Вся последняя глава была посвящена Машиаху. Эммануил подпадал под описание процентов на восемьдесят. Сомнение вызывало только то, что Машиах должен быть праведником, занятым изучением Торы. Для праведника наш Господь многовато убивал, но в главе «Законы царей и войн» я выкопал замечательную цитату о действиях правильного царя: «И убивает многих в один день, и вешает, и оставляет висеть многие дни, чтобы внушить страх и сломать руку злодеям Мира», Так что все путем. А что касается четырех жен — так у Соломона их было семьсот! Наш Господь очень скромен. Я не видел его за изучением Торы, но, судя по всему, он имел о ней представление.

С учётом всего этого степень совпадения возрастала процентов до девяноста девяти. Сверх того Эммануил еще творил чудеса, чего по Рамбаму от него даже и не требовалось,

В конце апреля я переехал в Президентский дворец.

Поступали вести из Африки о победном шествии Эммануила. Мне жаль, что африканские завоевания совершались без моего участия. Мне хотелось бы проехаться по гумилевским местам. Там была написана его знаменитая поэма «Возвращение в Африку», когда престарелый поэт вернулся в зените славы туда, где создал лучшие из своих ранних стихов.

В религиозном отношении Африка не представляла собой ничего нового. Мусульманский север, христианский юг. И совсем чуть-чуть традиционного язычества, в основном в центре. Последнее можно было не принимать в расчет. К тому же местное население, измученное постоянными смутами и бедностью, встречало Эммануила, если и не как освободителя (освобождать было особенно не от чего, кроме собственных зарвавшихся правителей), но уж, во всяком случае, как панацею от всех бед.

Было тридцатое апреля, начало месяца ияр. Я шел инспектировать тюрьмы. Не слишком приятное занятие, но должен же я был понять, что тут без меня наваял Марк. Добрую половину арестованных им «подозрительных» я выпустил на основании документов. Но попадались и интересные личности.

Меня пропустили в одну из камер. Одиночку.

Девушка, которая стояла передо мной, была, пожалуй, самой интересной личностью из пойманных Марком. Святая Тереза из Лизье — вдохновительница и покровительница братства «Беатэтюд». Лицо ребенка и глаза воина. Из-под черного покрывала монахини выбивается непокорная светлая прядь. На мой вкус, Тереза широковата в кости, хотя монашеская одежда, к сожалению, скрывает формы.

Девушка! Девушке за стольник! Маловато для святости, но ее канонизировали в порядке исключения. Лет в двадцать, умирая от туберкулеза в одном из французских монастырей, она написала книгу «Повесть об одной душе», Тиражи миллионные, раскупаемость неимоверная. Она дописала последнюю страницу, и чахотка начала проходить. После приступов удушья и кровохарканья. На последней стадии. Это исцеление сочли чудом Господним, как спасение Исаака.

После своего чудесного исцеления Тереза занималась в основном миссионерской деятельностью: в Африке, в Южной Америке, даже в Китае и Японии. Многому научилась: уходу за больными, врачеванию, жизни в экваториальном поясе и даже игре на скрипке. А лет тридцать назад за ее книгу папа провозгласил ее Учителем Церкви и святой.

— Садитесь, — сказал я. — Право, даже не знаю, с чего начать. Никогда не приходилось беседовать с Учителем Церкви.

— Мне неловко от этого титула. Конечно, приятно, что мои юношеские записки прочитали столько людей, но ставить их наравне со Златоустом и Августином просто смешно. Мне кажется, что папа поторопился.

— Вы напоминаете мне святого Франциска. Он тоже не считает себя святым. Это значит, что папа не поторопился. Так чем вам не угодил Господь?

— Тем, что он не Господь.

— Почему вы так думаете?

— «И с великой радостью провозгласят его царем, говоря друг другу: найдется ли еще человек столь добрый, праведный?» Это Ефрем Сирин.

— А-а, Мар Афрем.

Я вспомнил расправу в Синайском монастыре. Прошло чуть больше года. Интересно, она специально процитировала именно его?

— Так всякий достойный правитель — антихрист? — спросил я.

— Нет, только тот, кто называет себя Господом.

— А если вы ошибаетесь?

— Если я ошибаюсь — Бог мне судья, но в Евангелии от Матфея сказано: «Ибо, как молния восходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого».

— Пророчества не всегда исполняются в точности, Почему Христа звали «Иисус», а не Эммануил, как было предсказано? «С нами Бог»? Натяжка! Почему он из Назарета, а не из Вифлеема? Перепись? Натяжка! Эммануил прошёл с запада до востока и с востока до запада. За два года. Чем не молния?

Она улыбнулась:

— Натяжка.

— Конечно, Но не более чем в случае с Христом.

Зачем я пришел сюда, зачем разговаривал с ней? Мне нужен был достойный оппонент. Я хотел убедить или быть убежденным. Еще нерешительно, не зло, но она приняла вызов.

— Время предъявляет свои аргументы, — сказала она. — Подождем.

На Шавуот по всему городу горели костры из бумажных денег.

— Дарование Торы — праздник вашего духовного освобождения, — сказал Эммануил, — Деньги порабощают.

Отныне все расчеты должны были проводиться по кредитным карточкам, со счета на счет. Деньги становились полностью виртуальными. Я тут же понял глубинный смысл реформы, и она мне не понравилась. Я слишком хорошо помнил Рим и то, как легко блокируется карточка. Я помнил римскую бензоколонку. Теперь и бензоколонка не спасет. Если карточка заблокирована — все. Остается просить хлеба на паперти. Именно хлеба, а не на хлеб.

— В общем-то, какая разница, что является всеобщим эквивалентом, — успокаивал Эммануил. — В России были бунты против медных денег, да и бумажные прижились не сразу. Тогда казалось, что деньги — это либо золото, либо серебро. Томас Мор придумал страну с горами из золота и думал, что это отменит деньги. Ерунда. Расплачивались бы чем-нибудь другим. Главное — договор, а не средство оплаты.

Эммануил успокаивал. Но новое (хотя и не такое уж новое) средство оплаты отличалось тем, что было полностью ему подконтрольно.

Еврейским банкирам, впрочем, это было только выгодно: больше счетов, больше трансакций. И они поддержали реформу. По телику шла ее массированная реклама. Вся наличность изымалась и сжигалась. Обладателей пока не сажали, но к тому шло.

В развитых странах реформы почти не заметили (и так все по кредиткам), а в развивающихся сочли прогрессорством, стоившим Господу немалых денег.

Из моего окружения обеспокоился только Арье, не связанный с финансовым капиталом:

— Кажется, мы не вышли из Египта, мы туда возвращаемся.

Это было смелое заявление. Арье вообще не был трусом, несмотря на то что не производил впечатления мачо.

Был праздник, В синагогах читали книгу Руфь. Мы с Арье и Марком на троих распили бутылку французского коньяка. Я был настолько расстроен, что дал уговорить себя на потребление напитка крепче двадцати градусов.

Арье был религиозным либералом и к кашруту [134] относился творчески. Его сестра служила раввином в одной из реформистских синагог. Но пьяницей он не был и потому трепался. А возможно, просто понимал, что я не выдам, а Марк тем более.

Марку денежная реформа была совершенно по фигу. Он был настолько предан Эммануилу, что не боялся порабощения. Но наушником не был никогда.

После коньяка я потащился к Терезе. Она встретила скептической улыбкой мой явно нетрезвый вид.

Я усмехнулся. Святая должна быть выше того, чтобы возмущаться тем, что пьяный мужик пристает к ней с разговорами.

Она и не возмущалась. Сдержанно спросила:

— Бремя предъявило новый аргумент?

Я кивнул и плюхнулся на стул.

— Эммануил предъявил.

— Множество золото и серебра и шелковые одежды не принесут никому пользы во время сей скорби, — процитировала она.

— Мар Афрем?

Она кивнула.

— И он сделает то, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их или на чело их, и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его.