не доложено о выполнении приказа. Объяснения явно его не удовлетворили.

Чекист выяснил, что физик болен несерьезно и, получив приглашение, поехал к нему. За столом заговорили об их совместной с Сергеем Хрущевым работе. Ученый подробно рассказал обо всем, и чекисту стало ясно: его вклад в разработку значительно больше, чем Хрущева. Судя по всему, хозяин дома уже догадался о цели визита представителя лубянского ведомства и заявил, что данная работа не имеет для него существенного значения, так как он занят другими, более интересными проблемами, а для Сергея Хрущева она очень важна. Словом, он готов отказаться от авторства в пользу Сергея. Расстались дружелюбно, но на душе у чекиста было скверно. Утром он позвонил Шелепину и доложил о выполнении поручения.

— Зайдите!

Зашел. Чувствует: он весь в напряжении, ждет разъяснений.

— Ну что?

— Ваше распоряжение выполнил.

— Но ведь он был болен!

— Пришлось воспользоваться его приглашением. Вы же приказали.

— Вы представились?

— Конечно. Показал ему удостоверение и все объяснил.

— Что именно?

— Сказал, что интересуюсь степенью участия Сергея Хрущева в их совместной работе. Расстались по-доброму, он обещал больше не претендовать на авторство и предоставить эту честь Сергею Хрущеву. Хотя, если откровенно сказать, Александр Николаевич, Хрущев, безусловно, замахнулся не на свое.

Шелепин улыбнулся, и молодому чекисту показалось, у него отлегло от сердца. Видимо, он и сам боялся за исход переговоров. Бобков и по сей день уверен, все это не он придумал, просьба, скорее всего, исходила от Сергея, а возможно, от самого Никиты Сергеевича.

Прошло много лет. 12 июля 1999 года Сергей Никитич Хрущев, подняв правую руку, принял присягу на верность конституции США, поклонился звездно-полосатому флагу, пообещал защищать эту страну всеми силами и был объявлен гражданином Соединенных Штатов Америки. Вместе с женой Валентиной Голенко, тоже принявшей присягу в католической школе города Провиденс (штат Рой-Айленд).

Западные СМИ пребывали в восторге от того, что сын деятеля, который стучал в ООН ботинком по столу и грозился закопать США, поклялся быть образцовым гражданином и патриотом этой страны. Впрочем, отмечали некоторые издания, цена его клятвам невелика. Это в духе хрущевского рода. Никита Сергеевич, проливая немало крови на Украине, в Москве и Московской области, клялся Сталину: «Мы готовы жизнь отдать за тебя, всех уничтожим». Потом, придя к власти, развенчал культ Сталина и создал собственный.

Среди вопросов к соискателям американского гражданства есть и такой: «Как называется национальный гимн США? Спойте его!» Сын коммуниста номер один 1953–1964 годов ответил: «Звездное знамя!» — и, вытянувшись, спел.

Новоиспеченный американец уверял, что его папа не осудил бы поступок своего сына. Ну и что, если он предпочел Родине более богатую державу? Выходит, папа лицемерил, когда учил советских людей патриотизму? Или сынок теперь готов бросить тень на папашку, чтобы оправдать свои меркантильные интересы? Но, как говорится, Бог им судья.

А вот еще один документ — «живьем» к вопросу о заслуженности или незаслуженности ученых степеней, высших премий и т. д. Документ хранится в бывшем архиве ЦК КПСС, сейчас ЦХСД, имеет порядковый номер 11 874 и датирован 26 марта 1966 года.