– Да вот не для кого больше, – эльф грустил. Он что-то потерял когда-то. И память берега хранила смутные тени ушедшего безвозвратно.

Привычка, оставшаяся от времен, когда Аш был наемником, взяла свое: он сел на край берега, опустив ноги в воду, достал из потайного кармана неизменную флягу с вином и сделал глоток. Хмельное зелье растеклось приятным теплом по телу и тихой грустью по мыслям. Повинуясь беззвучному зову, из воды вынырнула кувшинка, раскрывая венчик белых лепестков навстречу бледному лунному свету. Друид любил цветы, особенно такие, светящиеся в темноте. Пальцы бережно коснулись хрупких лепестков.

Осторожно потянув стебель из воды, Аш вытащил кувшинку, не навредив ей, и распластался на земле, раскинув руки в стороны, оставив белоснежный цветок там, где сердце. Было когда-то… Ночь перед рассветом всегда была чарующей, а сегодня вообще особенной. И всему виной – сон. Тот самый короткий сон. Те обрывки воспоминаний, которые сумеречник потерял.

Он отдыхал – скорее даже, отстранился от мира вообще и пребывал в своих мыслях, в мечтах. И от этого сладко ныло под ложечкой, окуная в зыбкий туман памяти о чуде, которое исчезло и не повторится. Друиду было тоскливо и одиноко из-за этих воспоминаний, словно, утратив их, он потерял что-то очень важное. И лишь приходя на этот берег, мог коснуться тени. Когда-то здесь произошло нечто важное, чего больше нет. И никто не скажет, где искать.

– А что будет, если он вспомнит?

– Не вспомнит. Смертному это недоступно. Он ведь даже не демиург.

– Ну… а если узнает как-то?

– Ой, это уже пугает.

– Да, нам точно не поздоровится. С его-то нравом…

– Мде, нас он и так недолюбливает. Страшно подумать, что он в гневе может натворить.

– Да откуда ему узнать? Кто скажет?

– Никто не скажет. Ведь, кроме нас, никто не знает. Правда, Риз?

– Ась? А я при чем? Я не при чем. Меня вообще здесь не было, когда вы его душу разломали.

– Так ты у нас теперь чистенький, значит? А девица? Не твоих ли рук дело?

– Ну да, моих. Послушал вас тогда, идиотов. Просто не знал.

– Чего ты не знал?

– Ничего не знал. Тринадцатую не знал.

– А теперь, значит, знаешь?

– Больше, чем вы.

– Риз, ты стал странным с тех пор, как связался с этим твоим смертным.

– Это вы странные. Бессмертные сути стихий, а всё такие же дети, какими создал вас Пламень.

– А ты не такой, значит?

– Уже не такой.

– Риз, да что случилось-то?

– Я создал жизнь.

– ТЫ?!

– Ты же воздух, как ты смог?! Это не твое предназначение!

– А мне плевать. Зато это было здорово. И вообще, пора мне. Засиделся я с вами.

– Риз?!

Воспоминания уносили сумеречника всё дальше, маня призрачным щемящим теплом того, что было… было здесь когда-то. Тревожно тренькнула натянутая струна, не пуская дальше, оставляя лишь тусклый свет луны, которого хватило, чтобы растворить в своем сиянии осколки прежнего эльфа. Осколки памяти.

И в тот же миг, выныривая из тягуче-сладкого тумана, Аш осознал, что на берегу он не один. Приторно-тленный запах увядающего цветка болезненно резанул по тонким ноздрям друида, заставляя узнать в чужаке вампира: лишь кровопийцы издают запах умирающих цветов.

«Да что же им неймется? Еще один, паломничество устроили в мой лес, что ли? Или… или?» – сумеречник поймал себя на том, что именно этот запах ему знаком. Память услужливо подсунула образ недавнего незваного гостя, рисуя синие глаза на смуглом лице, светлые волосы, изящный стан. Эльф даже потянулся за мысленным образом. И отмахнулся, одергивая себя.

«Проклятье, что за наваждение? Ох уж мне эти летние рассветы и кувшинки», – он снял с груди цветок и вернул в воду; светящийся венчик сразу же закрылся и нырнул, прячась в смолисто-черную темень ночного озера.

Но чужак не померещился, он точно был здесь. Это Аш осознал, едва смахнул все призраки чарующей предрассветной ночи. И оставить это просто так друид не мог. Он сосредоточился, прислушался к шорохам и звукам. Ему не нужно было видеть, где вампир, – он просто знал.

Незаметной тенью сумеречник скользнул меж деревьев. Вампир украдкой пятился от берега, его шаги были осторожны и неслышны; но стрятаться от звериного чутья Аша в его владеньях было невозможно. В такие моменты хозяин леса был больше зверем, чем эльфом.

– Каким же медом тебе здесь намазано, или кто пролил зелье приворотное? – выдохнул он над самым ухом чужака, успев поймать его в захват, удерживая левой рукой кисть вампира, а правой прижав спиной к себе так, что достать Аша оружием или заклинанием становилось весьма проблематичным.

Лишив нежданного гостя свободы действий, сумеречник улыбнулся. Сейчас в нем спала жажда крови, заставляющая убивать всех, кто осмелился ступить под сень его леса. Но проснулась совсем иная жажда. От скуки или волшебной ночи, серебрившейся лунным сиянием в предрассветной мгле… а может, от наваждения воспоминаний.

– Неужто кровопийца может оценить очарование рассвета на берегу лесного озера? Тебе понравится, если выпьют твою кровь? – шепнул он, обдав дыханием ухо вампира, и вонзил клыки в беззащитную шею. Тягуче-густая приторная сладость заполнила рот… и, растерявшись от неожиданного вкуса, он глотнул. И, как зачарованный, укусил сильнее, продолжая высасывать странную, с дурманящим запахом, кровь вампира.

Голова закружилась. Он пошатнулся, цепляясь за пленника, стискивая в кольце рук. Перед глазами поплыли круги, растекаясь миражом, путая видимое и то, что мерещится. Аш словно впал в прострацию, не понимая, что происходит, где он, с кем он… и что делает.

«Это я тут кусаться должен!» – донеслась до сознания обрывочная мысль вампира.

– Решил отыграться на мне, да? – прошипел кровосос, внезапно оказавшийся в роли жертвы, едва скрывая клокочущую внутри ярость и огромным усилием воли заставляя себя стоять спокойно, ощутив внезапно накатившую слабость. – Давай, животное… «Зверь…»

– Да, я зверь… – отстраненно произнес Аш. И он когда-то говорил уже эти слова. На этом самом месте. И кто-то был в его объятьях. Провести пальцами по вырезу туники… по кружеву шелковой сорочки. Рывком развернуть лицом к себе, всматриваясь в полыхающую бессильной яростью синеву глаз. … изумрудный взгляд с золотыми искрами…

Навалиться всем весом, роняя вампира на землю. Густой аромат разнотравья, смешанный с дурманно-сладким запахом мертвых цветов… шиповника. Да, так пахнет увядший шиповник. Рука пленника взметнулась в попытке отстранить, казалось, спятившего эльфа.

… изящная хрупкая рука коснулась черных прядей, осторожно проводя по ним кончиками пальцев…

Пьянея от запахов утреннего леса, раскрывшихся кувшинок, крови и росы, эльф отпустил руку вампира и неистово рванул тонкий шелк, обнажая плечи, безжалостно впиваясь поцелуями. Он больше не был эльфом, не был друидом, в нем кипел первобытный азарт голодного хищника. Вот только жаждал он иного: его добычей стала страсть, которая заставляла дрожать, терять слова; от которой сбилось, став прерывистым и тяжелым, дыхание. Забывшись, запутавшись в том, кого видит, и кто на самом деле извивается в его руках. … горячие губы робко ответили на поцелуй…

Его властные ладони шарили по прохладной смуглой коже, скользя повсюду, исследуя… или пытаясь что-то найти. Аш сдернул одежду, теснее приникая к пленнику, задыхаясь от едва сдерживаемого желания. Жажды.

… стройное, тонкое, как тростиночка, тело выгнулось навстречу прикосновениям, отдаваясь в их власть слабым стоном…

Вампир взвыл и, вывернувшись, всадил в него клыки. Не подозревая, насколько отличается кровь эльфов от человеческой, к которой привык… особенно от крови древнего друида, отмерившего много сотен лет жизни. Стон перешел в глухой рык. Вампира трясло, как в лихорадке.