После разгрома белогвардейского полка Ефимов получил приказ пересечь границу губернии, выйти на железную дорогу и соединиться с регулярными частями Красной Армии.

Мы шли из тыла белых. Чем ближе к фронту, тем труднее было пробиваться вперед. В беспрерывных боях потеряли больше половины людского состава. Часто голодали. Забыли счет дням и ночам. Я во время этого трудного похода научился спать на ходу. Идешь, тычешься носом в спину товарища и даже видишь интересные, красивые сны.

Часть пленных — бывшие батраки и рабочие — получили оружие и вместе с нами переживали все трудности похода.

Андрей Иванович Панин нашел среди них приятеля, чеха, бывшего машиниста с фабрики, и до хрипоты спорил с ним о преимуществе дизеля перед паровой машиной. А о том, какой строй лучше — капиталистический или советский, — споров между приятелями уже не было.

В конце января мы вышли, наконец, в расположение своих частей. Нас поставили на отдых недалеко от станции Бор, возле города Глазова.

В пристанционном поселке разместилась третья бригада седьмой дивизии, только что прибывшая из центра для защиты Перми. Панин ворчал:

— Надо было в декабре послать войска в помощь 29-й дивизии, тогда бы, может быть, и Пермь не сдали. Явились после драки кулаками махать.

Однажды Панин предложил мне:

— Съездим в бригаду, поглядим, что это за вояки живут в поселке на Бору?

Оседлав лошадей, мы отправились на станцию. У вокзала прямо на снегу валялись в беспорядке станковые пулеметы, патронные ящики и прочее. Возле груды военного имущества сидел часовой и… подшивал валенок. В сторонке у ящиков стояла его винтовка.

Когда мы подъехали, он вскочил на ноги и закричал:

— Куда прешь! — И разразился такой руганью, какой я и от бурлаков не слыхивал.

Панин, наклонившись в седле, схватил за штык винтовку часового и дал шпоры коню. Часовой пустился было бегом за нами, а потом махнул рукой и сел на свой пост.

С «трофеем» мы въехали в поселок. По улице шлялись неряшливо одетые военные. Мы спросили у одного:

— Где найти командиров?

Военный заулыбался во всю рожу и ответил:

— У комбрига в очко режутся.

— Где штаб?

— В школе…

Охраны у штаба не было. Никто нас не встретил. Мы привязали лошадей и вошли в школу.

В одном из классов мы услышали голоса. Панин приоткрыл дверь и спросил:

— Можно войти?

— Минуточку! — послышался ответ.

Я заглянул через плечо Панина. За школьным столом сидели четверо военных. Один пожилой, остальные — безусая молодежь. Они спешно совали по карманам карты, деньги.

Панин перешагнул порог, я за ним.

— Начальник разведки партизанского отряда Панин! — отрекомендовался он хозяевам.

— Я — комиссар полка Мудрак, — не вставая со стула, сказал пожилой. — А это мои товарищи: комиссар бригады Тринкин, комиссары полков, как я, Гриша Мазурин и Степка Соловей.

Бригадному комиссару было лет двадцать, а Грише со Степой и того меньше. Комиссар бригады Тринкин встал, одернул гимнастерку, поправил желтые ремни и недовольным тоном заметил:

— Мне не нравится, когда в штаб бригады являются без вызова.

— А наш отряд не подчинен вашей бригаде, — ответил Панин. — Мы приехали сюда как соседи.

На лице Тринкина заиграл румянец.

— Я этого не знал, товарищи. Прошу садиться.

Панин угостил комиссаров монастырскими папиросами и рассказал, каким образом он захватил у часового винтовку.

Поднялся неистовый хохот. Тринкин взял трубку телефона.

— Штаб-квартира? Пузырьков, ты? Топай сюда! Аллюр три креста!

В класс вошел воин. К какой он принадлежал армии, догадаться было невозможно. Одет в черкеску, на открытой груди вытатуирована нагая женщина, на голове что-то вроде папахи. За ремнем штык с красным бантиком. Открыл он дверь, не попросив разрешения, и спросил развязно:

— Чего надо?

— Снеси винтовку часовому на станцию.

— А пошто?

— Не пошто, а отдай ему винтовку, пока смены нет. Попадет от командиров, если узнают, что часовой винтовку проворонил. Неси!

— Товарищ комиссар бригады! — обратился Панин к Тринкину. — Того часового, что на посту подшивает валенки и не дорожит оружием, надо привлечь к военному суду, а не возвращать ему потерянную винтовку.

— Брось, товарищ Панин, — возразил Тринкин. — Пусть дисциплиной командиры занимаются, а мы — комиссары, наше дело — политика.

— А это разве не политика? Как же, выходит, у вас поставлена политическая работа? — спросил Панин. — Коммунисты в полках есть?

— Есть, — ответил Тринкин. — Какая же Красная Армия без коммунистов? В одном полку у нас целых три члена партии, а в другом пять человек. Только в третьем, кроме комиссара Степы Соловья, кажется, коммунистов нету.

— А вы откуда сами-то? — с плохо замаскированным ехидством спросил Панин.

Тринкин не понял и невозмутимо ответил:

— Из разных мест. Товарищ Мудрак, например, из Камской дивизии. Командовал батальоном. Проштрафился немного, ну его и послали на исправление в нашу бригаду комиссаром полка.

— Ничего я не проштрафился, — заговорил Мудрак. — И из партии меня исключили неправильно.

— Постой, постой! — остановил его Панин. — Тебя, говоришь, из партии исключили…

— Батальон разбежался, а я при чем?..

Молодые комиссары подняли хохот. Тринкин сказал сквозь смех:

— Товарищ Мудрак единственный в своем роде беспартийный комиссар.

— Ничего подобного! — серьезно запротестовал Мудрак. — Я не беспартийный, а исключенный из партии. Это большая разница.

По лицу Панина пробежала мрачная тень. Еле сдерживая себя, он сказал:

— Ну что ж! Вроде бы наговорились. Поехали, товарищ Ховрин!

Когда мы садились на коней, Панин возмущался:

— Какая может быть у них дисциплина, если в полках коммунистов нет, комиссарами малые ребята, да «мудраки», исключенные из партии. Черт знает что!

Проезжая мимо вокзала, мы натолкнулись на строевые занятия.

На перроне стояла шеренга солдат с винтовками. Возраст их был самый разный. Рядом с мальчишкой топтался бородач. Винтовки держали они каждый по-своему: кто у левой, кто у правой ноги, кто к себе затвором, кто от себя.

Командир вызвал из шеренги «старичка».

— Как стоишь? Как держишь винтовку?.. На пле-е-чо!

Воин лениво поднял винтовку на правое плечо вверх затвором и заулыбался: знай, мол, наших, как я умею держать на плече «оружию».

— Ты пожилой человек, — возмущался командир, — неужели никогда в армии не служил, неужели в руках винтовка не бывала?

— На войне не бывал, — ответил воин. — В германскую маслобойный заводик содержал. Некогда было воевать-то. Первый раз на войне. Винтовку даже заряжать-то не знаю, с какого конца.

— Как же ты будешь воевать?

— А мне наплевать на твою войну. Сам воюй, если желание имеешь.

Остальные, нарушив строй, сбились в кучу вокруг своего командира и расшумелись:

— Приварка нет, а с ружьями гоняют.

— Если хочешь, мы всю твою Вятскую губернию отдадим адмиралу Колчаку.

Командир вырвался из толпы и приказал:

— Становись! Стрелять буду!

— Всех не перебьешь! — заявил пожилой, из-за которого началась вся суматоха. — Пошли, ребята, отдыхать. Ну его к богу. — Он перед носом командира воткнул винтовку в снег и зашагал прочь от вокзала.

Не вытерпело сердце партизана.

— Назад! — крикнул Панин и пригрозил гранатой.

Толпа остановилась в оцепенении.

— Станови-и-ись! — прогремел Панин.

Когда все покорно выстроились, к нам подошел их командир и заявил претензию:

— Кто вы такие? Какое имеете право вмешиваться не в свое дело?

— Ты помалкивай! — сказал ему Андрей Иванович. — Один на один я бы научил тебя командовать, а при этих неудобно… Слушайте, вы! Больше чтобы не бузить, а не то!.. Занимайся, командир, да не забывай партизана Андрея Панина.