— О чем вы там толкуете? — спросил я Толю Гулышева.

— Скоро узнаешь, — загадочно ответил он.

Петрович, видимо, тоже знал, в чем дело, но ничего не говорил нам.

Как же были удивлены мы, когда было объявлено, что после ужина состоится… выступление художественной самодеятельности!

Быстро собрались обе бригады в нашей палатке. Она теперь стала как бы клубом. Геня Сабинин, подтянутый, строго официальный, как настоящий конферансье, объявил:

— Начинаем выступление художественной самодеятельности третьей ударной, непромокаемой, невысыхаемой, непотопляемой бригады имени Петровича.

Ребята дружно зааплодировали.

— Первым номером нашей программы выступление поэта Володи Ермолина. Он прочитает свои, еще не известные миру стихи… Не надо оваций, — предостерегающе поднял руку Геня, — поэт стесняется, он еще не избалован славой.

— Перестань трепаться, — толкнул его локтем Володя и, откашлявшись, начал:

Володя читал негромко, без декламации, но ведь он читал о нас, о нашей работе да к тому же собственное стихотворение — и все слушали с большим вниманием, дружно ему аплодировали.

Потом Володя Попов под гитару — аккомпанировал. Геня Сабинин — исполнил песенку «Барон фон дер Пшик». Он же лихо сплясал «цыганочку».

Геня Сабинин торжественно объявил:

— Выступает популярный исполнитель веселых песен с подпрыгиванием Тема Кривополенов.

На середину палатки с не очень-то свежим носовым платком в руках выскочил Тема и, приплясывая, стал петь частушки:

И когда он только успел придумать куплеты? Он и Яшу, бригадира, задел, и Ильиничну, и, перебрал доброю половину ребят.

Программа концерта была разнообразна. Геня Сабинин читал стихи Маяковского, Слава Барабанов рассказал, как дед Щукарь покупал на базаре лошадь. После него, зараженный общим весельем, решил выступить и Петрович. Он помялся немного:

— А вот со мной тоже приключилась история…

— Расскажи, Петрович! — закричали, захлопали ребята.

— Пришел я с моря домой в свою деревушку. Как положено, жена истопила баньку. «Ну, — думаю, — отведу душу парком да березовым веничком». Разделся в предбаннике, захожу. Только нагнулся фонарь «летучую мышь» зажечь, вдруг как свистанет меня кто-то сзади по мягкому месту, да таково-то хлестко! Света я не взвидел. Голышом до дому летел. Всех перепугал… Ну, потом, конечно, пришел в себя, схватил ружье — и к бане. «Что за нечистый дух, — думаю, — со мной такую нехорошую шутку сыграл?..» А что оказалось? Бочонок деревянный с водой в бане стоял, а на нем обруч лопнул. Вот им-то мне и присчиталось…

В заключение концерта Геня Сабинин предложил спеть хором песню «Священная война» и первый, вытянувшись, как по стойке «смирно», начал:

Обе бригады подхватили:

Гневным, суровым, торжественным словам песни как будто аккомпанировало море, которое грозно шумело совсем рядом с палаткой. Песня звучала, как гимн, и лица под стать песне стали строже, суровее.

Концерт закончился, но ребята не расходились. Пели песни: и «Ермака», и «По военной дороге», и про танкистов…

Четыре дня нас мучила жажда, а на пятый шторм неожиданно стих. Засинело небо, неузнаваемо изменилось море, ласково заплескали волны.

— Хороша погодка! — говорил умывающийся на берегу Петрович. Его глаза, каждая морщина обветренного лица так и сияли. Ребята бодро выскакивали из палаток. Только Геня Перфильев, обычно спокойный, немногословный, а теперь расстроенный, злой, вовсю распекал своего друга Арсю Бакова, который с виноватым понурым видом стоял перед ним.

— Изобретатель! Кухтыль ты, как есть кухтыль! Что я теперь без штанов из-за тебя должен ходить?

Оказывается, Арся Баков придумал легкий способ стирки белья. Он на мелком месте подложил под большой камень рукав рубашки и часть брючины, чтобы все остальное свободно полоскалось в воде. Он решил, что волны лучше любой прачки выстирают ему одежду и уговорил сделать то же самое друга своего Геню Перфильева. Но прошел шторм — и не только рубашки и брюк, но даже и большого камня не оказалось на месте…

— Берите парус. Готовьте шлюпку. Грузите бочки, — командовал Петрович, помогая нам в сборах.

— Эх, бочка ты бочка! Жила у попа дочка… — балагурил он.

И вот уже надулся парус, шлюпка чуть накренилась набок, весело зажурчала вода. Лодка, мягко покачиваясь, прошла мимо хорошо знакомого теперь птичьего базара с его неумолкающим гомоном.

Мы идем к другому птичьему базару, что напротив нашего острова. Там в ложбине протекает ручей с удивительно чистой, холодной водой, а на берегу лежат груды сухого, как порох, плавника…

Выйдя на берег, мы в первую очередь приникаем к ручью и досыта пьем холодную, удивительно вкусную воду. На вершине скалы одиноко маячит деревянный крест. Кто и когда похоронен под ним? Мы поднимаемся на скалу. Надпись на кресте разобрать невозможно.

— Наверное, кто-то со скалы здесь упал, — предполагает Володя.

Мы молчим. Перед нами лежит тундра, пустынная, молчаливая, покрытая желтоватым мхом, чуть дальше без конца и края поднимаются холмы, высокие сопки, лишенные растительности. Дикое пустынное место. Как будто и не ступала здесь нога человека.

— Шарик, Шарик! Фью, фью, фью, — начинает вдруг подзывать кого-то Тема Кривополенов. Мы оборачиваемся и видим невдалеке небольшую юркую пушистую собачонку. Она на мгновение останавливается, а затем быстро скрывается за большим холмом. Мы не можем понять, откуда здесь могла появиться собака. Потом догадываемся, что это был песец.

Не такое уж веселое дело наполнять бочки водой. Шлюпку нельзя поставить близко к берегу: сядет на мель при отливе. Надо несчетное количество раз наполнить в ручье ведро и затем брести с ним к шлюпке по обжигающе холодной воде (в сапогах в море мы теперь не выходили: случись что, они могли бы, как гири, утянуть на дно).

Морская вода разъедает ссадины, от холода ноги деревенеют, теряют чувствительность. Согреться, отдохнуть нет времени: уж очень быстро покрывается серыми тучами небо.

Выливая воду в бочку, я увидел свое отражение в воде и глазам не поверил: неужели этот мордастый парень — я? Да, здорово мы все здесь поправились на ненормированном питании. Даже совестно становится, как подумаешь, что в Архангельске сейчас живут на полуголодном пайке.

По всему берегу грудами лежит плавник: бревна, доски, обломки ящиков — чего тут только нет! Все это приносит теплое течение, ответвление Гольфстрима. Говорят, что даже ветви пальм иногда приносит сюда это течение. Разбирая и складывая в шлюпку плавник, мы нашли деревянный буй. Когда потом мы раскололи его, то внутри обнаружили записку. Оказалось, что буй был сброшен экспедицией с «Малыгина» в начале тридцатых годов. Тех, кто найдет буй, просили уточнить координаты места находки и сообщить в институт океанографии. (Не знаю, сообщил ли кто о нашей находке). Мы поспешили заполнить шлюпку дровами и отошли, парус ставить не решились: ветер настолько окреп, что мог перевернуть шлюпку. Нас тревожила мысль, что он может отнести ее в сторону от Пухового и тогда…. В открытом море наша скорлупка беспомощна.

— Придется поработать, ребята, — нахмурившись, сказал Тема.

Мы это и без него понимали. Гребли изо всех сил. Тяжело груженная шлюпка глубоко зарывалась носом в разыгравшиеся волны, обдавая нас холодным ливнем брызг. Мы скоро промокли насквозь, но холода не чувствовали, напротив — нам было жарко. Волны проходили почти вровень с бортами, угрожая залить шлюпку. Вода в бочках плескалась и скоро захлюпала под ногами. Тема одной рукой держал рулевое весло, а другой пытался вычерпывать воду, но это ему плохо удавалось.