Одним словом, финал нормального праздничного свинства, когда новоиспеченная семья уже исчезла, а по староиспеченным ведется холостой шквальный огонь. Танцы, драки, пьяные выступления с нарушением регламента, флирт всех степеней от изысканного до скотского и другие увлекательные «особенности национального бракосочетания».
Все это – вскользь и импровизированно. Камера здесь ведет себя так, как обычно на свадьбах. То есть глупо.
Любовь при свече, финальные аккорды.
Слегка не в себе, кутаясь в простыню, они садятся на кровати.
Она: Так не бывает.
Он: Только так и бывает.
Она: Но ведь ты сам знаешь, что все закончится плохо.
Он: Знаю.
Она: Тогда зачем мы делаем это? Зачем все делают одну и ту же ошибку?
Он: Потому что все верят, что они – не как все.
Она: А мы с тобой?
Он: А чем мы хуже других? Мы тоже – не как все. И у нас тоже все будет по-своему. Ты веришь в это?
Она: Нет. Но это еще не повод, чтобы не попробовать. Мы будем любить упрямо.
Он: Ладно. Мы будем любить друг друга упрямо. Как сейчас.
Она: Как сейчас и всегда.
Часть вторая
Камера мечется от кафельных стен – к изголовью кровати. Она, измученная, пытается улыбаться. Она кошмарно выглядит: волосы грязны и не чесаны, под глазами – синяки, во взгляде – боль и усталость.
Она: Говори что-нибудь...
Он: Что говорить?
Она: Что угодно. А и Б сидели на трубе...
Он: А и Б сидели на трубе. А упало, Б пропало, а И превратилось в AND и уехало в Америку...
Она: (улыбается) А кто остался на Трубе?
Он: На трубе осталась маленькая девочка и ее ощипанный воробей.
Она: Но не побежденный...
Он: Но не побежденный...
Она: Дай мне руку. (крепко берет руку и закрывает глаза)
Ремонт в маленькой комнате. Она, в заляпанном халатике (под которым, кстати, ничего нет), раскатывает клей по полосе обоев.
Она: Ты – гений.
Он: Спасибо.
Она: Ты пишешь прекрасные песни, которые я люблю так же сильно, как и тебя.
Он: Уже ревную.
Она: Если тебе дать в руки кисть, ты нарисуешь шедевр.
Он: Вряд ли.
Она: Нарисуешь, нарисуешь... У тебя столько талантов, что мне просто страшно рядом с тобой.
Он: А еще я вкусно жарю яичницу.
Она: Об этом я вообще молчу.
Он: А еще у меня лучшая в мире жена.
Она: Которой рядом с тобой, таким гениальным, было бы просто стыдно рядом стоять. Если бы не одно «но», которое меня утешает.
Он: Какое еще «но»?
Она: Ты сварил такой хуевый клей для обоев, что даже сопли нашей соседки по сравнению с ним – это суперцемент. И еще...
Он: Да?
Она: Если ты немедленно не выключишь камеру и не начнешь мне помогать, я тебя убью.
Палата.
Она (в постели, с закрытыми глазами) Где твоя рука?
Он: Вот она. Я тебя держу.
Она: Сожми покрепче.
Он: Жму.
Она: Еще крепче.
Он: Жму изо всех сил...
Она: Почему мне не больно? Где твоя рука?
Камера гаснет.
Скромная кухня после ремонта. Все дешево, сердито и свежо. Камера в руках у нее. Он сидит за столом с гитарой.
(поет)
Дождь идет с утра в аэропорту
Самолеты все в холодном поту,
И взлетает только дым сигарет,
Потому как он дыханьем согрет.
И собака, всем дождям вопреки,
На веревочке собачьей тоски
Ждет хозяина из города N,
А по радио поет Джо Дассен.
А вдали мерцает микрорайон,
Тлеют орденские планки окон,
Ну а тут полно воды натекло,
И собака-сирота, как назло.
Пассажиры соболезнуют псу.
Он, бедняга, заблудился в лесу.
Из капроновых и хлопковых ног
Заблудился и совсем занемог.
Пассажиры соболезнуют псу.
Он, бедняга, заблудился в лесу
Из капроновых и хлопковых ног
Заблудился и совсем занемог.
Пассажиры замерзают в пальто
И собаку уважают за то,
Что собака не умеет предать,
А умеет только верить и ждать.
И собака не откроет свой секрет,
Что хозяина и не было, и нет,
Просто хочется быть чьей-то, когда
С неба падает на землю вода...
Она: Твои песни – как ты. Чем меньше я их понимаю, тем больше люблю.
Он: А я – наоборот.
Она: Что наоборот?
Он: Чем больше узнаю тебя, тем больше люблю.
Она: И много ты узнал?
Он: Много.
Она: Хочешь еще капельку?
Он: Ой. Мне уже страшно. Как ты мы раньше обходились без роковых тайн.
Она: А теперь не обойдемся.
Он: (посуровев) Выкладывай. Или нет. Дай я сам попробую угадать.
Она: Пробуй.
Он: У тебя кто-то есть?
Она: Да.
Он молча откладывает гитару и лезет в холодильник за водкой. Наливает рюмку.
Он: Давно?
Она: Около месяца.
Он: И кто же это?
Она: Еще не знаю.
Он: То есть?
Она: То и есть. Не знаю.
Он: Ты думаешь, сейчас подходящее время для шуток? Кто он?! (кричит)
Она (кричит в ответ): Не ори на меня!
Он смахивает со стола рюмку и облокачивается двумя руками, закрыв голову.
Он: (тихо) Выключи камеру.
Она: Наверное, он похож на тебя. И будет писать песни, когда вырастет...
(Он поднимает голову и смотрит на нее)
Она: Через много лет, когда мы будем совсем старые, он купит камеру и пойдет на Горбушку, чтобы спросить у первой попавшейся девицы (ее голос дрожит), хорошо ли ей на белом свете. И я уже завидую этой девочке.
Он: (вставая и медленно подходя) И он – такой же уродливый, как я...
Она: Он такой же красивый, как ты. И у него будет получаться все, за что он берется.
Он (подсаживаясь и поднимая ее на руки) Вот только клей для обоев он будет делать плохой.
Она: Плохой – не то слово. (плачет) Просто хуевый клей.
Он: (кружась с ней на руках) Зато мама у него будет самая лучшая на свете.
Она: А отец – ревнивый сукин сын. Да отпусти ты, больно же. Сейчас закричу.
Он: Кричи! (сжимает крепче)
Она: Подожди... Отпусти меня...
Он: Ни-ко-гда!
Она: Я уже три дня собиралась тебе сказать... И никак не решалась.
Он: Можно было не говорить. Я бы догадался по глазам.
Она: Я не об этом.
Он: Не о чем? (продолжает кружить ее на руках)
Она: Три дня назад тебе звонили из Харькова.
Он: Папа? Ты ему рассказала новость?
Она: Нет. Не папа. Его друг. Он сказал очень страшную вещь. Твой папа болен.
Он: (переставая кружиться, но не опуская Ее) Что?
Она: Твой папа болен. У него рак. Ему сделали операцию, но это не помогло.
Он молча опускает Ее вниз. Глупо, непонимающе, смотрит в камеру.
Он: Что? Я ничего не понимаю.
Она: Твой папа болен. Все очень плохо. Он зовет тебя к себе.
Он: Выключи камеру.
Камера гаснет.
Камера мечется по больничным стенам. Невнятная суета, казенные светильники. Мы видим Ее руку, которая изо всех сил сжимает ребро каталки. Камера как будто прикипает к этой руке и не может оторваться. А потом руку куда-то везут, и камера ее теряет.
Камера снимает экран, висящий на стене. На экране идет любительский (на 24-мм. кинопленке) фильм о природе. Аккуратно склеенные эпизоды показывают разные пейзажи, от обыденных до экзотических. Голоса героев звучат за кадром. Слышен тихий стрекот кинопроектора. Разговор идет тихо, почти шепотом.
Он: А вот тут мы были вместе. Видишь стаи гигантских птиц?
Она: Отсюда они не кажутся такими большими.
