— Вон кастрюля, — показала Хейзл. — И Пояс Ориона.

— Вы разбираетесь в звездах? — спросил Майкл.

— Только Натан.

— Не очень здорово, — добавил мальчик.

— По звездам можно находить путь, — принялся объяснять Майкл, — если вы путешествуете по морю. Смотрите: вот там Полярная звезда — и Вечерняя. Они указывают, в каком направлении вы движетесь. Что-то вроде небесной дорожной карты.

— Я думал, у вас есть радар, — заметил Джордж.

— Конечно, есть. Только хорошему моряку он не нужен. Не то чтобы я считал себя хорошим моряком — я не настолько знаю звезды.

— А что там за звезда? — спросил Натан, указывая на небо. — Прямо под Орионом?

— Не имею ни малейшего понятия. Я же сказал, что астроном из меня никакой.

— Это новая звезда, что мы открыли в прошлом году? — спросил Джордж. — Та, которой не было на карте звездного неба?

— Вы нашли новую звезду? — заинтересовался Майкл. — Ну, в той части неба много всего. Быть может, она вовсе даже не новая, просто, когда составляли карту, она на минутку отлучилась со своего места?

Натан исхитрился и наступил Джорджу на ногу.

— У меня довольно приблизительная карта звездного неба, — пояснил мальчик.

Неизвестная звезда вернулась и снова повисла над деревней; Натан был уверен, что ниже по течению реки ее видно не было. Сам не зная почему, он оказался не готов обсуждать эту тему со взрослым — даже таким приятным, как Майкл. То была их звезда, они ее нашли — собственную звезду, сияющую над Иде.

— Словно Вифлеемская звезда, — заметила Хейзл, когда они остались втроем.

— Глупости, — отрезал Джордж. — В Иде нет ничего примечательного. Будь то даже второе пришествие, Иисус родился бы в госпитале Кроуфорда, как моя двоюродная сестра Элеанора. Там есть родовое отделение. К тому же Вифлеемская звезда была большая и сияющая: она указывала путь трем царям из других земель. А наша совсем непримечательная. Я все-таки думаю, что это НЛО.

— И что же привлекло НЛО в Иде? — насмешливо поинтересовалась Хейзл. Она решила, что Джордж чересчур уверен в собственной правоте.

— А звезду?

— Да хватит вам спорить, — остановил их Натан.

Майкл догнал ребят (он привязывал и закрывал яхту). Они срезали путь через сады, принадлежащие Дому-на-Реке, и переулком отправились в деревню. Натан старался не смотреть на небо, но иногда ничего не мог с собой поделать; ему казалось, что и звезда, словно недреманное око, глядит на него со своего наблюдательного пункта в вышине.

Анни много размышляла о той беседе с Бартелми и его гипотезе относительно зачатия Натана. С одной стороны, она отнеслась к ним как к чудачеству, вроде теорий мистицизма Нового века, силы кристаллов, геомантии или рассказов о переселении душ. С другой стороны, Бартелми был человеком совсем иного склада, а шов в своей памяти — недоступное мгновение вне времени — ощущала она сама: быть может, теперь не так живо, и все же совершенно реально, даже по прошествии тринадцати лет. Анни отчетливо помнила глубокое потрясение, которое испытала, — не столько от смерти Даниэля, сколько от степени собственной вовлеченности, от путешествия в иное место, забытого, но до сих пор ощущаемого, навсегда ставшего ее частью, изменившего ее самое. Оно было самым ярким событием в ее жизни, основанной… на чем? На фантазии — заблуждении — игре собственного воображения, переутомленного в попытках затянуть зияющую рану той утраты? Нет, решила Анни. В конце концов, придется поверить себе, иначе кому еще остается верить? К тому же она видела их, слышала их шепот. Тихим вечером Анни сидела за компьютером в книжной лавке, пальцы порхали над клавиатурой, и в сознании оживали воспоминания, неизменно возвращающие ее к одному и тому же: к тайне Натанова отцовства. Удивительно, как она научилась принимать его много лет спустя — не утруждая себя напряженными раздумьями. И вот снова…

Анни впервые поймала себя на том, что норовит вернуться в глубины памяти, в прошлое, в запертые комнаты подсознания. Она подумала, что прежде, наверное, боялась вспомнить, даже попробовать; теперь это стало необходимостью, неотложным делом… Она мысленно нарисовала себе больничную палату, лежащего на кровати Даниэля, кровоподтек на его лице — темный, резко контрастирующий с белизной кожи, белыми бинтами, белой подушкой… Даниэля, ускользающего от нее… и вдруг — открывшего глаза; и ту любовь, что читалась в них, пронзающую ее даже теперь, вновь и вновь, бередящую старую рану. Анни цеплялась за тот миг и одновременно отталкивала его, ибо в сравнении с ним остальные моменты ее жизни казались размытыми и бесцветными. Только теперь она знала, что должна пойти дальше, вскрыть боль, дотянуться до самой смерти. Пальцы соскользнули с клавиатуры; лицо потеряло всякое выражение. Вернулись ощущения: цвета, чувство кружения и полета, падение во что-то мягкое, теплое прикосновение… Ее объяла любовь, подчинив разум и тело, наполнив собою все до последней поры, затмив и душу, и мысли, охватывая своей страстью и мощью. Любовь Даниэля — наверняка Даниэля! Но Даниэль многое отдал и мало взял; а эта любовь брала все — все, чем она была, и все, что у нее было, и отдавала лишь на собственных условиях, по своему усмотрению. Великий дар — дар, стоящий заплаченной за него цены, хотя платить пришлось собственной жизнью и душой…

Вдруг все содрогнулось: в забытьи Анни уронила голову на руки; теперь мир медленно возвращался на круги своя. Она подняла взгляд и увидела книжную лавку, и рыбок, плавающих сквозь коралловые заросли, — заставку на мониторе, и пылинки, кружившиеся в луче солнечного света, что лился из маленького бокового окошка. Постепенно пульс пришел в норму, но Анни по-прежнему сидела неподвижно. Минул час или больше, прежде чем она наконец встала и пошла заваривать чай.

С чашкой она вернулась к столу и села за компьютер; нажала несколько клавиш и набрала электронное сообщение о том, что разыскивает по заказу клиента редкое первое издание одной книги. Мыслями Анни была далеко отсюда. Она выслушала теорию Бартелми, но внутренне никак не могла принять ее скрытого смысла. Некто — нечто — овладел ею в миг смерти Даниэля, и она забеременела. В нее вторглись и изнасиловали, когда она была открыта и уязвима, когда предлагала всю себя Даниэлю, для Даниэля, — но не Даниэль принял ее. Некая посторонняя сила схватила и использовала ее, воздвигнув плотный барьер в сознании и оставив ей… Натана. В Анни медленно нарастал гнев, которого она не ощущала прежде, — белый огонь, способный спалить стены между мирами и позволить ей пронестись по многомирью в поисках обидчика. Тот осенил ее печатью своего духа — Анни вырвет из себя этот дух и вернет отобранную жизнь, и отравленную любовь, и душу, которую он оставил надломленной или оцепенелой…

Пока в сердце бушевала ярость, чай совсем остыл; а потом пламя внутри погасло, и слезы градом покатились по лицу.

В таком состоянии ее застала Хейзл Бэгот, заглянувшая в лавку за учебником.

— Что случилось? — перепугалась она. — Анни, Анни, что не так?

— Ничего, — всхлипывала Анни, изо всех сил стараясь взять себя в руки.

Хейзл неловко обняла ее; девочка никогда не видела, чтобы взрослые так рыдали, хотя ее мать плакала довольно часто. Детский браслет запутался у Анни в волосах и сильно дернул, так что Анни вздрогнула от боли. Хейзл попятилась к двери, бормоча извинения, и вылетела на улицу. Навстречу шел Майкл, и девочка почти без борьбы затолкала его в лавку, чтобы он как-нибудь успокоил Анни. Сама же Хейзл отправилась домой: ей нужно было поразмыслить над этой тайной; на браслете так и осталась зацепившаяся прядь волос.

Уткнувшись лицом в плечо Майклу, Анни долго плакала, пока наконец не затихла.

— В чем дело? — спросил он. — Могу я чем-нибудь помочь?

— Нет. Спасибо. Просто… вспомнилось кое-что давно забытое, чего я никогда не понимала… не могла осознать.