Коронный гетман узнал об этом сразу же после бегства Дружкевича с Буга. Он послал жолнеров через Полесье, чтобы ударить на Палия. Но жолнеров не допустили даже до Полесья: их разбили палиевские сотники, посланные полковником еще перед отъездом в Сороки.

Солнце клонилось к закату. В лагере Мазепы, разбитом у стен Кизыкермена, пели казаки:

Ой, і жнуть женці, розжинаються,

На чорную хмароньку озираються,

Ой, то не хмара, то орда йде…

— Закрой полог, — поднял с подушки голову Мазепа. — Да пойди скажи, пусть там потише будут. И отдохнуть не дадут, разгорланились.

Джура задернул полог и побежал сказать казакам, чтоб не тревожили покой гетмана. Казаки, усмехаясь, выслушали джуру, однако петь не перестали. В последний раз перед сном набивали люльки, вглядывались в предвечерние сумерки. От кизыкерменских башен стлались по земле длинные косматые тени. Солнце быстро опускалось, и тени надвигались на самый лагерь. Вглядываясь в эти тени, каждый думал о завтрашнем дне, об осаде Кизыкермена.

Гетман, наконец, уснул, уверенный в предстоящей победе. Да и как не быть уверенным, если с ним пять полных полков, да еще Шереметев со стрельцами!

Наутро, едва джура тронул гетмана за плечо, Мазепа вскочил на ноги, наспех позавтракал и вышел из шатра. Полки уже готовились к бою. У шатра Мазепу ждал Шереметев.

— Как почивал, гетман?

— Ничего, слава богу. А ты?

— Тоже неплохо.

— Что ж, будем начинать? — спросил Мазепа, закладывая за пояс булаву.

— А может, подождем и начнем осаду? Крепость хоть и не высокая, а видать, зело крепка. Нам дело не к спеху. Чем дольше мы крепость продержим в осаде, тем больше адверсар[17] войск против нас слать будет. Под Азовом и легче станет. Государь мне об этом говорил. Тише едешь — дальше будешь, — так у нас говорится.

— Говорить-то, так и у нас говорят.

— Помнишь, Палий брал крепость, так басурманы о нем узнали, только когда казаки на стены полезли. А мы уже четыре дня стоим на виду.

— Мы лучше, чем твой Палий, справимся, да и приказ еще с вечера оповестили полкам. Начнем! Данило, скачи и скажи, пусть начинают.

Мазепа и Шереметев с подзорными трубами в руках остались у шатра. Приступ начался, как приказал гетман, с северной стороны. Спешенные полки двинулись сомкнутым строем. Перед садами янычары встретили их залпом и исчезли, словно их и вовсе не было. Полки, сломав строй, бросились по садам, пытаясь догнать янычар. У самого рва по ним дали залп из орудий. Пока перебирались через ров, турки успели сделать еще три залпа.

Мазепа то и дело опускал трубу и обращался к Шереметеву, но тот на все вопросы бросал только «угу» или «нет». В запотевшее круглое стекло уже нельзя было отличить казаков от стрельцов. В разрывах между клубами дыма, плывшего над стенами, было видно, как штурмующие взбираются по лестницам.

Турки почти не брались за сабли; они беспрерывно стреляли из луков и ружей, бросали со стен мешки с порохом, они взрывались и обжигали наступавших. Со стен протянулись длинные черные полосы, — то полилась на казаков кипящая смола. Мазепа толкнул Шереметева в бок:

— Гляди, на крайней башне казаки уже зацепили веревку за колоду с козлами.

— Вижу… А ты вокруг погляди, вдоль всей стены наши отступают. С той башни их сразу выкурят.

В самом деле, увидев, что остались одни на башне, казаки побросали уже зацепленные канаты и разбежались по садам.

— Срамота какая, я их сейчас назад погоню, — процедил Мазепа сквозь зубы. — Трусы иродовы, победа на носу была, а они — назад. Эй, коня давай!

— На сей раз ты послушаешь меня, — спокойно промолвил Шереметев. — Пусть бегут. Начнем осаду. Построим несколько гуляй-городков и примемся стены бить. Палий тоже когда-то Кизыкермен осадой брал.

— Палий, Палий! Дался вам всем этот голодранец! Связала меня с тобой лихая година. Как хочешь, так и делай, сам их теперь собирай и свои гуляй-городки строй…

Гетман повернулся спиной к полю боя, словно его больше ничто не интересовало.

Мазепу действительно мало интересовал этот бой.

«Возьмут крепость — хорошо, не возьмут — тоже неплохо, — думал он, — во всем виноват Шереметев. Из-за чего же, собственно говоря, волноваться? Может, даже лучше, если не возьмут».

К шатру подбежал запыхавшийся казак:

— Пан гетман, запорожцы на помощь плывут.

— Где они, далеко?

— Вон уже видно, из-за переката выплывают.

Гетман навел трубу. Вниз по Днепру выплывали длинные двадцативесельные чайки. Кроме гребцов, на них сидело по сорок-пятьдесят казаков.

— Если они приехали на помощь, так иди передай им, пусть плывут дальше, а там подтянут чайки по Сухой протоке и станут за Кизыкерменом. Скажи, что есть вести, будто на подмогу туркам идут Нурадин и Шеринбей. Запорожцы должны их не пустить.

Шереметев одобрительно кивнул головой и отошел от шатра.

«Ишь, и эти голодранцы сюда спешат, поживу чуют. Это они по царевой грамоте выступили. Попроси я, так разве хоть один пошел бы?» — усмехнулся про себя Мазепа.

Он знал, что Нурадин и Шеринбей должны подойти еще не скоро и оставленные за Кизыкерменом запорожцы будут стоять без дела.

Началась плановая осада Кизыкермена. Полтора дня казаки плели высокие ивовые коши, а стрельцы засыпали их землей. Закончив коши, стали слегка пододвигать их к крепости. Турки попытались стрелять в них, но не только пулкортаны, но и большие двадцатипятифунтовые пушки не пробивали кошей даже до половины. Так добрались до самого рва и стали возводить контрстены.

Работой руководил генеральный обозный Ломиковский. Он приказал насыпать вал выше, чем турецкий, метался от сотни к сотне, заставляя работать даже самих сотников. Увидев согнутую, словно приготовившуюся к прыжку фигуру Ломиковского, все начинали работать быстрее, опасаясь узловатой плети генерального обозного. Эта плеть не миловала не только казаков, но даже стрельцов.

Поставили вал. На него втащили ломовые пушки и стали стрелять по крепости. Палили с пятницы до вторника, не жалея пороха. В субботу турецкие пушки почти замолкли. Как только в стене открывалось окно для выстрела, туда сразу же стреляли гранатой, и если она даже не долетала до пушкарей, а падала возле ствола вражеской пушки, то под пушкой загорался деревянный лафет. Кизыкерменский бей назначил по сорок золотых пушкарям, которые согласятся стрелять, но охотников почти не нашлось.

В городе начались пожары.

С Таванского острова, напротив Кизыкермена, из небольшой крепости тоже стали стрелять по валу, но ядра не долетали до осаждающих. Очень скоро с острова совсем прекратили стрельбу, — в воскресенье ночью кошевой Максим со своими запорожцами захватил остров и крепостцу на нем.

Во вторник Шереметев подвез к крепости все свои пушки и приказал стрелять залпами. Даже при дневном свете было видно, как степь после каждого залпа вспыхивала заревом. В центре города загорелось несколько домов, потом пожары возникли в других местах. Ломиковский сам бегал от пушки к пушке, наводил, прикладывал фитиль, покрикивал и бежал дальше.

Турки, несмотря на шквальный огонь, тоже вытащили на крепостной вал несколько пушек. Ломиковского удивляло, почему после каждого выстрела турецкой пушки на казачьем валу вздымаются тучи пыли. Втянув голову в плечи, он побежал туда и увидел, как казаки, смеясь, что-то, выковыривали из земли. Ломиковский нагнулся и увидел на грязной широкой ладони казака несколько сплющенных серебряных монет.

— Турки нам за службу выплачивают, деньгами стрелять начали. Может, скоро и золотом будут. Слава богу, дождались…

— Чего ж вы, аспидные души, раньше не сказали? — закричал Ломиковский. — Значит, у турок свинца нету. Сейчас мы им покажем, что нам это известно. А ну, хлопцы, лук и стрелу.