Она долго не открывала глаз. Тем временем скрипнула дверь. Селина не видела, как он пересекает двор и направляется к дороге, которая уведет его прочь, прочь из ее жизни.

Она медленно опустилась на пол, уткнулась подбородком в колени и разрыдалась. В последний раз. Очень скоро она поступит так, как предлагал ей Уилл. Она будет добросовестно выполнять свои обязанности, ходить в церковь по воскресеньям, заботиться о родителях, о друзьях, о Джере—де. Она выбросит Уилла из головы, раз уж он не желает остаться с ней. Она выбросит его из своего сердца.

Она станет прежней Селиной, скучной и правильной. Надежной, разумной Селиной. Чуть более грустной, зато более мудрой.

Из—за двери послышались шаги, и она встрепенулась. Неужели Уилл передумал? Неужели он возвращается к ней?

Нет, это был не Уилл. Это был Джеред. Его волосы были зачесаны назад, а кожа блестела от пота после утренней работы в усадьбе Кендаллов. Он оглянулся по сторонам, потом спросил Селину:

— Уилл ушел?

Она молча кивнула.

— Черт! — Парнишка с досадой пнул дверь. — Я же говорил ему, что хочу попрощаться.

Селина достала носовой платок, вытерла глаза, высморкалась, поднялась и обняла Джереда за плечи.

— Он мог бы и остаться, — проворчал Джеред. — Ему не нужно было уезжать.

— Может быть, он не мог иначе, — возразила Селина. — Здесь ему было бы непросто жить. Мы с тобой хотели, чтобы он остался, но… Наверное, он не мог.

Отныне Джереду тоже непросто будет жить здесь. Как и предрекала Селина, Уилл перестал быть предметом разговоров в городе. Все теперь судачили о Реймонде, Френни и Джереде. Семейство Кендалл оказалось в центре повышенного внимания жителей Гармонии впервые после того, как старый Джефферсон Кендалл почти сто лет назад убил жену и ее любовника. К несчастью, в нынешней скандальной истории фигурировало имя пятнадцатилетнего подростка.

Неделю назад, когда Уилл с Селиной рассказали Джереду о том, что произошло, он заявил, что ему безразлично. Ему не нужен отец. Тем паче такой, как Реймонд Кендалл.

Зато, думала Селина, ему нужен тот отец, которого он много лет создавал в своем воображении: Уилл Бомонт. Между ними уже возникли узы, пусть и не узы кровного родства.

— Как вы думаете, он вернется?

Селина закусила губу.

— Не знаю, Джеред, — призналась она. — Думаю, нет.

Джеред уткнулся в ее плечо, и Селина обняла его и погладила по голове. А когда он выпрямился и сделал полшага назад, она улыбнулась.

— Поехали в город. Там пообедаем.

Он хотел было отказаться и вдруг согласился, сам не зная почему. И она была признательна ему за это согласие.

Перед отъездом Селина прошла по дому для гостей, закрыла все окна, выключила вентиляторы и старую микроволновую печь мисс Роуз. Джеред прихватил кипу постельного белья, которое Уилл оставил возле двери. А потом настала минута, когда Селина взяла со стояла ключ от входной двери.

Она медлила на крыльце, ей не хотелось запирать дверь. Поворот ключа означал конец. Конец всему. Два дома из трех теперь будут пустовать. Она будет жить в своем коттедже, и соседями ее будут лишь призраки.

С глубоким вздохом она заперла наконец дверь, подошла к Джереду, поджидавшему ее возле ступенек, провела его к своему коттеджу, где он оставил пакет с бельем, и они прошли к ее машине.

Итак, они пообедают в городе, затем она отвезет Джереда на работу, а потом купит четыре букета. Для четырех могил. Для мисс Роуз, Уинна, для матери Джереда и отца Уилла.

А потом нужно собраться с духом и сделать то, о чем она думала на протяжении этого долгого жаркого лета.

Пришла пора исполнить обещание, данное себе в праздник Четвертого июля.

Уилл поднялся на крыльцо однокомнатного строения, которое он называл своим домом на протяжении последних трех дней. Естественно, эта хибара нуждалась в ремонте — равно как и все прочие сооружения на этой ферме в Оклахоме. В окнах вместо стекол — картон, и старый деревянный пол в нескольких местах угрожающе скрипит. С прохудившейся крышей владелец боролся самым примитивным способом: расставил на полу тазы для дождевой воды. По количеству пыли на их краях можно судить, как давно здесь в последний раз шел дождь.

Уилл прикрыл дверь своей лачуги, уселся на крыльце, на верхней ступеньке и стянул с ног рабочие сапоги, доставшиеся ему от предыдущего батрака.

Его сильно изнурили дни, проведенные в пути, и в особенности три дня на ферме. Вставать приходилось до рассвета, а возвращался он затемно. И все—таки он не собирался просить расчета. Его устраивало, что нет времени на размышления. Ему не хотелось вспоминать последние два месяца своей жизни.

На его лбу появилась упрямая складка. Он со вздохом поднялся и прошел в дом.

Уилл намеревался уехать от Луизианы как можно дальше, но судьба распорядилась иначе: он получил какую—никакую работу на ферме, которая едва может прокормить своих хозяев. Так вот его занесло в эту безнадежную глушь.

А впрочем, доводилось ему задерживаться и в местечках похуже. В этой конуре есть хотя бы душ, кровать и шкаф для одежды. Еще здесь есть стул с торчащими из сиденья пружинами, шаткий столик и диван, около которого стоит ведро, собирающее дождевую воду. Диван этот стоит у самого окна. На нем Уилл провел две последние ночи, слишком измученный, чтобы заснуть; он лежал на спине и изучал звездное небо. Ночи в этой местности, удаленной от больших городов, темные, луна и звезды горят так ярко, что кажется: можно дотянуться до них, не вставая, потрогать их. В голове Уилла непрестанно вертелся детский стишок: «Звездочка светлая, звездочка ранняя…»

Он поставил сапоги у порога, бросил носки в ведро для грязного белья, аккуратно сложил одежду и отправился в ванную. Вода текла из душа слабой струйкой и все же принесла телу приятную прохладу. Искупавшись, Уилл натянул последние чистые джинсы и свою лучшую рубашку, ту самую, в которой он был на похоронах Мелани и мисс Роуз, и улегся на диван.

Уилл засунул руку в карман рубашки и достал оттуда небольшой клубок, который постоянно носил на груди. В комнате было темно — Уилл не удосужился зажечь единственную лампочку, — но лунного света из окна было достаточно, чтобы разглядеть этот предмет.

Ленточки.

Этими ленточками он когда—то привязал ее запястья к изголовью кровати в коттедже. И Уилл мрачно подумал, что этими самыми ленточками она привязала его к себе.

Собирая вещи перед тем, как уйти из Гармонии, он нашел их на полу у кровати и вдруг, повинуясь внезапному порыву, сунул в чемодан. Когда позднее он их там обнаружил, то едва не поддался второму порыву — выбросить их.

Но, избавившись от лент, он не выкинет из памяти Селину.

Уилл отвел взгляд от ленточек и глянул в окно, на звездное небо. Если бы он мог, если бы он только мог…

Если он сойдет с ума настолько, что станет загадывать желания, то какое желание загадает? Быть таким человеком, какой нужен Селине… Быть в состоянии сделать ее счастливой, переменить ее жизнь так же, как она переменила его судьбу.

Помрачнев еще больше, Уилл засунул ленты обратно в карман. Желания тщетны. Они не изменят ничего. Они не сделают его лучше. Счастливее.

Из домика фермера раздался звонок колокольчика, приглашающий к ужину. Уилл тяжело поднялся с дивана, вышел на крыльцо, захлопнул за собой дверь. Ел он обычно на кухне вместе с хозяевами.

Он вдруг задумался о фермере и его жене. Молодая пара, они не так давно поженились. Они преисполнены решимости поднять ферму, которая принадлежала еще прадеду хозяина. Уилл понимал привязанность этого человека к старой ферме, но что же держит здесь жену фермера — молодую, миловидную, веселую женщину? Совершенно очевидно, что она не приспособлена к подобной работе. Она могла бы вести совсем другую жизнь, найти другого человека, который дал бы ей куда больше. Так почему же она все—таки здесь?

В нескольких ярдах от дома Уилл замедлил шаги. Окна кухни были распахнуты настежь, и в теплый ночной воздух лилась музыка. Уилл увидел, что стол накрыт к ужину, но хозяев за ним нет. Они танцевали под медленную мелодию, звучавшую по радио. Он смотрел на нее сверху вниз, а она улыбалась так, что все внутри у Уилла болезненно сжалось. Так нежно, обещающе, страстно улыбалась ему Селина. Это улыбка счастья. Улыбка любви.