Причем тут Тухачевский? Тухачевский приписывает это себе, что он приехал на Северо–Кавказский фронт и разгромил противника.

Знали ли, что этот человек даже не был в состоянии написать приказа, который бы разгромил противника? Знали.

После этого Тухачевский назначается командующим Западного фронта против поляков…»64 Буденный выложил главный козырь — польскую кампанию.

Он не только мстил за собственное поражение, но и выслуживался перед Сталиным, безусловно помнившим позорное изгнание за «непослушание» из РВС Западного фронта и жесткие замечания Ленина в свой адрес.

Буденный продолжает:

«Тухачевский назначается командующим Западным фронтом, проваливает всю Советско–польскую компанию. Так?

(Голоса. Правильно) За это нужно было повесить человека по меньшей мере. (Оживление в зале) Ну, конечно.

(Голоса. Правильно).

Нет, Тухачевский у нас начинает прогрессировать: пишет книжку:

«Поход на Вислу» и этим самым маскирует свои подлые дела.

Причем сознательно делает эти дела. А почему сознательно? Что такое Тухачевский? Он пришел из плена делать социальную революцию к нам, попадает в Ленинград, там в Смольном как раз формировали красногвардейские отряды. Он явился и предложил Ленину:

«Я хочу участвовать в революции, хотя я офицер Семеновского полка». Тогда, как он говорил, была наложена резолюция:

зачислить в Красную Гвардию, чтобы он там участвовал.

Отсюда, теперь мне становится ясным, что это шпион не 27 г., а это шпион, присланный немцами сюда к нам, чтобы участвовать не в революции, а в шпионаже за нами. Сейчас это становится понятно.

Уборевич тоже из плена пришел.

… Дальше, Тухачевский. Командовал последнее время Ленинградским ВО, перед назначением зам. наркома. Все знали, что округ провалил. Так сложились обстоятельства, что надо было его назначить.

Сами выдвигали, примиренчески относились к этим людям, которых видно было с начала до конца, что они враги»65.

Наслушавшись эскапад Буденного на заседании Военного совета, Дыбенко попытался использовать предложенный им ход о пребывании в плену как «начале шпионской деятельности» — на заседании Специального судебного присутствия.

«т. Дыбенко. Вы когда–либо считали себя членом нашей партии?

Тухачевский. Да.

т. Дыбенко. Вы преследовали поражение нашей армии;

в 1921 году вы вызывали диверсанта Путна, чтобы усилить восстание под Кронштадтом; …в 1918 году, как вы говорите, приехали в Россию, бежав из плена. Мне кажется, что вы не бежали из плена, а приехали как немецкий шпион».

Кажется, в ответе Тухачевского сквозит ирония:

«Я убежал из Германии до Октябрьской революции, поэтому, такую задачу — как разложение советской армии, я получить не мог»66.

И Дыбенко взрывается:

«Вы сами пишите в своих показаниях, что вы с 1925 года вели шпионскую работу в пользу Польши и Германии. О шпионской деятельности было известно вашему руководящему центру — Уборевичу, который пригласил вас в Париже зайти на могилу Наполеона, и известно было Якиру. Считаете ли вы, что Якир являлся не только вредителем, но и прямым шпионом, связанным с немецким генеральным штабом?

Тухачевский. Да, каждый член центра несет такую ответственность.

т. Дыбенко. Что значит— несет ответственность?

Тухачевский. Является шпионом.

Член суда Дыбенко. Подсудимый Тухачевский, как Вы можете сочетать эту измену, предательство и шпионаж с 1929 г. с тем, что Вы носили партийный билет? И как вы могли ответить положительно на мой вопрос, считали ли Вы себя членом партии?

Подсудимый Тухачевский. Я повторяю, что эта работа началась с Уборевичем и Якиром не с 1929 года, а значительно позже — с 1932 года. Конечно, здесь есть раздвоение: с одно стороны у меня была горячая любовь к Красной армии, горячая любовь к отечеству, которое с гражданской войны я защищал, но, вместе с тем, логика борьбы затянула меня в эти глубочайшие преступления, в которых я признаю себя виновным.

Член суда Дыбенко. Как можно сочетать горячую любовь к родине с изменой и предательством?»67 В реплике Тухачевского — приглушенная вспышка гнева:

«Повторяю, что логика борьбы, когда становишься на неправильный путь, ведет к предательству и измене»68.

Их судили по законам, отменившим даже декоративные штрихи правосудия и подлинного расследования. 1 декабря 1934 года, в день убийства С. М. Кирова, ЦИК СССР принял постановление «О внесении изменений в действующие уголовно–процессуальные кодексы союзных республик », которое установило особый порядок расследования и рассмотрения уголовных дел «о террористических актах против работников Советской власти». Процессуальные гарантии для обвинявшихся по делам этой категории были практически сведены на нет: срок следствия, несмотря на очевидную сложность подобных дел и суровость возможного наказания, устанавливался в пределах на более 10 дней; обвинительное заключение вручалось обвиняемому за одни сутки до рассмотрения дела в суде; дело рассматривалось без участия сторон. Кассационное обжалование приговоров и подача ходатайства о помиловании не допускались;

приговор к высшей мере наказания приводился в исполнение немедленно. В 1937 году по аналогичным параметрам рассматривались дела о контрреволюционном вредительстве и диверсиях. Несмотря на явное противоречие демократическим принципам уголовно–процессуального права, эти постановления — от 1 декабря 1934 года и от 17 сентября 1937 года — были отменены только в апреле 1965 года69.

Система сталинского «средневековья» в юриспруденции четко описана в исследовании петербургских ученых Б. В. Ананьича и В. М. Панеяха.

«Многими чертами следствие… восходит к средневековым политическим процессам в России. Черты сходства: непосредственное руководство следствием со стороны высшего в государстве политического органа или лица; отсутствие адвоката; отсутствие состязательности сторон в процессе вынесения приговора; отсутствие принципа презумпции невиновности; практика вынесения приговора тем органом, который вел следствие, и в отсутствии подследственного (в средневековых процессах имели место случаи вынесения приговора специально образованными судебными органами); насилие, применяемое в отношении подследственного с целью получения необходимых следствие показаний; отсутствие законом установленной регламентации следствия, ведущее к произволу;

интерес следствия к зарубежным контактам подследственного и фальсификация характера этих связей; тенденциозное извращение показаний в протоколах допросов; окончательность приговора (невозможность обжалования); репрессии в отношении родственников обвиняемого»70.

Отличия есть, — в пользу средневековья. Для сталинских процессов характерны такие черты: полная невиновность обвиняемых; наличие политической цели, не связанной непосредственно с «делом»; предварительное создание сценария обвинения, утвержденного высшим политическим руководством, под который подгонялись показания и приговор; непредусмотренность вызова свидетелей и предъявления вещественных доказательств (что вытекало из факта невиновности подследственных); признание обвиняемого в совершении «преступлений» в качестве единственной формы доказательств; внесудебное вынесение приговора; инициирование общественного мнения, направленного против подследственных71.

Сообщив 3 июня Высшему Военному совету, что по военной линии уже арестовано 300—400 человек, Сталин вогнал в шок своих клевретов: дело о военном заговоре все–таки «прошляпили, мало кого мы сами открыли из военных»72. Он заявил, что «наша разведка по военной линии плоха, слаба, она засорена шпионажем, что внутри чекистской разведки у нас нашлась целая группа, работавшая па Германию, на Японию, на Польшу»73. Вождь выразил недовольство отсутствием разоблачающих сигналов с мест и потребовал таких сигналов: «Если будет правда хотя бы на 5%, то и это хлеб»74. И активисты запели хором.

«Алкснис (зам. Наркома обороны, член Военного Совета — Ю. К.). Товарищи, размеры контрреволюционного военно–политического заговора в Наркомате Обороны и в Красной Армии, по–моему, превзошли размеры других наркоматов, по крайней мере, по количеству ответственных людей, участвующих в этом заговоре.