«Волга» быстро уходила по шоссе. «Километров сто — сто десять держат», — определил на глаз Орлов.

Солнце уже зашло, и понизу все погрузилось в тень, но небо в стороне заката было еще светлым, медовым, с космами дымных, темно-красных облаков. Шоссе вело прямо на закат, за горизонт, и «Волга» плохо уже различалась на исчезающем в сумерках аспидном фоне, похожая на серого панцирного зверька. Белозеров, держась за металлическую скобу на коляске, привстав, кричал:

— Комбат, надо их взять! Это банда! Ты знаешь, что он мне?.. «Мы, сказал, своим судом, по своим законам...» Это он мне!

Федор Григорьевич отмалчивался — он выжал всю скорость, на какую был способен его старенький, без конца чиненный ИЖ-49. И все его внимание сосредоточилось сейчас на том, как идет его машина... Из того, что он узнал и сам увидел сегодня, он понял главное — и даже не слишком удивился: его бывший командир в одиночку воевал с целой умело организованной шайкой. И было безрассудно вот так, на собственный страх и риск, ввязываться в драку с нею. У Боярова — атамана — и его людей имелось, конечно, оружие, и, наверно, не один-единственный пистолет, — имелась и привычная решимость пустить оружие в ход, что было не менее важным; они превосходили и численностью: трое против двух. Но Белозеров просто не дал ни минуты на размышление: он увлекал, торопил, приказывал, и Федор Григорьевич повиновался, как повиновался ему четверть века назад в этих же самых подмосковных местах.

Мотоцикл подбросило вдруг на какой-то неровности, и мотор заглох, пришлось сойти и заглянуть в него; на Белозерова Федор Григорьевич старался не смотреть. Тот тоже выпрыгнул из коляски... И то поглядывал с неизъяснимым, спрашивающим выражением на Орлова, то ловил взглядом серое пятно, таявшее далеко на шоссе.

— Это он — голову даю! — он!.. он Калошина прикончил... свидетеля убрал. Голову даю!.. — И хрипло, не совладав с собой, но как бы с робостью, Белозеров спросил: — Надолго у тебя, Федя? Что там?..

Федор Григорьевич, сидя на корточках у открытого двигателя, не ответил.

— Это он... Я ему: «Ну довольно... пока ты, бандюга, на свободе, я спать не буду». А он — он зубы скалит... «Десять тысяч даю, — чего тебе еще?..» Федя, надолго это? Уйдут же, Федя! — совсем тихо сказал Белозеров.

Теперь у Белозерова была полная ясность... Ревизор — эта строгая старушенция — оказалась права: Бояров награбил несомненно много больше, чем удалось установить. И расчет у него был простой: если только часть того, что он взял, — десять тысяч — вернутся в кассу, все дело будет закрыто, предано забвению. А вдобавок он накрепко уже привяжет к себе и самого́ неподкупного директора магазина. Бояров так прямо и предложил сегодня: «Контакт на будущее». И тут-то он, Белозеров, взорвался...

Федора Григорьевича подмывало спросить: ну, а если они не уйдут, если мы их каким-либо чудом нагоним, как мы справимся с ними: их трое — нас двое, и на двоих — один пистолет? Но что-то помешало ему задать этот вопрос. К тому же он нашел уже пустяковую неисправность в зажигании: через минуту можно было гнать дальше.

— Плохой ты дипломат, я вижу, — сказал он, поднимаясь. — Нет в тебе подхода...

— Не до дипломатии... Ты не поверишь, — закричал Белозеров. — Сперва он мне обрадовался, стал расспрашивать... Знаешь, о чем? О театре. Скучно очень, говорит, никуда не выхожу, только телевизор кручу. Хочется, говорит, «Богему» послушать в хорошем исполнении...

— Садись, Коля! — кинул Орлов.

Он нажал на педаль, двигатель ровно затрещал, и в этот же момент они отчетливо опять увидели «Волгу», — она взлетела на вершину холма и возникла на мгновение черным силуэтом на полосе заката.

— Федя!.. Нельзя им дать уйти! — подпрыгивая в коляске и хватаясь за скобу, выкрикивал Белозеров. — Это же волки! Я ему: «Сдавайся, гадина!» А он: «У тебя один выбор: или в тюрьму идти, или со мной дружить... У меня к тебе симпатия...» Это он мне!

Орлов не оборачивался, прямо держась в своем седле за плексигласовым щитком, лишь пригнув голову. И сквозь стук мотора, в тряске, в шуме ветра, бушевавшего в ушах, к нему разорванно доносилось:

— ...Он мне: «Получай должок, об остальном договоримся...» Это он мне!.. Федя, мы их должны взять.

— Должок ты так и не получил?.. — крикнул Федор Григорьевич. — Ну, понятно!

— Я за пистолет схватился... — крикнул Белозеров. — А тут на меня стол...

Мотоцикл сильно тряхнуло, он откачнулся назад, на сиденье, и выругался. Дорога сделалась здесь хуже: асфальт кое-где размыло, часто попадались плешины, ямы, машину подкидывало, как мяч. Стискивая ручки руля, Федор Григорьевич привставал, точно всадник в стременах на заскакавшем коне.

Вдруг «Волга» остановилась — что там приключилось, было загадкой... Может быть, даже ее пассажиры решили дать бой в этом безлюдном месте: справа лежало клеверное поле, слева, до каких-то далеких заводских башен, простирался пустынный выгон; на шоссе никто больше на маячил. И с каждой минутой одинокая, с темными окошками, машина впереди словно бы высветлялась... Белозеров достал из кармана свой пистолет.

Федор Григорьевич сбавил скорость. Он хотел было сказать, что на открытом месте принимать бой нельзя: перестреляют, как куропаток, но Белозеров сказал первый:

— Метров за сто притормози. Я выйду, а ты сворачивай в поле.

Он словно бы сдерживал ликование, но оно было в его голосе, в хмельной улыбке, — бой он брал на себя. Мотоцикл свернул в поле, замедлил движение и встал сейчас же за обочиной.

В полной тишине прошла минута-другая — никто в «Волге» не подавал признаков жизни. Белозеров выбрался из коляски и лег на траву: Федор Григорьевич соскользнул с седла на землю с другой стороны. И запах цветущего клевера объял его... «Таня! — пронеслось в его мыслях. — Таня, что же это?..» Он как будто удивился: ведь каждую секунду здесь действительно могли загреметь выстрелы и пролиться кровь. И, как давным-давно, как двадцать пять лет назад, он испытал это древнее, отрешенное чувство солдата перед боем, когда ничего-ничего нельзя уже изменить, когда остается одно: пройти через бой... А сладкий травянистый запах, наплывая с поля, точно ласкал его, и лиловые шарики клевера, обрызганные дождем, касались его лица, роняя на разгоряченную кожу пахучие прохладные капли.

Услышав, что Белозеров пополз вперед, Федор Григорьевич тоже пополз, чтобы — на худший случай — быть рядом, да и револьвер был один на двоих...

Но все на этот раз обошлось. «Волга» снова двинулась — Бояров что-то, видно, передумал — и быстро набирала скорость.

— Ага!.. Слаба кишка!.. Поехали, Федя!.. Хотя б узнать, куда они?.. Где-то тут их база? — Белозеров засмеялся. — Или как у них — хаза?

И мотоцикл погнался дальше... Белозеров часто дышал, хватал ртом бьющий навстречу плотный воздух и отворачивался, задохнувшись. Но если б у Орлова была возможность присмотреться сейчас к своему командиру, он увидел бы на его побледневшем под загаром, точно озябшем лице нетрезвое, упоенное выражение.

Все же «Волга» оторвалась бы, наверно, от погони и ушла, если б ее не задержали перед железнодорожным переездом... По насыпи, огласив окрестности длинным гудком, шел экспресс — куда-то на запад. Весь голубой, отлакированный, весь светящийся, иллюминированный маленькими оранжевыми лунами абажуров, горевших в окнах купе, — он проносился мимо, точно летучий праздник. И Белозеров, чрезвычайно довольный этой задержкой, помахал поезду рукой.

Когда мотоцикл домчался до переезда, были видны уже только убегавшие красные огоньки на последнем вагоне... Медленно, как колодезный журавль, поплыл кверху полосатый прут шлагбаума, и «Волга» первая нырнула под него; за «Волгой» неуклюже прогромыхали по деревянному настилу два самосвала с гравием, затем перевалилась легковушка и еще один МАЗ, — они подъехали сюда раньше. Только после них настала очередь Орлова... Но «Волга» снова была недалеко, всего лишь в сотне-другой метров.