Тетя Нюша пригласила нас за стол. Это был королевский завтрак! Мы ели суп из рябчиков, какую-то необыкновенно вкусную жареную рыбу, и все это с теплым, только что из печки хлебом.

— Хорошо живете! — удивился Иван Степанович.

— Ой лучше сплюнь, Иванушко! — забеспокоилась тетя Нюша. — Конечно, живем мы у озера, рыбы у всех в достатке. Птицу лесную нет-нет да и занесет соседский парнишка, Ленька Коновалов. А вот с хлебом — беда. Очень уж мало приходится на трудодень в этом году. Все, конечно, понимают — надо фронту помогать, все готовы последнее отдать, только бы скорее фашистов прогнать, войну закончить. Из каждой семьи кто-нибудь да воюет. У нас здесь, слава богу, тихо, спокойно, а там и пули, и бомбы, и всякая такая антилерия. Десять мужиков погибло из нашей деревни: Митрофан Обрезков, Иван Коновалов, Миша Ванеев…

— Что, Мишка погиб? — вскочил Иван Степанович,

— Да, в прошлом месяце из госпиталя извещение получили. Анна, его жена, еще и по сию пору не может прийти в себя.

— Эх, Миша, Миша, друг ты мой хороший! — с грустью проговорил Иван Степанович. — Три года мы с ним в Кослане в школе за одной партой сидели, на действительной в Армии вместе служили…

После завтрака Иван Степанович сразу же засобирался в дорогу.

— Вы бы остались на денек, отдохнули, — предлагала хозяйка. — Я бы вам баньку жаркую истопила, а тебе, племянничек, и чекушку бы разыскала в деревне. Я ведь сегодня на весь день у бригадира отпросилась.

— Что ты, что ты, тетя Нюша! — отмахивался Иван Степанович. — Да я ведь сегодня дома буду. Там же и мать, и жена, и ребятишки. Были бы крылья — полетел бы.

Мы стали одеваться. Я заметил, что мой заплечный мешок заметно потяжелел.

— Я вам курников да хлебушка в дорогу положила, — объяснила тетя Нюша.

Она проводила нас до конца деревни, прослезилась при прощании с Иваном Степановичем.

— Поклон низкий всем передавай. Жива еще, мол, тетя Нюша. Все еще скрипит, старая.

И вот мы опять в дороге. В ногах как будто и не было усталости, они шагали, как заводные, словно чувствовали скорый конец пути.

Снежинки неторопливо падали и падали с низкого серого неба. Молодые елочки и сосенки в белых пушистых шалях — одна другой наряднее — красовались вдоль дороги.

Иван Степанович, чувствовалось, волновался, торопился. Он так широко шагал, что мне временами приходилось бежать, чтобы не отстать от него.

— Даже не верится, Коля, что сегодня вечером буду дома. Понимаешь? До-ма, — говорил он. — Увижу мать, жену, ребятишек. Их ведь двое у меня. Старший, Иван Иванович, серьезный мужик, ему уже семь лет, а младшему, Василию Ивановичу, еще только четыре годика исполнилось, он, поди, и не узнает своего батьку. Сколько раз я их вспоминал в трудные минуты, сколько раз во сне видел!

Из-за молодой поросли деревьев, широкой темной полосой выделяясь среди окружающей белизны, показалась река.

— Мезень! — радостно ахнул Иван Степанович и с мальчишеской резвостью кинулся к реке. Я побежал за ним.

Река как будто застыла на месте, ни одна морщина не рябила ее свинцово-серую поверхность.

Иван Степанович остановился у низкого песчаного берега, постоял минутку. Потом он снял вещевой мешок, достал солдатскую кружку, зачерпнул речной воды и медленно, словно смакуя, выпил. Лицо у него при этом было торжественное.

Иван Степанович обтер усы и низко поклонился реке.

— Здравствуй, матушка Мезень! Здравствуй, родная! Вот и опять довелось увидеть тебя…

Дорога наша подходила к концу.

Став взрослым, я понял, что эта дорога вела меня из страны моего детства в большой и многотрудный мир, поэтому она и запала мне в память… «Да, это дорога на всю жизнь», — говорю я себе.