Дженна-Джейн была в восторге. Столь блестящего результата с первой попытки она не ожидала. Однако, не дав нам ни прийти в себя, ни обсудить содеянное, профессор привела вторую команду, на этот раз не специалистов по изгнанию нечисти, а медиумов и оккультистов, собранных с той же лояльной эклектичностью, что и мы. Нас же быстренько вытолкнули из зала: спасибо, мол, и всего доброго.

Вскоре после этого я покинул проект на Прейд-стрит и на все попытки Джей-Джей заманить меня обратно для повторного эксперимента отвечал отказом.

Другими словами, после того проекта многие его участники мучились от вины и стыда, Джей-Джей больше не удалось согнать в одну комнату столько самородков, и Рози Крейц осталась уникальным экземпляром.

Имя «Рози Крейц» в шутку придумала Джей-Джей: вызванный нами призрак нужно было как-то называть, а раскрывать его истинную личность, пусть даже случайно, ей очень не хотелось. В общем, если не отходить от рыболовных метафор, выловив золотую рыбку, отпускать ее профессор не собиралась.

План состоял в том, чтобы позволить, а может, заставить Рози вселиться в одного из оккультистов, чтобы надежно закрепить ее в мире живых. Джей-Джей собрала настоящий шведский стол из медиумов разных возрастов, полов, рас, школ и направлений: от классических телепатов до полуненормальных миллениариев, аскетов-сведенборгиан и теософов мадам Блаватской. Короче, на любой вкус.

Однако вопреки всем ожиданиям, Рози выбрала саму Джей-Джей, прожила (ну а как еще выразиться) в ее теле двадцать дней и двадцать одну ночь, едва не убив мигренью и психосоматическими болями в скелетных мышцах. Месть могла получиться сладчайшая, однако в ту пору Рози еще не осознавала, кого нужно благодарить за столь позднее и неожиданное воскрешение, так что, пожалуй, все вышло случайно.

На двадцать первый день она позволила переместить себя в молодого человека из Кембриджа по имени Донни Коллет. Это стало началом своеобразной эстафеты по бегу на месте, которая продолжается до сих пор. Добровольцы из отделений метаморфической онтологии по всей стране и студенты философского и теологического факультетов, еще не раскусившие истинную сущность Джей-Джей, по очереди несут укороченную (не более недели) вахту, становясь для Рози каналами и телесной оболочкой, во имя того, чтобы онтологи с Прейд-стрит могли продолжать изучение жизни и смерти, расширять границы двух понятий и точек их соприкосновения.

Помимо «оболочек» существует отдельная группа поддержки. В нее входят специалисты, которые занимают Рози беседами. Призраки не спят, а вот принимающая сторона, точнее, принимающее тело, спит целую неделю, а потом просыпается свежим и отдохнувшим, как после отпуска на спа-курорте. Рози требуется постоянное умственное стимулирование, и, поскольку Джей-Джей категорически отказалась выпускать ее за территорию клиники, все приходится делать на месте. Рози смотрит DVD-диски (телевидение на Прейд-стрит запрещено), читает книги и без умолку болтает со всеми, кто согласится слушать.

Вот уже несколько лет я сам время от времени участвую в группе поддержки. Наверное, чувствую себя виновным в том, что являюсь одним из тех, кто без спросу разбудил Рози от сна, хотя ее общество мне очень нравится, и порой она становится весьма полезным эмоциональным отражателем. Кем бы ни была Рози при жизни (сама якобы не помнит), она наверняка отличалась острым как лезвие умом. В принципе смерть смогла уничтожить лишь оболочку этого лезвия.

Однако для посещений я всегда выбирал дни, когда Дженна-Джейн отсутствовала: читала лекции или выбивала спонсорскую помощь у благотворительных фондов с неопределенно-расплывчатыми уставами. Сегодня от надежных информаторов я знал: она на месте, так что пообщаться с Рози можно было только через профессора Малбридж.

Перво-наперво требовалось попасть к самой Джей-Джей. Снаружи клиника больше напоминает крепость, у главного входа даже имеется контрольно-пропускной пункт, где следует изложить цель визита и дождаться официального разрешения. Благополучно пройдя этот этап, я оказался в здании. Затем, шагая коридорами, пропитанными хорошо знакомым запахом давно испарившейся мочи, я тут и там замечал тревожные кнопки, снабженные краткими буквенно-цифровыми кодами. У каждой имелась пояснительная табличка, напоминающая, что нарушение внутреннего распорядка грозит немедленным выдворением, и в таком случае сотрудникам охраны надлежит собраться в месте, где сработала сигнализация, а остальным — не отходить от своих постов. В общем, все как в жутких воспоминаниях о доме отдыха в Скегнессе, только колючей проволоки поменьше.

Дженна-Джейн была в меньшем из двух кабинетов, том самом, что выходит на большой офис свободной планировки, как будка стрелочника — на железнодорожные пути.

По дороге я ломал голову: как же изложить просьбу? Еще недавно я мог заскочить к Рози без всякой преамбулы: привет, мол, старушка, но потом Джей-Джей узнала, что один из посетителей носит ей записки и внутренние правила ужесточились. Вообще-то сейчас в ее дурацком шоу появились другие интересные персонажи, но Рози-то была первой и до сих пор считается мегазвездой: еще бы, призрак, которому более пятисот лет! В итоге за всеми контактами своей любимицы Джей-Джей следит ревностным, неусыпным, как у самой Рози, оком.

Когда я постучал, Джей-Джей оторвалась от толстенной рукописи и одарила улыбкой, ослепительно бессмысленной, мол, Феликс, я так рада тебя видеть! Врет ее улыбка, каждым белоснежным зубом врет!

— Феликс! — прокурлыкала она, поднялась и вышла из-за стола. Я старался ненароком ее не коснуться, но у Джей-Джей были другие планы: профессор поцеловала меня сначала в правую щеку, а потом, на всякий случай, еще и в левую. Очень по-европейски; увы, это значило, что на доли секунды мое шестое чувство заглянуло в сумасшедший террариум ее души. Только этого мне в тот момент не хватало!

Кто-то мне рассказывал, мол, настоящая фамилия Джей-Джей не Малбридж, а Мюллер, и родилась она якобы среди руин Эссена, когда Третий рейх еще бился в предсмертной агонии. Если так, ее имитация мягкого протяжного, зябко кутающегося в твид, мелкоаристократического («но давайте не будем об этом!») английского акцента просто блистательна. Как и почти вся сущность Джей-Джей, это — изящный финт, призванный заманить жертву поближе, дабы вонзить кинжал в ее сердце.

Дженна-Джейн не изменилась ни на йоту: все такая же миниатюрная, опрятная и неизменно приветливая. Сейчас ей, наверное, под шестьдесят, хотя, видимо, ее тело решило, что сорок намного лучше, и остановилось на этом возрасте. В волосах мелькала седина, но, сколько мы знакомы, Джей-Джей всегда была седой, причем на ней седина выглядит признаком старения куда меньше, чем облупленная краска на борту линкора. Обтекаемая, гладкая, пуленепробиваемая — и внешне настоящий линкор. На Джей-Джей любимый докторский халат, но под ним я заметил джинсы и клетчатую рубашку. Нет-нет, профессор умеет выглядеть торжественно и парадно, если парад приносит ей какие-то дивиденды, а для остальных случаев припасен повседневно-непритязательный образ.

— Давно ты к нам не заглядывал! — мягко пожурила она. — Наверное, года два.

Дженна-Джейн предложила мне сесть (отказать я, естественно, не смог), а сама устроилась напротив. Не профессор, а хамелеон в белом халате: встречая меня, была милой и дружелюбной, а, едва усадив за стол, дала понять, что визит формальный и при необходимости, рассыпаясь в извинениях, она напомнит о существующих правилах.

— Я несколько раз заходил, но вас все не было.

— Да, мне сообщили, — улыбаясь, кивнула профессор. — Я уже начала думать, ты нарочно меня избегаешь. Однако вот ты и явился.

Да, вот я и явился…

— Как идут дела? — вежливо осведомился я, понимая, что «Мне нужна Рози, так что здравствуй и прощай» покажется грубовато.

Дженна-Джейн скромно пожала плечами.

— Клиника расширяется. А какая у меня сейчас команда! Молодые честолюбивые таланты: получили образование в Европе и прилетели сюда узнать, как все происходит на практике. Тебе их имена ничего не скажут, ты же спецлитературу не читаешь, но уверяю, в Штатах и Германии есть профессора, которые, услышав мое имя, зеленеют от зависти.