Войска шествовали тесными шеренгами; командиры Орина возглавляли колонны солдат, а вожаки наемников — те, что не сбежали — шли во главе своих разношерстных отрядов. Варган, на боку которого болталось теперь два меча, легким галопом ехал рядом с Иллесом и Тайс. Дестан Болард шествовал во главе всего строя — слева от Орина; а справа, по настоянию барона, ехал Конан.

Как-то само собой получилось, что киммериец, ничего особенного не сделав для этого и даже не слишком того желая, занял в войске барона особое положение. Он не был назначен даже десятником, оставаясь обычным наемником, однако сам Орин обращался с ним уважительно и спрашивал его совета, да и остальные воины, многие из которых оказались понаслышке знакомы с репутацией варвара, относились к нему с большим почтением.

Варвар, которому по натуре отнюдь не была свойственна заносчивость, воспринимал все это совершенно спокойно, с горделивой невозмутимостью и достоинством, что еще более привлекали к нему сердца солдат.

..Орин ехал, прищурившись от яркого утреннего солнца, и, слыша позади себя шум, издаваемый его войском, чувствовал успокоение. Он часто оглядывался, и сердце его переполняла гордость, когда он видел стройные, уходящие вдаль колонны — они тянулись по полям, поднимаясь по склонам и спускались в лощины. Армия… сильная армия. Армия, которая вознамерилась вернуть свой город и разрушить колдовство.

Орин посмотрел на дорогу, поднял руку и yкaзал на северо-запад.

— Сафад, — сообщил он Конану, — лежит вон за тем лесом.

— А мы сможем дойти до леса хотя бы к вечеру

— Легко. Мы станем там лагерем. А к утру завтрашнего дня мы увидим и сам Сафад, — произнес он голосом, наполненным и пылом, и горечью.

Конан удовлетворенно кивнул. Болард ехал рядом с ними, такой же неразговорчивый, как всегда. Его можно было принять за статую, посаженную на коня — все утро он безмолвно просидел в седле, погруженный, как подумалось киммерийцу, в свои тягостные мысли.

— Конан, а почему ты пустился в странствия? — спросил его Орин. — Что заставило тебя оставить свой родной дом и взять в руки меч, чтобы сражаться на чужой стороне?

— Ты считаешь, я слишком далеко забрался от гор родной Киммерии? — варвар усмехнулся. Что за странный вопрос…

— Нет конечно. — Орин улыбнулся. — Но… мне никогда прежде не доводилось встречать твоих соотечественников, они редкие гости в

наших краях. Мне просто интересно. Каждому путешественнику есть что рассказать, и каждый странник имеет богатый опыт. А его можно приобрести только по прошествии времени и пройдя долгий путь.

Конан нахмурился — а затем встряхнул головой, так, что его густые черные волосы, непослушные, развевающиеся на ветру, упали ему на спину.

— Когда я был совсем молод, все мои родные погибли, — сказал он Орину. — Убили всех, а меня взяли в плен. Я стал гладиатором в Халогe, затем бежал. С тех пор… много где побывал и нигде не задерживался надолго. Как будто ветер странствий подталкивает меня в спину, не давая усидеть на месте. Но мне нравится такая жизнь!

Они спустились с холмов и теперь ехали по долине.

Монотонно покачиваясь в седле, Конан смотрел на дорогу, и вспоминал многие другие, по которым он странствовал, будучи воином, точь-в-точь похожие на те, по которым он, конечно, будет следовать завтра, и через день, и…

Кромки леса они достигли уже в сумерках, и там разбили лагерь. Ночное небо было чистым и безоблачным, а воздух — очень теплым; на небе сверкали звезды, сияние которых серебристым узором отражалось на ветвях, покрытых мхом. И страх, рожденный под влиянием колдовства и неизвестности, который сопровождал воинов в пути, теперь, казалось, неведомым образом исчез, испарился.

Это трудно было объяснить, но Конан чувствовал, как страх, владевший всем войском, исчезает — это ощущение испытывали и Орин, и другие из его свиты. Пока воины ставили палатки, разжигали костры и выставляли часовых, барон беспокойно вышагивал по поляне, словно пытаясь учуять, уловить нечто, царившее в атмосфере.

— Ты это чувствуешь? — спросил он у Дестана Боларда; Конан стоял поодаль и прислушалась к их разговору.

— Занавес поднялся, — ответил тот своим глухим, металлическим голосом, — и дверь открылась.

Орин всмотрелся вдаль, пытаясь сквозь редкие деревья увидеть ночной Сафад.

— Он там, — произнес барон, — хотя мы его и не видим. Ни огней, никаких признаков жизни… — Он повернулся к Боларду и строгим, неожиданно гневным голосом спросил: — Что он сделал, Дестан? Что он сделал?

Болард не отвечал.

— Я не вижу Сафад. Неужели он полностью его разрушил? — Голос Орина дрожал от гнева; мускулы на руках вздулись, а руки сжались в кулаки.

— Он не исчез, — ответил Дестан угрюмо.

— Это ловушка… Болард пожал плечами.

— Не знаю. Я знаю, что это ощущение идет оттуда. Усхор все еще там. Он словно накрыл город покрывалом. Его присутствие на земле может быть незаметным, но сам он и его колдовство остаются. — Его слова — жесткие, зловещие — звучали убедительно, они принадлежали человеку, прошедшему все круги преисподней.

Орин отошел в сторону, чтобы прийти в себя после слов Боларда — обдумать их как следует и молча излить свою ярость. Но Конан, проводив взглядом Орина, повернулся к Дестану.

— Такое чувство, будто облака наконец рассеиваются, — сказал он. — Ты действительно уверен, что Усхор там?

Болард усмехнулся.

— Усхор может управлять даже чувствами. Если даже вокруг покой, знай, что за ним прячется назревающая буря.

Он развернулся на пятках и ушел. Конан, глубоко задумавшись, смотрел ему вслед. Ночь была ясной, звезды сверкали и казались такими же яркими, как капельки росы, освещенные солнцем.

Такими же яркими, как капли росы, которые — вспомнилось ему — сияли в лучах солнца два дня назад, до того, как налетела буря…

Они увидели Сафад утром следующего дня.

Город стоял иа вершине высокого холма, окруженного жидкими рощами и плодородными полями и пастбищами. Обнесенный высокой стеной, безмолвный и одинокий, город не подавал признаков жизни.

— Он выглядел так же, когда мы оставили его, — сказал Орин. — Такой же заброшенный…

Конан чувствовал, что человек, который, вытянув шею, сидел в седле рядом с ним, напряжен и взволнован; его руки крепко сжимали поводья, а глаза были устремлены на город — барон пытался отыскать признаки вероломного колдовства. Утро было безмятежным. Небеса сияли лазурью, но птиц в воздухе не было. Все вокруг выглядело заброшенным — тут и там в бороздах валялись плуги, а мотыги и колышки для саженцев остались лежать там, где их бросили.

— Мы уходили именно этой дорогой, — сообщил Орин Конану, — и все время, пока не достигли леса, сражались с призраками.

И вдруг далеко на западе раздался низкий, раскатистый грохот — словно дракон проснулся после долгой спячки. Иллес, который ехал позади Орина и Боларда, произнес отсутствующим тоном:

— Гроза…

Орин покачал головой, а Болард, которого почему-то взволновало сказанное Иллесом, повернулся к нему и глухо засмеялся.

Гром прогремел снова, все там же, на западе — словно подсказывая Иллесу, что это не гроза. Молодой воин повернулся к Тайс, но та смотрела мимо него; затем легонько коснулась пальцами его руки.

Усхор…

Было ясно, что его легионы ждали неприятеля. Но где они находились — в городе или далеко на западе? Орин пришпорил лошадь и помчался вперед, обогнав Боларда, Конана и Иллеса. Правитель Сафада бросался во все стороны, осматривая холм, поле и пашню в поисках хоть какого-нибудь намека на засаду, устроенную Ус-хором.

Но маг по-прежнему скрывался и выжидал.

По мере приближения к городским стенам, Конан чувствовал все возрастающее напряжение; кожа под доспехами взмокла от пота. До Сафада было уже недалеко, и теперь город был виден весь — безликий, безмолвный; на стене не было ни одного человек, а со стороны ворот не доносилось ни единого звука. Сафад лежал оскверненный, мертвый. Конан в любой момент ожидал нападения и представлял себе землю, дрожащую под ногами, неистовую бурю в небе, странный ветер и горящие глаза призраков…