Я упал на зеленую траву, мягкую и высокую, и зажмурился от полуденного солнца. Надо мной нависали ветви дерева, усыпанные розовыми цветами с тонким приятным ароматом. Я повернул голову. Там росло другое дерево, его ветви склонялись под тяжестью персиков и в этом определенно было что-то неправильное. Я приподнялся на локте и осмотрелся. Это был склон горы, и далеко внизу сияла река, пробиваясь между скалистыми берегами, а надо мной возвышался улыбающийся китаец в малиновом халате.

Я вскочил на ноги и сразу стал выше китайца. Голова больше не болела. Мало того, я чувствовал себя превосходно.

— Ничтожнейший обитатель этой презренной горы, недостойный Гэ Хун, нижайше приветствует блистательнейшего из сановников величайшего из императоров Эмануинь, — и китаец низко поклонился. — Простите, как ваше драгоценное имя?

— Мое? — признаться, я растерялся.

Гэ Хун расцвел почтительнейшей улыбкой и кивнул.

— Петр Болотов, — сказал я.

— Болотофу, — старательно повторил китаец. Видно, мое имя показалось ему совсем уж непроизносимым.

— Где я?

— Ваше превосходнейшее тонкое тело — на этих ничем не примечательных Пещерных небесах, а физическое пока осталось у входа в подземную обитель.

— Каких небесах?

— Пещерных. — Гэ Хун улыбнулся еще слаще, хотя это казалось невозможным. — В знаменитых Славных горах есть пещеры, через которые можно попасть на десять больших и тридцать шесть малых Пещерных небес, населенных бессмертными. И эта жалкая гора, блистательный Болотофу, находится в моем управлении, — и китаец снова поклонился.

Я недоверчиво глянул ему в глаза и увидел в них по два зрачка. К тому же я обратил внимание, что кончики ушей моего собеседника были заостренными. Гм…

— Бессмертными, говорите? Уж не с помощью ли даосских эликсиров они обрели бессмертие? — недоверчиво поинтересовался я.

— Да, ученейший из сановников! И с помощью наших немудреных эликсиров.

— На основе ртути?

— Киновари! О невежественный, — китаец неожиданно вышел из себя, — о обывательская ограниченность! О узость кругозора неучей, не видящих разницы между точной наукой и презренным шарлатанством, достойным лишь работы палача! О высокомерие невежд! Ну, подумай сам: ведь если из белой ртути получается красная киноварь, почему бы этой киновари не быть заодно и эликсиром бессмертия?

— Не вижу связи.

Гэ Хун вздохнул.

— Все очень просто, о невежественнейший из солнцеподобных, ведь при нагревании из киновари выделяется ртуть, а при дальнейшем нагревании белая ртуть вновь превращается в красную киноварь. Таким образом, в киновари сочетается красное и белое, как в зародыше, который образуется из белой спермы отца и красной менструальной крови матери, тоже из белого и красного. То есть в киновари гармонически сочетаются инь и ян, причем ян содержится в утробе инь. Киноварь — это зародыш бессмертия! — наконец торжественно заключил алхимик.

— Бред! Это же яд!

— Правильно, — обрадовался мой просветитель. — Мы сейчас и говорим об обретении бессмертия через освобождение от трупа.

— А-а…

— Вот, например, если ты сейчас останешься здесь, на Пещерных небесах, твое прекраснейшее физическое тело тебе больше не понадобится, и его можно будет, скажем, сжечь, причем это нисколько не повлияет на твое пребывание на этой невзрачной горе.

Мне стало несколько не по себе.

— Но есть множество других способов обретения бессмертия, благороднейший Болотофу. Ведь эликсир можно создать и из соков собственного тела посредством дыхательной гимнастики, медитаций и сексуальной практики. Но не затем я переместил сюда твое драгоценнейшее тонкое тело. Дело касается вашего несравненного господина Эмануинь. Мы, то есть школа «Письмен Трех Августейших», готовы поддержать его!

Китаец явно ждал фурора, но такового не получилось.

— Очень приятно, — холодно сказал я.

Но это не расстроило алхимика, по крайней мере, он этого не показал.

— Там, где осталось твое бесценное физическое тело, есть роспись с изображением этой недостойной горы, — таинственным тоном начал Гэ Хун. — Но это не настенная роспись. Она бумажная, а за ней — дверь. Вот ключ, возьми! — И он с поклоном вручил мне старинный медный ключ, большой и очень красивый. — За дверью вы найдете помещение, похожее на склеп, — продолжил китаец. — Но это не обитель смерти — это колыбель вечной жизни. Там ждет своего часа восемьдесят один искуснейший воин. Мы дарим их императору Эмануинь. Они бессмертны и неуязвимы. Как только божественный Эмануинь спустится к ним, жизнь вернется в их тела, если только он тот, кем мы его считаем. Но пусть будет осторожен, школа Небесных Наставников его не признала. Они говорят, что Эмануинь искажает дао. О невежественные! Как можно исказить дао? Ведь где дао, там и истинный путь. Можно лишь следовать ему. А теперь торопись, вернейший из сановников, ибо опасаюсь я, что твое незаменимое тело может слишком остыть в твое отсутствие. Там не совсем правильные условия для хранения.

Гэ Хун в очередной раз низко поклонился, и мир снова изменился, как картинка на экране телевизора, когда роскошный исторический фильм резко прерывает какая-нибудь жуткая реклама или выпуск новостей. Я снова лежал на полу в даосском храме, и мои руки были на удивление холодны и плохо сгибались, словно окоченели, так что я с трудом сумел приподняться.

У стены, освещенные слабым светом единственной свечи, прямо на полу сидели обнявшись Марк и Варфоломей. Услышав мою возню, Марк посмотрел на меня, как на привидение, и потряс Варфоломея за плечо.

— Смотри! Он очнулся!

— Этого не может быть, — промямлил тот сонным голосом и лениво открыл глаза. — Пьетрос! Ты жив?! Мы уже не надеялись… У тебя не было пульса. А мы не могли даже вызвать «Скорую». Все двери оказались заперты, мы не смогли выйти.

Я удивленно смотрел на них.

— А почему так темно?

— Мы потушили все свечи, кроме одной, — еще вчера, когда поняли, что можем остаться в полной тьме, — и стали жечь их по очереди. Это последняя.

— Ещё вчера?

— Ты был без сознания более суток.

— Мы говорили всего минут пятнадцать.

— Говорили? С кем?

— С Гэ Хуном.

— С Гэ Хуном? У тебя были галлюцинации? — Варфоломей посмотрел на меня крайне заинтересованно, взял свечу и поднялся на ноги, осветив роспись у себя за спиной.

И я узнал пейзаж, несмотря на огромную тень Варфоломея, скрывавшую добрую половину картины. Это была та самая гора, на которой меня встретил китайский алхимик и во мне сразу что-то переменилось, словно меня подцепили на крючок и приподняли над землей. Боль и сладостная покорность. Невидимый рыбак рывком поставил меня на ноги и подтолкнул к картине. Я сделал шаг, и Варфоломей отпрянул в сторону. Наверное, вид у меня был совершенно сумасшедший. Я шел прямо на стену, абсолютно не владея собой. Да, это была бумага, и очень старя бумага. Она разорвалась сразу, без особых усилий и я оказался перед тяжелой железной дверью, украшенной литыми тиграми, и драконами, и иероглифическими надписями. Варфоломей уже пришел в себя и стоял со свечой чуть позади, освещая дверь.

— .Здесь цитата из «Дао-Дэ цзин», — тихо сказал он. — "Кто умеет овладевать жизнью, идя по земле, не боится носорога и тигра; вступая в битву, не боится вооруженных солдат. Носорогу некуда вонзить в него свой рог, тигру негде наложить на него свои когти, а солдатам некуда поразить его мечом. В чем причина? Это происходит оттого, что для него не существует смерти».

Когда я услышал эти слова, небесный рыбак снова вспомнил обо мне. Покоряясь его воле, я разжал руку. В ней был ключ. Я быстро нашел замочную скважину, Ключ подошел, я повернул его, и дверь со скрипом подалась.

Перед нами была еще одна лестница, ведущая куда-то вниз, Варфоломей опустил свечу, но это не помогло, все равно она освещала только несколько ступеней. Я пошел вперед. Лестница медленно поворачивала, извиваясь по внешней окружности широкого колодца. Мы спускались все ниже, и скоро дверь и даосский храм-лаборатория остались где-то далеко наверху. Стало холодно.