Вместо этого по программе шел ужин в компании Джулиет, а потом чай с кексами в компании Рози Крейц. Ни к тому, ни к другому душа не лежала.

Впрочем, мои переживания оказались напрасными, потому как вечер сложился совершенно иначе. Пен я дома не застал, чему вряд ли стоило удивляться: по всей вероятности, моя подруга где-то развлекалась. Я принял душ, чтобы избавиться от пота и боли, а потом долго подбирал одежду для встречи с самой обворожительной посланницей ада в городе. В итоге остановился на черных брюках-карго и простой белой рубашке с галстуком цвета бургунди. Ах да, еще и повязку на плече сменил, потому что старая промокла насквозь и начала протекать, а гнойно-желтый и бургунди — не самое выигрышное сочетание.

Потом вдруг вспомнился недавний телефонный звонок, и я решил просмотреть сообщения. Эсэмэсок не пришло, зато пропущенный вызов оказался с сотового Пен. Я позвонил и, не дождавшись ответа, оставил сообщение, мол, это Феликс, в ближайший час я на связи. Сотовый завибрировал буквально секунд через десять.

— Фикс, это я! — Судя по голосу, Пен была на волосок от истерики. — Я в Стенджере. Срочно приезжай… Это Рафи, Фикс, настоящий Рафи!

— Что с ним случилось? — спросил я, чувствуя, как душа стремительно уходит в пятки.

— Ничего! — ответила Пен. — Абсолютно ничего! — тут она не выдержала и, всхлипывая, несколько минут не могла вымолвить ни слова.

Рафи долго рыдал, и, глядя на него, я умирал от жалости, но когда он успокоился, стало по-настоящему страшно: точно такие же лица бывают у страдающих военным неврозом.

— Два года! Два чертовых года! Это… это уже не смешно! — Дитко покачал головой, снова натыкаясь на каменную стену непонимания: его разум отказывался это усваивать.

Пен сидела рядом на линялом диванчике, льнула к нему, обнимала, цеплялась, словно Рафи был спасательным жилетом, а она тонула в бурном море. Бедняжка тоже рыдала и между душераздирающими всхлипами, как заклинание, повторяла его имя. Во взгляде Дитко, брошенном поверх головы Пен, читались мольба и немой ужас.

— Такое ощущение, что я просто заснул, а потом проснулся, — пробормотал он. — Мы жили в жутком клоповнике на Севен-систерз-роуд. Фикс, ты тоже там был и говорил со мной, и почему-то я… Я вроде бы лежал, а ты смотрел на меня сверху вниз. А потом глаза закрылись, и мне… мне приснились страшные сны. Ну, знаешь, в кино после таких главные герои просыпаются в холодном поту, а вот я, как ни старался, проснуться не мог… — Тут Рафи неожиданно вспомнил что-то еще. — Джинни… Джинни все это видела? Где она? Ждет на улице?

— Ты о той девушке? — осторожно спросил я, и Дитко кивнул.

В памяти всплыла истощенная особа с выжженными пероксидом волосами, которая помогала мне всю ночь, бросая брикеты льда (мы бегали за ними в соседний магазин) в ванну, где сидел Рафи, чтобы охлаждающая его тело вода не закипела. Дитко не ошибся: ночь действительно напоминала кошмарный сон, а эфемерная девица — существо, исчезающее с первыми лучами солнца. Я никогда ее больше не видел и, поскольку в договоре аренды стояло только имя Рафи, не знал, где искать.

— К сожалению, мы с ней не общаемся. — Я подобрал самый обтекаемый ответ: и правду сказал, и не расстроил друга намеками на то, что любимая давно сбежала.

Однако Рафи великолепно умел читать между строк, а прожив два года в роли марионетки Асмодея, слегка подрастерял способность притворяться и скрывать эмоции. В его глазах читалась такая боль, что я поспешно отвернулся.

Как хорошо, что беседа проходила не в палате! Несмотря на жуткие последствия субботней потасовки, доктор Уэбб разрешил воспользоваться процедурным кабинетом при условии, что рядом с Рафи будет медбрат, и до самого конца свидания нас всех запрут снаружи. Медбрат — начисто лишенный чувства юмора валлиец по имени Кеннет, размером и весом напоминавший бульдозер, — стоял в углу и смотрел «Улицу Коронации» по настенному телевизору. Он даже звук убрал, и по меркам больницы обстановка получилась почти приватная.

— В меня вселился демон, — проговорил Рафи таким тоном, будто, примерив этот факт, обнаружил, что он совершенно не подходит ему по размеру. — Асмодей поработил меня. Жил в моем теле.

— Рафи, милый, — Пен вытерла затуманенные слезами глаза, — не надо переживать все снова! Вот выздоровеешь, тогда и начнешь… — Она испуганно осеклась, потому что Дитко с суровой категоричностью закачал головой.

— Нет, я хочу знать, где был и что делал. Нельзя же просто встать с постели, зевнуть, потянуться и жить дальше, словно ничего не произошло. Только не после двух лет духовного рабства!

— Так в любом случае не выйдет, — проговорил я, чувствуя себя полным ублюдком из-за того, что обрываю крылья его надежде, не позволяя ей взлететь и разбиться вдребезги. — В смысле, жить, словно ничего не произошло. Рафи, ты же здесь не добровольно, а помещен на принудительное лечение. Выбраться отсюда — дело не минутное, придется убедить множество людей, что ты снова в здравом уме.

Пен взглянула на меня так свирепо, словно все это придумал я.

— Фикс… никогда не был сумасшедшим… — проговорила она, выдавая себя с головой, потому что от слез голос превратился в дрожащий писк. — Сам же прекрасно знаешь!

— Да, — согласился я, — знаю. Только мои знания совершенно не важны! Рафи держат здесь не потому, что кто-то определил у него психическое расстройство, а потому, что одержимость демоном не имеет юридического статуса, и потому что нельзя позволять Асмодею гулять на свободе и отдаваться любимым занятиям: нанесению увечий, убийствам и пыткам. Мы сделали то, что должны были, но, к сожалению, вернуться к прежнему положению вещей очень нелегко.

Пен встала и, сжав кулаки, повернулась ко мне. На секунду показалось, что я для нее враг, воплощение абсурда и лицемерных препон, которые сначала упрятали Дитко в больницу, а теперь собрались держать его здесь до самой смерти.

— Мы с Рафи хотим побыть наедине, — многозначительно сказала она.

Я поднял руки: ладно, ладно, мол, успокойся, и двинулся к двери.

— Фикс, подожди!

Когда я обернулся, Рафи смотрел на пол, вернее, пригвоздил взгляд к серым плитам и заглядывал себе в душу, пытаясь отыскать текст следующей фразы. Так или иначе, именно на этом сосредоточилось все его внимание.

— Ну что? — резковато спросил я, целиком и полностью солидарный с Пен: мне действительно хотелось уйти. Хотелось оставить их одних, пусть себе находят общий знаменатель после двух лет, в течение которых у Пен была нормальная жизнь, а у Рафи — обитая войлоком палата. А еще больше, прямо-таки страстно, хотелось сбежать подальше, прежде чем речь зайдет о Дилане.

— Я ведь еще… не вернулся к прежнему состоянию… — Повисла долгая страшная пауза.

Только я собрался попросить перевод непонятной фразы, как Рафи пронзил меня таким взглядом, что слова испуганно застыли в горле.

— Асмодей до сих пор здесь. Какая-то часть его… Он не просто встал и ушел. Скорее… ослабил давление, чтобы приложиться в другом месте. Но я по-прежнему чувствую его, а он — меня. Мы до сих пор соединены.

— Нет! — Протестующий вопль Пен очень напоминал стон. Ни я, ни Рафи на этот несчастный сиротливый звук не откликнулись.

— Может, у тебя появляется лазейка, — неуверенно проговорил я. — Может, кому-то стоит провести полную эктомию? В смысле демоноэктомию. Раз Асмодей ослабил хватку…

— Кому-то, — перебил Рафи. — Но не тебе?

— Похоже, ты ничего не помнишь, — мрачно решил я. — Если бы помнил, то не спрашивал бы. Рафи, я один раз попробовал и напортачил, страшно напортачил. Именно поэтому ваши души переплелись в любовных объятиях.

— Это не единственная причина. Если уж на то пошло, вызвал демона я.

Вопреки собственному желанию, я почувствовал, как просыпается болезненное любопытство. Меня всегда интересовало, чего именно пытался добиться в ту ночь Дитко.

— Так ты искал именно Асмодея? Это не было случайностью?