– Что с вами, Ральф? – спросили они оба, бросаясь к старику, которого усадили, поддерживая его, чтобы он не упал. Вальтер догадался достать фляжку с вином и поднес ее к сухим губам пастуха. Тот пил с жадностью, ища чего-то глазами. Вальтер подал ему хлеба и мяса, потому что для Шафлера был приготовлен ужин, и Ральф ел с удовольствием.

– Откуда вы? – спросил граф, когда старик немного подкрепил себя. – Ведь вы пошли искать Франка и должны знать, где он.

– Я приказал ему идти в ваш лагерь, – проговорил Ральф, – несчастный, он верно в Утрехте.

– Но зачем вы здесь и в таком виде? – спросил Вальтер с нетерпением.

– Я был в плену у Перолио, который подозревал, что я помог Франку уйти. Не знаю, почему он не велел меня тотчас же повесить; верно он хотел узнать от меня, куда скрылся Франк. Меня заперли в чулане и не давали ничего есть. Если бы воины Салазара не выбили дверь чулана и не довели меня до этой комнаты, я бы умер с голоду, как в той башне, где вы избавили меня и Франка от мучительной смерти… Теперь, друзья мои, мне лучше, я пойду его искать.

– Что вы, Ральф, вы так слабы, – вскричал Шафлер, – я вас не пущу… Вальтера я не удерживаю, он идет к дочери, которая в опасности, а Франк мужчина… он сумеет сам защищаться.

– Франк мне дороже сына, – проговорил старик, – в нем я люблю ту, для которой пожертвовал саном, богатством, именем… он не должен погибнуть… он мое мщение!

Непонятные слова старика удивили и испугали Вальтера, принявшего их за бред, но Шафлер видел в них смысл, давно подозревая, что Ральф не простой пастух. Поэтому он сказал ему:

– Добрый Ральф, согласитесь отдохнуть немного и успокойтесь. Если Франк в Утрехте, Вальтер увидит его скоро и пришлет к вам. Вы с ним тогда увидитесь. Вы не в состоянии дойти и до половины дороги.

– Нет, я могу, – проговорил старик и хотел было встать, но силы ему изменили, и он опять упал в кресло.

– Это правда, теперь я не могу… но завтра я буду крепче… завтра я пойду.

– Хорошо, – сказал Шафлер и, позвав своего оруженосца, приказал ему отвести старика в комнату и исполнять все его желания, а сам проводил Вальтера до улицы и обнял его на прощание, может быть, последний раз в жизни.

Долго еще раздавались песни солдат, пирующих победу, прерываемые стонами раненых и умирающих, которые в то время не могли ожидать облегчения. В войсках были коновалы, заботившиеся о лошадях, но врачей не было, и все болезни лечили монахи или колдуньи. В Эмне не было ни тех, ни других, но нашлись добрые люди из жителей и солдаты, которые перевязали раненых, как умели.

Капитан Салазар, вступивший уже в управление взятым селением, заботился о его безопасности, поставил везде часовых, приказал устроить наскоро мост через канал и выбрал себе для жительства лучший дом. Голландский губернатор и Шафлер остались до утра в квартире ван Нивельда.

Когда поутру войско было готово к выступлению, Шафлер вышел вместе с Ральфом, которого уговаривал не пускаться в путь, но старик опять был бодр и даже смеялся над своей вчерашней слабостью.

– Не бойтесь за меня, – говорил он, – я старый дуб, и меня трудно сломить. Скоро вы увидите меня с Франком или не увидите ни одного из нас. Прощайте, мессир.

Граф пожал руку старику, и они расстались.

Франк и Мария, оставшись одни, долго не могли опомниться от последних слов цыганки. Франк знал давно, что любит Марию не любовью брата, но бедная девушка в первый раз ясно читала в своем сердце, и ей стало страшно за свою будущность. Она не смела взглянуть на своего спутника, боялась взять его руку и не знала, что сказать. Франк опомнился первый и проговорил тихо:

– Пойдем, Мария… скоро будет светло… до гостиницы не близко. Возьми мою руку… тебе будет легче идти.

– Не надо, – прошептала девушка и пошла возле Франка.

Долго оба молчали, обдумывая свое положение, наконец Мария сказала с необыкновенной твердостью:

– Выслушай меня, Франк… Жуанита отгадала, что я люблю тебя больше, чем брата; вижу, что и ты отвечаешь мне тем же. Но разве мы можем быть счастливы? Я – невеста твоего друга, дала слово без принуждения и не могу взять его обратно. Если бы я могла поступить в монастырь, это было бы мне утешением, но тогда надобно будет сказать причину этого отцу, а я никогда не решусь на это. Итак, мой милый Франк, останься моим братом. Скрывай твою любовь, как я буду скрывать свою, и станем жить для других.

– Но это ужасно, – вскричал Франк. – За что мне суждено такое несчастье? У всякого есть родные, имя, дом, у меня нет ничего, и я должен сверх того отказаться от твоей любви! Лучше не жить совсем.

– Успокойся, Франк, и не ропщи. Разве я тоже не страдаю? Можно найти счастье и в исполнении своих обязанностей. Ты найдешь развлечение в войне, в политике, в перемене места, а я буду покорной женой твоего друга, благодетеля… Теперь никогда, ни слова больше о любви, я этого требую… я прошу тебя, брат мой!

– Повинуюсь тебе, сестра моя. Я передам тебя графу, и больше ты не услышишь обо мне.

– Отчего же ты не свезешь меня в Амерсфорт к матушке? Как давно я не видала ее.

Франк остановился. Он знал о смерти Марты, но боялся поразить дочь страшной вестью, и особенно в то время, когда ей нужны были все ее силы. Притом эта кончина не дозволяла скорой свадьбы Марии, которая могла удалиться на время в монастырь, как желала этого. Эти мысли мучили и радовали молодого человека, но он все-таки не хотел объявить дочери о ее потере.

– Что ты молчишь, Франк? – спросила девушка с беспокойством. – Я тебя спрашиваю, зачем ты не отвезешь меня домой? Разве в Амерсфорте все еще стоит Черная Шайка?

– Да, – отвечал отрывисто молодой человек, – я свезу тебя в Дурстед, там есть женский монастырь, безопасный от всех нападений, ты там дождешься своего отца.

И видя, что Мария хочет его расспрашивать, он прибавил:

– Пойдем скорее; перестань говорить. Твой голос расстраивает меня и заставляет забыть, что я должен быть только твоим братом. Не лишай меня твердости.

– А скоро мы дойдем до гостиницы, где ты оставил лошадь?

– Скоро; разве ты устала? Дай, я понесу тебя.

И, не дождавшись ответа, он быстро схватил на руки драгоценную ношу и почти побежал с ней по дороге, зная, что это может быть последние счастливые минуты его жизни.

Мария не сопротивлялась, только чудные ее глаза обратились к небу, на котором разлилась заря, и она тихо шептала молитву, чтобы Бог спас ее от собственного сердца. Перед страстным Перолио девушка была смелее и хладнокровнее, и готова была защищаться, но каждое слово Франка трогала ее и лишало всех сил. Она предвидела, что если путешествие их продлится, оба они погибнут, и им нельзя уже будет вернуться к отцу. В эту минуту даже скитальческая жизнь с Франком казалась ей раем, и она готова была для него забыть все. Но мысль о Боге, о матери, строгие правила, внушенные ей патером ван Эмсом, удержали ее на краю бездны; молитва подкрепила ее и она сказала Франку:

– Отпусти меня, брат, я могу идти сама… притом уже светло, могут встретиться люди.

– Так что же? Нас здесь никто не знает, позволь мне донести тебя до гостиницы.

– Нет, Франк, ты забываешь наш уговор, нам навстречу идет какой-то человек; ради Бога, оставь меня.

Франк опустил на землю Марию, проклиная в душе раннего путешественника, но в эту минуту она вскрикнула и побежала вперед, как безумная. Хотя путешественник был еще далеко и шел с опущенной головой, но молодая девушка скорее сердцем, чем глазами узнала своего отца и бросилась к нему навстречу. Скоро и Франк узнал Вальтера и подошел к нему в ту минуту, как Мария от радости лишилась чувств. К счастью, трактир был уже в нескольких шагах и ее перенесли туда. Обморок был не продолжителен и, раскрыв глаза, Мария опять бросилась обнимать отца, рассказывая ему несвязно, как ее спасли Франк и Жуанита, и как она счастлива, что опять увидится с доброй матушкой.