Он: О чем в поезде думать?... Так... О минуте.
Она: О какой такой минуте? Что-то ты темнишь, дядька.
Он: Вот прошла минута. За нее много чего случилось.
Она: Например?
Он: Кто-то родился. Минуту назад его голова торчала между мамкиных ног, как арбуз на бахче. А сейчас чья-то рука, большая, как Театральная площадь, держит его на весу, и он уже прокричал свое первое «кукареку».
Она: А еще?
Он: А кто-то испустил дух, и сейчас идет по тоннелю.
Она: Ты – придурок. Неужели нельзя подумать о чем-нибудь нормальном типа расписания поездов?
Он: Можно. Но за минуту с ним ничего не случилось. И не только с ним. Все камни стоят где стояли, дома не перешли на соседнюю сторону улицы, а один мой приятель как был дураком, так и остался. Но!
Она: Что?
Он: Альпинист поднялся на десять метров ближе к цели, вор набрал последнюю цифру кода, а Танька с Таганки испытала первый в своей жизни оргазм и теперь удивляется, какой длинной может оказаться минута.
Она: Ты на что намекаешь? Какая еще Танька?!
Он: Не знаю. Наверное, веселая и крашеная под Мэрилин Монро.
Она: Слушай, дядька. Ты и вправду придурок?
Он: Это плохо?
Она: Это холодно, и сквозняк. Дует по ногам.
Он: Положи их ко мне на колени.
Она: Вот так? (кладет)
Он: Вот так. Теперь думать не о чем. Голова пустая, как голубятня в праздник.
Она: При чем тут голубятня?
Он: Вот и я думаю, при чем тут голубятня?... Слышишь шаги?
Она: Нет. А ты?
Он: Слышу.
Она: Кто там?
Он: Следующая минута. Крадется, как кошка. За нами, голубками.
Она: Значит, следующая минута – наша?
Он: И наша тоже. (одними губами) Иди ко мне...
Она: Выключать эту штуку?
Он: Как хочешь...
Темнота.
Питер, Дворцовая набережная, белая ночь.
Он: Добро пожаловать на бал призраков. Узнаешь этого чернявого кавалера?
Она: Кажется, я видела его в каком-то учебнике. Это поэт?
Он: В свободное от любви время – да. Скоро его убьет красивый и глупый кавалергард. Он будет целиться в ногу, но попадет в живот.
Она: Кажется, эти призраки танцуют.
Он: Да. Им трудно танцевать на живой трясине из мертвецов, которые строили этот город. Но они очень стараются.
Она: Им не страшно?
Он: Им очень страшно и противно. Чтобы не слышать криков, они приказали оркестру играть громче, а ночи – никогда не наступать...
Эрмитаж, залы искусства ХVII века.
Она: (глядя на ложе с балдахином) Ничего не имею против этой кровати. Но где мы поставим телевизор?
Он: Наверное, придется выбросить эту вазу.
Она: Только через мой труп.
Он: Хорошо. Тогда обойдемся без телевизора.
Она: Нет. Ты купишь мне плоский Bang Olufsen и привинтишь его к потолку.
Он: Ого, какие слова ты знаешь...
Она: Ты про потолок?
Он: А зеркало? Тебе нужно зеркало?
Она: Я со своими габаритами умещаюсь в карманном зеркальце.
Он: Тогда зачем тебе такая большая кровать?
Она: Такая большая кровать, как вы изволили выразиться, нужна не мне, а нам.
Он: Зачем? Мы же спим, обнявшись.
Она: Зато когда поссоримся, можно будет разбежаться на три метра. Чтобы даже блоха не допрыгнула.
Он: Мы не будем ссориться.
Она: Еще как будем.
Он: Нет, не будем.
Она: Нет будем! (зловещим шепотом)
Он: Да тише ты!
Питер, Дворцовая набережная, белая ночь. Камера в руках у Нее.
Он (облокотясь на перила): Здесь я однажды встретился с собой. Это было довольно страшно.
Она: Как это выглядело?
Он: Это было ночью, а он, который я, стоял на том берегу Невы, у стены Петропавловки.
Она: Как ты его разглядел? Мне отсюда ни черта не видно.
Он: Мне тоже не было видно. Я просто точно ЗНАЛ, что там стоит мой двойник. И помахал ему рукой.
Она: А он?
Он: Ничего. Отвернулся и шагнул в стену.
Она: А ты допил бутылку и пошел спать.
Он: Ага.
Она: Врешь, как всегда?
Он: Вру, как всегда. У меня и пальто такого никогда не было.
Она: При чем тут пальто?
Он: У него было пальто, похожее на крылья, сложенные за спиной. Как у ночных бабочек.
Она: Жуть.
Он: Ага. Вот так разминешься со своим ангелом, а потом ищи его. Как после этого бутылку не допить?
Камера отворачивается к Петропавловке. Внизу кадра лениво ворочается Нева.
Эрмитаж, бальный зал.
Она: А здесь мы будем принимать гостей. Ты любишь гостей?
Он: Если среди них нет красивых глупых кавалергардов.
Она: Хорошо. Мы будем приглашать умных толстых полковников.
Он: Я не возражаю и против пары-тройки принцесс.
Она: Ах так! Тогда без кавалергардов не обойтись.
Он: Хорошо. Только пусть это будут гусары. Они не такие наглые.
Она: Кто говорит о наглости, ваше сиятельство? Мы говорим всего лишь о танцах.
Он: Тогда разрешите заполнить собой вашу танцевальную квитанцию.
Она: Всю?
Он: Всю-превсю. Включая графу «Итого».
Она: Эта квитанция и так заполнена вами, дяденька. Раз и навсегда.
Он: Если бы ты только знала, как в это трудно поверить.
Она: Давай не будем об этом.
Он: Давай.
Она: Ты слышишь музыку?
Он: И слышу и вижу, как призраки пляшут, наступая друг другу на ноги.
Она: Присоединимся?
Он: Начинай.
И она начинает – маленькая, хрупкая, в белом платье, с распущенными волосами. И музыка становится слышна, набирает силу, эхом мечется по залу.
Камера пускается в путь, окружая Ее танец, как загонщики – косулю.
И редкие туристы с улыбками таращатся на происходящее...
Питер, Дворцовая набережная, белая ночь. Нева.
Он: Я видел много рек. Но ни в одной нет такой страстной мощи. Такой смертной тоски. Нева похожа на Стикс. В ее плеске слышны стоны и музыка. А ведь бывают еще и наводнения! Хотел бы я увидеть хоть одно.
Она: Сейчас увидишь, потому что я очень хочу писать. Я понимаю, что призракам это на фиг не нужно, но живые люди тут как то решают эту проблему?
Он: Можешь не искать казенный сортир. Я уже попробовал однажды.
Она: И как?
Он: Никак.
Она: Что же делать?
Он: Пойдем в Летний Сад. Там тебя ждут райские кущи.
Она: Ох... Искуситель... Надеюсь, там ты выключишь эту чертову камеру?
Он: Не дождешься.
Она: Но ты хотя бы отойдешь на пару шагов.
Он: Хорошо.
Кусты Летнего сада и белое платье, присевшее в реверансе.
Темнота.
Зажигается спичка и подносится к свече.
Свеча не освещает ничего, кроме собственного фитиля.
До поры до времени.
Мальчишник у Него. Камера у Него в руках.
Стол выглядит, мягко говоря, странно. Мальчишник есть мальчишник, поэтому для антуража приглашена «ночная бабочка». Ее зовут... Ну, предположим, Светик. Или Ленчик. Или еще как. Не важно. Я буду называть ее просто Ляля.
Просто Ляля лежит на столе и выполняет роль живого подноса. Ее руки мечтательно сложены за головой, на животе тает кусочек сливочного масла, грудь сервирована красной икрой, а на причинном месте целомудренно стоит блюдце с мелко порезанными французскими булочками.
Петрович: Ну, что, Андрюш... За твой последний мальчишник...
Илюнчик: (зачерпывая масло и икру с Ляли) Погоди, Петрович. Дай закуску соорудить.
Петрович: Жду.
Илюнчик заканчивает сооружение бутерброда и принимает в руку стопочку.
Петрович: Готов?
Илюнчик: Всегда готов.
Петрович: Андрюш, за тебя. В этот горький день,
