— Весь, сколько будет.

— Меду у меня не так уж много, да и не здесь он, а на пасеке, в Снитинце.

— Я и вывезу прямо с пасеки.

— Как же я тебе его продам?

— Тут ведь недалеко, и пяти верст не будет. Сядем на коней да поедем. Там сторгуемся, а подводы туда я после подгоню.

— Что-то не хочется мне сейчас ехать: так устал за день, что ноги не держат. Побудь сегодня здесь, а завтра поедем.

— Некогда, пан полковник, люди ждут. И мед надо быстрее в Люблин доставить.

— А мне что — хоть чертям доставляй, а ехать не хочется. Вот разве Семашко съездит? Сынку, иди-ка сюда.

— Лучше будет, если пан полковник поедет сам. Сын молодой, а молодые в хозяйстве мало разбираются.

— Нет, не поеду сегодня. У меня еще дел много, опричь твоего меда. Как ты, сынку?

— Могу, чего ж…

— Вот и хорошо. На Султане поезжай, а то застоялся он.

Семашко оседлал Султана и, с трудом сдерживая горячего коня, поехал с арендатором. Палий остался с Корнеем и Саввой.

Не прошло и десяти минут после отъезда Семашки, как прискакал на загнанной лошаденке старик. Он не по летам проворно соскочил с седла и побежал к дому, не обращая внимания на окрики казака, возившегося во дворе. Старик вбежал в комнату, оставив дверь открытой. По загорелому лицу стекали грязные струйки пота, длинная рубаха выдернулась из шаровар и свисала ниже колен. Увидев Палия, старик успокоенно прислонился к косяку двери, глубоко вздохнул, вытер пот подолом рубахи и лишь после этого заговорил:

— Ох, и напугался я, думал, не успею. Слава тебе, господи! На пасеках в Снитинце ляхи засаду сделали, а я в кустах сидел. За тобой арендатор поехал…

Палий не слушал больше. Его лицо побелело и скривилось от боли. Все умолкли, словно оцепенев. Палий первый бросился к двери:

— Коней!

Петро, вошедший со двора вслед за дедом и стоявший у двери, кинулся в конюшню. Все выбежали во двор. Савва, выпрыгнувший в окно, уже выводил коня. Он на ходу крикнул Палию:

— Я один, Семен, догоню.

Петро тоже вскочил на коня и помчался за Саввой.

Савва напрямик пересек поле, выехал на дорогу и поскакал что есть духу. Распахнутую грудь обжигал ветер, надувал сорочку, как парус, пытаясь сорвать ее с тела. На накатанную обозами дорогу конь ронял клочья зеленоватой пены. До пасеки было уже недалеко, впереди синел лес. Там, в лесу, возле кривого дуба, стоят первые ульи. Савва бросил взгляд вперед на дорогу — никого не было видно. Кругом желтела стерня и только в одном месте на ней большой скатертью белела гречка. Савва пристально всматривался в дорогу; он моргнул, смахивая с ресниц набежавшие от ветра слезы, а когда снова открыл глаза, увидел, что из овражка в полуверсте впереди выезжают два всадника.

Это были Семашко и арендатор. Семашко услыхал топот и оглянулся.

«Кто это так гонит коня?» — подумал он и повернулся к арендатору. Но тот уже удирал, неистово колотя свою лошаденку ногами по брюху.

Савва, не сдерживая коня, промчался мимо, крикнув на скаку: «Измена, ворочай назад!» Семашко тронул коня шпорами и отпустил поводья. Султан с места взял в галоп, в несколько прыжков обогнал усталого Саввиного коня и стал быстро приближаться к беглецу. Тот испуганно оглядывался и что есть мочи стегал своего сивого, который неуклюжими мелкими прыжками скакал к лесу.

Арендатор увидел настигающего его Семашку и свернул с дороги на стерню. Но это не спасло его. Казак едва разглядел перекошенное от ужаса лицо, широко раскрытый рот и молящие о пощаде глаза. Арендатор выпустил поводья и свалился с коня. Семашко на лету рассек саблей распластанное тело. Не останавливая коня и не оглядываясь, он сделал дугу по стерне и выскочил на дорогу, где остановились Петро и Савва. Все трое повернули коней и поспешили спуститься в овражек, чтобы из лесу засада не увидела их. По овражку они выехали к Фастову, где с сотней наготове стоял Палий. Он первый увидел их и поехал навстречу.

— Сынку… — посмотрел он на улыбающееся лицо Семашки и сказал совсем не то, что собирался сказать: — Из лесу не видели вас?

— Как будто нет.

Палий еще раз посмотрел на сына и, отъезжая, тихо сказал Савве:

— Из-за меня, старого дурня, чуть было не сложил хлопец голову. Ну, ничего, они за это заплатят!..

— Семен, езжай домой, я сам управлюсь, — сказал Саввз.

— Будь по-твоему. Только смотри, чтоб тихо. Сразу все дороги переймите и неотрывно наблюдайте за большаком, что под лесом, — на нем первую стражу поставь. Это дело рук коменданта Белой Церкви Галецкого, ничьих больше. Постарайтесь не на пасеках бить, а лучше спешьтесь где-нибудь в лесу. Ну, там вам самим виднее будет…

Драгуны лежали в холодке под березами. В ожидании Палия с арендатором они разбили несколько ульев и высасывали душистый свежий мед прямо из сотов. На опушке двое наблюдали за дорогой. Когда с гиком и криками выскочили из кустов казаки, драгуны даже не пытались обороняться. Кое-кто успел вскочить на коней. Пешие и конные заметались меж ульев. Казаки не гнались за ними. Они сделали несколько выстрелов и остановились на краю пасеки. Переворачивая ульи, драгуны раздразнили и без того потревоженных пчел. И пчелы, густо обсыпав лица и руки драгун, погнали их через пасеку. А с другого конца поляны выскочили казаки. Прислоняясь к деревьям, они стреляли из ружей и мушкетов.

Спастись удалось немногим. Даже те, кто успел сесть на коней, сразу же были перебиты казаками, оставленными на дороге в засаде.

…После этого случая Палий перевез ульи в другое место и сам поселился на пасеке. По целым дням ходил он среди высоких дуплянок, стоявших между деревьями в молодом лесу.

Спелые яблоки падали с глухим стуком. Взяток кончался, надо было перевозить ульи. Но Палий не торопился: на пасеке гостили Галя и Семашко. Они приехали вместе с Танским и Андрущенко.

Однажды вечером, когда воздух, казалось, был доотказа насыщен густым запахом спелых яблок и меда, Галя и Семашко гуляли по саду. Они пересекли луг и вышли далеко на дорогу.

Вечерние сумерки опускались на землю прозрачной завесой, потом завеса сгустилась, стала плотной, как полотно, — сперва среди листвы и кустарника, а немного погодя у самой земли сплошное темное покрывало затянуло горизонт, и только вверху мигали далекие звезды. Кричал в траве перепел, зовя подругу, та как бы нехотя отвечала откуда-то издалека.

Вдруг на дороге фыркнул конь, послышались голоса и ругань. Семашко потянул Галю за руку, и они спрятались за стогом сена. Судя по перестуку копыт, всадников было не меньше двадцати. Доносились обрывки их разговоров, особенно выделялось несколько голосов.

— Езжайте одни, увидим, что вы без нас сделаете.

— Сделаем… Не только света, что в окне. А вы еще потужите, да поздно будет.

— Не запугивай, ты нам не указ. Можешь командовать в своем Мозыре, а не здесь.

Кто-то пытался успокоить спорящих, но его выкрики: «Панове, Панове, зачем ссориться? Не время сейчас», — потонули в громкой ругани. Свистнула плеть, кто-то застонал, и вспыхнула не то драка, не то настоящий бой. От группы отделились два всадника и подъехали к стогу. Теперь Семашке и Гале, прижавшимся к пахучему сену, слышно было каждое слово.

— Давай сейчас и повернем, чего нам с ними дальше тащиться?

— Успеем. Поедем пока за ними, а там все хорошенько разузнаем и не с пустыми руками приедем к полковнику.

— А если нас узнают?

— Кто тебя узнает в такой кутерьме? Они друг друга не, знают.

— Скажи, зачем мы к гетману ездили?

— Ты умеешь молчать?

— Еще бы! Как могила.

— Я — тоже. Вот и не приставай пока. Придет время — сам узнаешь. Проедем немного вперед, они вроде угомонились и собираются трогаться дальше.

Семашко не стал больше ждать, он схватил Галю за руку и потянул за собой. Запыхавшись, они прибежали к куреню, подле которого пылал костер. Вокруг огня сидели Андрущенко, Танский, Лесько Семарин и какой-то посполитый. Ждали Палия. Семарин ломал на колене сухие ветки и подкладывал в костер Палий с ведром в руке вернулся с речки, где проверял вентери.