– This is the road to hell, – пел Крис.

И Она верила в это, хоть начало дороги было больше похоже на обычную свалку в заросшем хрущевском дворике.

Спидометр показывал 40, когда они выехали на Херсонскую. На 70-ти они проползли Севастопольский проспект, разменяли сотню на Балаклавском, и, наконец, рванули по Варшавке, уже не глядя на циферблат.

Она дрожала на пару с машиной, а Хозяин по-прежнему молчал, внимательно глядя перед собой.

Ее правая рука лежала между собственных ног, левая же отправилась в путешествие по долинам и по взгорьям. Теплым долинам и мускулистым взгорьям. Там обнаружилась сейсмическая активность сродни ее собственной, и девочка расценила ее как приглашение.

Не сговариваясь с рассудком, она завесила его, как зеркало, и пустилась во все тяжкие. Терпеть дальше было невмоготу.

Она схватилась рукой за рычаг, которым оснащены не столько автомобили, сколько их хозяева. Машина чуть заметно вильнула. Она освободила плоть рычага из-под кучи тряпок и держала в руке, как синицу. Синица на глазах превращалась в журавля.

Ей нестерпимо захотелось попробовать на вкус это новое, непонятное. Дав течь, как каравелла в шторм, она наклонилась до ватерлинии и жадно облизала свою добычу.

Машина вильнула заметнее, будто из ревности. Хозяин чуть слышно зарычал.

Она совершенно не знала, что нужно делать дальше. Собственно говоря, в ее планы и не входило тешить эту горячую чужую плоть. Ей хотелось насытиться самой, что она и делала без малейшего стыда. Она облизывала и высасывала все, что могло поместиться во рту, как сладчайшее эскимо, мечтая только об одном – чтобы оно не растаяло раньше времени.

Правая ее рука тем временем занималась привычным делом, хорошо знакомым диснеевским зверушкам со стены.

Так продолжалось долго, она даже приноровилась, было, вздремнуть с конфеткой во рту, как вдруг от резкого тормоза больно ударилась головой о руль. Она подскочила и удивленно уставилась на своего попутчика.

Он же смотрел на нее непонятными глазами. Он был очень красив в свете фонарей, он не был бумажным, пыльным и покрытым английскими буковками. Его можно было потрогать, и даже поцеловать. Что она и сделала немедленно.

Машина стояла в незнакомом дворе.

– Я здесь живу. Зайдешь? – спросил Он, застегивая брюки.

Она молча кивнула. Они вышли из машины, он закрыл двери и похлопал машину по загривку. Потом они пошли в подъезд, поднялись на второй этаж и оказались в небольшой квартире. Она тут же, в прихожей, бросилась ему на шею и потянулась губами к его рту.

Он, однако, тихо отстранился и сказал:

– Погоди минутку. Я приготовлю что-нибудь выпить.

И ушел на кухню. Она увидела, как туда же из комнаты протрусил огромный плешивый котище, и услышала, как Он вполголоса разговаривает со своим котом, употребляя много стариковских уменьшительных и ласкательных.

Ей почему-то стало противно. При чем тут кот, подумала Она.

Сняла одежду, бросив на пол в прихожей, и, голая, вошла на кухню.

Он, сутуло склонившись над котом, гладил его за ухом. Кот покосился на Нее одним глазом и отвернулся.

Она села на табуретку и, чувствуя себя ужасно глупо, стала потихоньку замерзать. Она не понимала, куда делся лихой мустангер, и откуда взялся этот зануда со своим котом.

Позже они легли в постель, и Она отдала этому незнакомому человеку свою девственность. Он был очень ласков с ней, и ей это было неприятно.

Потом Она стояла у окна и смотрела на свою соперницу. Та даже в тени отсвечивала лаком и остывала медленно, со знанием дела.

Девочка вернулась в постель к незнакомому человеку и долго целовала его зачем-то. В полосе лунного света белел кусок чужих, незнакомых обоев, и она пригорюнилась, вспомнив своих бурундуков. На кресле ворочался кот.

Потом Она заснула, и утром все началось сначала.

Стоило Ей оказаться на пассажирском кресле, а Ему – на водительском, как все встало на свои места. Они снова мчались, куда глаза глядят. Рядом с ней сидел красавец с монетным профилем, спокойный, как непочатая бутылка шампанского. Его ладонь лежала на Ее бедре, временами хозяйски ощупывая пах.

И кот, и незнакомые обои, и пресный утренний чай остались позади.

Она потянулась в кресле. Она вспомнила свое имя, к ней вернулась способность соображать. Ей было хорошо и спокойно с этим мужиком. Она поняла, что все происходящее – настоящий праздник, какие бы мелкие разочарования не роились вокруг фар дальнего света. Она еще не понимала, почему с ее любимым происходят такие странные перемены, но верила в то, что исправит исправимое, и примирится с тем, что исправить невозможно.

Она знала, что сдала первый экзамен на отлично и не провалит остальные. Как всегда.

Как всегда...

...Пробка на Большой Дорогомиловской выросла задолго до их появления. Когда они притормозили, борзая свора клаксонов уже заливалась вовсю.

Мальчишка-регулировщик растерял все веснушки, пытаясь подменить сломанный светофор, но у него ничего не вышло. Пробка не рассасывалась, а лилово наливалась, как синяк под глазом, захватив уже и площадь Киевского вокзала, и короткую кишку Можайского вала – до рынка и дальше.

Водилы матерились, на чем свет стоит, неслышно разевая рты по своим застекленным аквариумам. Двое самых нетерпеливых рванулись в соседний ряд – и чокнулись подфарниками.

Одним из нетерпеливых был Он, ее Первый, ее Любимый.

Прежде, чем выскочить наружу, материться, Он открыл перед ней дверь и предложил выметаться. Она восхищенно смотрела на его взлетевшие брови и горящие глаза и ничего не понимала. В ее плане о таком развитии событий не было сказано ни слова.

Когда до нее дошло, о чем он говорит, Его уже не было в машине. Он петухом скакал перед обидчиком, и даже потихоньку замахивался на него руками. К месту происшествия, спотыкаясь о собственные веснушки, спешил г-н младший лейтенант. Как часто бывает в таких случаях, до драки дело не дошло. Наматерившись вволю, петухи подписали протокол, получили обратно документы, подобрали осколки подфарников и вернулись за свои баранки.

Тем временем пробка, оставшаяся без мудрого руководства, рассосалась сама собой. Первый и Любимый, украдкой погладив руль, выжал газ до упора и помчался дальше, как ни в чем не бывало. Только у Триумфальной Арки он спохватился, что в машине чего-то не хватает. Или кого-то...

Он осмотрелся, но так и не вспомнил, кого или чего. И помчался дальше, топча педаль до самого пола.

Вот такой засранец, понимаете ли...

А ведь он родился чистым, как досье на ангела. И остался бы чистым навсегда, если б не тридцать три квадратных метра домашнего уюта.

Он родился чистым, как досье на ангела. И остался бы чистым навсегда, если б не тридцать три квадратных метра домашнего уюта.

На свадьбу его родители подарили молодым две вещи – квартиру и машину. Квартира была голой, как стриптизерка в конце номера, а машина, даром, что «девятка», ездить не хотела и кашляла грудным сердечным кашлем.

И все же это были королевские подарки, согласитесь.

Когда молодые (добавим в скобках – красивые), остались вдвоем в пустой квартире, они повели себя с великолепным безобразием. Она разделась догола и, покружившись по комнате, улеглась в самой середине в позе статуэтки «Оскар». Он встал на четвереньки и, деловито принюхиваясь, прошел по ее следам до того места, где они закончились. Дальше начиналось место преступления, и он, дабы не оставлять отпечатков пальцев, исследовал его языком. Место преступления хихикало, когда было щекотно, и постанывало, когда становилось хорошо.

Оба были неопытными любовниками, но ничего не боялись, оставили стыд за порогом и ласкали друг друга так, как хотели быть приласканы сами. Этот вернейший способ дал свои результаты, и уже на третий раз она взорвалась сама и сумела утолить голод мужа без его участия.