Мисудзу,

Извини, что опоздал с ответом на ваши с Итару письма. Некоторое время я был лишен всякой возможности ответить вам. Сейчас у меня наконец появилось время задуматься о будущем, поэтому решил вам написать. Я слышал о разрушительном землетрясении и бессмысленной газовой атаке в метро, поэтому рад был узнать, что вы живы-здоровы. Прежде всего выскажусь о том, что тебя более всего волнует.

Думаю, тебе не в чем оправдываться. Я действительно заслужил «наказания свободой». Нет лучшего шага, как развод, чтобы каждый из нас решил для себя, как дальше жить. Твои чувства к Итару также вполне объяснимы. Разумеется, я не таю на него ни малейшей обиды. Скорее я ему благодарен. Ведь, по сути, я довел тебя до самоубийства, а он спас тебе жизнь. То, что вы полюбили друг друга, неизбежно. Без всякой иронии, желаю вам жить дружно и счастливо. Я продолжаю странное плаванье, из которого невозможно вернуться, плаванье, низводящее все глубже в пучину унижений, когда раскаяние уже бессмысленно. Кажется, что дни, прожитые в нашем доме, были давным-давно. Тот, кто жил с тобой, мое прежнее «я», уже не имеет ничего общего со мной нынешним. Хотел бы рассказать тебе обо всем, что со мной произошло, вот только не знаю, с чего начать. Я обманулся в своих ожиданиях, все случилось ровно наоборот тому, о чем я мечтал. Мне надоело проклинать свою судьбу. Я даже не пытаюсь вспомнить, в какой момент шестеренки, обезумев, пустились вращаться вразнос. Начало положила известная тебе женщина, но теперь я поставлен в такие условия, что если пойду против нее, то только нанесу вред себе. Обвиненный в преступлениях, которых не совершал, я был какое-то время заперт в темном трюме, потом в машинном отделении с его жарой в сорок градусов и шумом в девяносто пять децибелов, а сейчас приютился в туалете.

Ты, наверно, недоумеваешь, о чем это я. Если в двух словах, корабль, на который я сел, захватила террористическая группировка во главе с американцем китайского происхождения, неким Брюсом Ли, пассажиры стали заложниками и вынуждены быть соучастниками провозглашенной им «революции в морях Азии». У меня отняли все – деньги, паспорт, одежду, я стал бесправным, абсолютно беспомощным существом.

Пассажиры были вынуждены играть с Брюсом Ли и его подручными в страшную игру, ставя на карту свою судьбу. Им не оставили иного способа определить свое будущее. Та женщина очень вовремя стала любовницей Брюса Ли и таким образом единственная из всех смогла избежать ужасной человеческой трагедии. Ты пожелала мне быть игрушкой в ее руках, но в действительности все вышло не так просто. Она и в самом деле ускорила мое падение, но сейчас мне кажется, что у нее не было специального намерения меня мучить. Она всего лишь не противилась судьбе, покорно отдавшись произволу, царящему на корабле. Нет, она как будто сама стала Фортуной, богиней судьбы. И это меня угораздило в нее влюбиться! Подумать только, я еще рассчитывал, если повезет, вести с ней вместе домашнее хозяйство! Она даже забеременела от меня. В данный момент неважно, случилось это взаправду или она разыгрывала комедию. И все-таки жаль, что она не родила мне ребенка. Я бы как раз сейчас стал отцом. Разумеется, тогда не было бы и никакого плаванья на сумасшедшем корабле. Но я поступил по воле богини судьбы, в результате нахожусь здесь, на корабле, и теперь бессмысленно рассуждать, «что было бы, если бы…». Брюс Ли оказался ловчее меня в обращении с Фортуной. Он крадет чужую удачу, чтобы простереть еще шире свою длань над морями Азии. Мне же не осталось ничего другого, как считать измену Фортуны своим спасением.

Я вызвался играть в решающей игре, чтобы отомстить Брюсу Ли за то, что он увел у меня богиню судьбы. Кроме нее при Брюсе Ли есть еще одна богиня судьбы, и я задумал склонить ее к измене. Но и тут вновь вмешалась она. Не поверишь, но она принесла в казино револьвер и, бросив вызов мне и богине судьбы номер два, предложила сыграть в русскую рулетку.

Я проиграл. В русской рулетке поражение означает смерть. И, однако, я, проиграв, остался жив. Казино сотряслось от грохота выстрела, ухо на время заложило, но голова осталась цела. Выстрел был холостой.

Будь выстрел настоящим, я бы сейчас вместе с повесившимся капитаном Нанасэ лежал на дне Японского моря. Слишком легкая смерть, пришлось бы прицепить камень побольше, чтоб я смог затонуть. Вместо этого я, как избежавший смерти и проигравший, в соответствии с договором, заключенным перед игрой, стал рабом Татьяны, экс-богини судьбы Брюса Ли. В то же время моя бывшая спутница поклялась, что, если я спущу курок, она станет моей рабой. Для меня до сих пор загадка: что у нее в голове? Подстроив все так, что я оказался на волосок от смерти, она вставила холостой заряд и спасла мне жизнь только для того, чтобы превратить в раба другой женщины, а теперь готова меня всячески опекать… Если это игра, то есть ли в ней хоть какие-то правила?

Татьяна приказала мне раздеться догола и заперла в женском туалете. Видимо, поначалу она помышляла лишь о том, как бы сильнее меня унизить. Ведь в действительности она хотела унизить Аои, свою соперницу. Нажимая на курок, Татьяна не знала, что заряд холостой, поэтому считала, что Аои над ней насмеялась. Она бы с радостью раздавила Аои, которая, пользуясь покровительством Брюса Ли, обвивалась вокруг нее, как змея, чтобы в конце концов нанести смертоносный укус. Татьяна мне приказала – издевайся над ней. Она, твоя изменница, поклялась, что станет твоей рабой, так унижай же ее в свое удовольствие. Но мне что-то не захотелось. Как будто Аои выкрала у меня и саму ненависть к ней.

И вот я изо дня в день круглые сутки просиживал на унитазе в ожидании, когда придут Татьяна или Аои. Аои с помощью прислуги дважды в день доставляла мне еду и все, чего я ни просил. По приказу Татьяны я по-прежнему должен был находиться в туалете голым, но обращение со мной стало более сносным, чем прежде. Я не был ограничен ни в еде, ни в питье, мог даже зазвать гостей и устроить вечеринку. Если выказывал желание иметь женщину, женщины всех мастей, черные, белые, желтые, удовлетворив нужду, стучались в мою каморку. Разумеется, Аои также, раздевшись догола, служила мне партнершей. В отношениях с ней я был махараджей женского туалета.

Но Татьяна «махараджу женского туалета» безжалостно низводила до «человека-свиньи». Появляясь после того, как я заканчивал есть, она говорила: «Свинья, вылизывай тарелку», и заставляла вылизывать унитаз. Если, случалось, я бросал на нее злобный взгляд, она с криком: «Как ты смеешь на меня так смотреть!», била меня ногами и, призвав гвардейца, засовывала в унитаз головой. Ей было явно не по душе, что я, как она считала, бью баклуши в туалете, она придумывала все новые и новые способы меня унизить и не успокаивалась, пока не приводила их в исполнение. Она заставила меня сбрить брови и растительность в паху, нацепила на меня ошейник и держала привязанным к унитазу. Не довольствуясь этим, она, взяв меня на поводок, водила на четвереньках, голого, по всему кораблю. А после шептала: «Сделай то же самое с Аои! Тогда и тебе в твоем унижении полегчает».

Для меня не была тайной причина ее досады. Как бы она надо мной ни измывалась, Аои от этого было ни тепло, ни холодно. Найди я в себе душевные силы вымещать на Аои пережитые унижения, Татьяна бы наверняка успокоилась, но в тот момент, когда я спустил курок, я вступил в совершенно иной мир. Ютясь в женском туалете, я чувствовал себя преображенным, как будто спустил в канализацию свое самолюбие, а с ним и все прежде питавшие меня чувства. Поэтому раз уж я не покончил с собой от отчаяния, сколько бы Татьяна надо мной ни изгалялась, у меня и в мыслях не было затащить кого-то еще в этот тупик, обрекая разделить мою участь.

Я спал, завернувшись в одеяло, в обнимку с унитазом. Как бы там ни было, эта жизнь, постоянно бросавшая меня из рая в ад, не была скучной. Один из гвардейцев, Харуо, оказавший мне в прошлом немало услуг, увидев, до чего меня довели, посочувствовал: «Ты не совершил ничего, чтобы заслужить такое!» И добавил, что, если б ему выпало подобное, он бы взбунтовался. Впрочем, вынужден был согласиться, что если поднять бунт в одиночку, все кончится тем, что вернут обратно на прежнее место, но продолжал горячиться: если б его раздели догола, обрили по всему телу и заперли в туалете, он бы уж тогда дал волю своей ярости, пусть бы это стоило ему жизни! По его словам, так поступает настоящий панк.

Харуо обещал переговорить с Татьяной и спасти меня. Я решил не вмешиваться и наблюдать, как все сложится. На следующий день мне дали одежду и послали в машинное отделение. В одном из его углов был устроен завод по очистке кокаина, и мне приказали работать на подхвате. За восьмичасовой рабочий день мне даже платили жалование и предоставили каюту, в несколько раз более просторную, чем туалет, но, несмотря на такое обращение, через три дня я вернулся в туалет. Дело в том, что Харуо проигрался и вместо меня три дня провел голым в туалете, где его линчевали друзья-гвардейцы. Такой вот высокой оказалась цена за мое спасение! С рассеченной губой, со вздувшимся глазом, Харуо, казалось, не мог понять причину ненависти Татьяны. «Меня-то за что?» – взывал он к ней, на что она, по его словам, сказала так: «Я не держу на тебя никакой обиды. Но ты должен раз и навсегда усвоить, к чему приводит неуместное сострадание».

Она и мне сказала нечто подобное. Мол, не держит на меня обиды. Просто я ей не нравлюсь. Молча улыбнувшись в ответ, я вернулся в свой обжитой туалет. В отличие от машинного отделения с его удушающей жарой и грохотом, в туалете стояла прохладная тишина. Время от времени забегали женщины, измученные морской болезнью, блевали и извергали содержимое расстроенных желудков, но даже это предпочтительней, чем вонь мазута в машинном отделении. Я боялся лишь одного – заболеть клаустрофобией.

В первое время преследовали галлюцинации, мне казалось, будто меня расплющивают о стену, снилось, что в соседней комнате меня замышляют сожрать акулы о четырех ногах, преследовал страх, что, пока я сплю, из унитаза выползет ядовитое насекомое и ужалит меня. В ужасе я перелезал через стену, бежал голым по коридору и подставлял себя солнцу на просторной палубе, но вскоре меня обнаруживал кто-нибудь из гвардейцев и пинками загонял назад. Все же, порываясь бежать, я в какой-то мере восполнял недостаток движения и разгонял скуку, на какое-то время это еще и помогало переносить замкнутое пространство.

Иногда Аои вместе с едой приносила очищенный в машинном отделении кокаин. Он предназначался для отправки в Европу и Японию. На корабле был настоящий наркотический рай. Гвардейцы и резервная армия беженцев употребляли кокаин, точно пили кофе. Многие заложники в отчаянии искали утешение в наркотиках, пока не становились законченными наркоманами. Это и есть истинный лик революции, которую провозглашает Брюс Ли. Его замысел в том и состоит, чтобы распространить в обществе наркотики и руками наркоманов вызвать общественные беспорядки. В самом деле, при тех гигантских суммах, которые приносит нелегальная продажа наркотиков, он вскоре сможет позволить себе без труда скупить небольшие страны Европы и Азии. Чем больше совершается преступлений на почве наркомании, тем богаче бандиты. Если тюрьмы будут переполнены, а при лечении наркомании станут использовать наркосодержащие препараты, наркотики будут легализованы. Близок день, когда государства, до последнего времени процветавшие как посредники на продаже ядерного оружия, ракет и танков, перестроятся на продажу наркотиков. Брюс Ли конечно же убежден, что такое развитие событий – требование истории. Несомненно, Япония станет легкой добычей для этих бандитов. И еще они заявляют: государство, которому грозит гибель из-за наркотиков, должно немедля уйти на свалку истории. Если предположить, что рано или поздно вакханалия, творящаяся на корабле, захватит Токио и доберется до нашего предместья, возможно, я всего лишь, забегая на шаг вперед, флиртую с будущим…

Я попытался обсудить это с Аои, но она беспечно ответила, что, если миру угрожает гибель, под конец явится будда Мироку, чтобы спасти людей, поэтому лучше жить, не забивая себе голову. А после стала настойчиво уговаривать лизнуть кокаинчику. Предаваться размышлениям – единственный способ убить время в моей каморке, но в последнее время раскаяния и унижения стянули меня кольцами, не давая продохнуть. Я прибегнул к кокаину взамен успокаивающих лекарств, которые принимал на берегу. Сейчас он стал мне необходим для ежедневных размышлений. Этот белый порошок наверняка поедает мое будущее и ведет к уничтожению. Но я уже и сейчас наполовину уничтожен, так что о будущем можно не беспокоиться. Ирония в том, что, когда я, втерев кокаин в десны, погружаюсь в размышления, мне начинает казаться, что я могу вполне успешно ужиться с уготованным мне будущим. Мне представляется вполне возможным жить в свое удовольствие пред лицом неминуемой гибели.

В корабельном меню нашлись и марихуана, и героин, и «экстази», и «спид». Я решил, что, коль скоро наркотикам суждено играть главную роль в мировом капитализме, мне, живущему пред лицом гибели, сам бог велел их отведать, и попросил, подобрав по вкусу, приносить вместе с едой.

Особенно мне полюбился «экстази» за его ни с чем не сравнимый ядовито-оранжевый восторг. Настолько, что у меня в ежедневный обычай вошло, приняв дозу, читать Библию и «Исторические записки». Почему-то мой интерес сам собой сместился в сторону конца света, как его изображают Откровение и хроники с их донельзя лаконичным описанием того, как гибли в междоусобицах древнекитайские царства. Эти бесхитростные рассказы почти не дают пищи воображению. Это не вымысел, это голая правда, а о ней много не скажешь. Человек теряет дар речи, оказавшись перед лицом смерти и уничтожения. Нет сомнения, что древние историки, потеряв дар речи при виде того, что свершалось на их глазах, очнувшись, жадно хватались за перо с единственной целью – запечатлеть подлинные факты. Может быть, благодаря наркотикам у меня такое чувство, что эти летописцы, повествующие о гибели, сидят в соседней кабинке туалета, и я даже пробовал перестукиваться с ними через стенку.

Как же должен был перемениться мой душевный мир, если я, туалетный таракан, заинтересовался историей гибели древних царств! Тут не обошлось без влияния корейского поэта, с которым я познакомился на корабле. Он поддержал революцию Брюса Ли, днюет и ночует в библиотеке, читая Сыма Цяня и сочиняя стихи. Одно несомненно: события великой переломной эпохи, когда гибли цивилизации, прежде казавшиеся не имеющими ко мне никакого отношения, внезапно стали восприниматься как что-то родное и близкое. В этой трагедии всеобщей гибели человек, запертый голым в туалете, лишь один из представителей огромной массы людей. Точно так же автор Откровения и Сыма Цянь в свое время были всего лишь представителями бессчетного множества людей, подвергавшихся унижениям. Их отличие в том, что они, несмотря на отчаяние, писали. Они полагали, что если не засвидетельствуют историю, она станет уделом вымысла. Создавая свои труды, они вживались в историю, растворяя индивидуальную трагедию в великом водовороте гибнущих государств и цивилизаций, и это помогало им сохранить волю писать. Наш корейский поэт, беря пример с Сыма Цяня, принял решение во что бы то ни стало продолжать писать. Писать, вдохновляясь гибелью, стало, если можно так выразиться, его индивидуальной религией.

Что касается меня, я забываю об унижениях, черпая силы в наркотиках, и стараюсь встречать гибель бездумным смехом. Благодаря наркотикам мои чувства стали несравненно проще, самолюбие вместе с дерьмом смыло в море. Зато я приобрел странную уверенность – человек способен выжить в любых условиях, какие бы мытарства ни выпали на его долю.

Или это всего лишь нежелание признать свое поражение? Нет, сколько б я себя ни терзал, это не мешает мне отстраненно созерцать свое падение и гибель современной цивилизации. Может быть, это что-то вроде божественной благодати? В таком случае я тоже теперь живу в вере. Будучи заперт голым в женском туалете, я совершаю свой духовный подвиг. Смейся, смейся…

Японские интеллектуалы с присущей им наивностью до сих пор рассуждали об истории, о религии, о гибели цивилизации как о чем-то чужеродном, не имеющем к ним никакого отношения. Они любят, настроившись на лирический лад, воспевать гибель, вновь и вновь перелагая историю о том, как некто, взревновав к роду, достигшему вершин могущества и процветания, или к непобедимому герою, желает им смерти, а когда его желание наконец исполняется, горько оплакивает их погибель. Не знаю, что это – привилегия народа, не изведавшего подлинного уничтожения всего и вся, или глупая сентиментальность? Когда-то и я был одним из этой когорты, а ныне раздавлен безмолвием погибших людей. Дешевое сострадание и слезы были бы для них оскорбительны. Их одиночество, их печаль суть одиночество истории, печаль истории, ставшей жертвой предательства. Подобно им, и я перед лицом истории потерял дар речи.

На корабле на меня смотрят как на представителя мелкой буржуазии, обреченной уйти со сцены истории. Они заявляют, что японцы выполнили свою миссию. Я насильно прикован к реальности, соответствующей их представлению о будущем. Брюс Ли учит, что тот, кто хочет выжить в грядущем мире, должен скитаться как беженец, воевать как солдат, предавать друзей и изменять себе. Или же получать удовольствие от унижений. Б конце концов я выбрал путь мазохизма. Вынужден во всеуслышание признать – это всегда было моим заветным желанием. Хорошо это или плохо, но ныне я живу той самой новой жизнью, о которой смутно грезил еще до того, как судьба привела меня на корабль. Если Брюс Ли будет управлять этим кораблем, разбрасывая семена войны по всему миру, я намерен, хоронясь в женском туалете и не участвуя в его войне, продолжать вести свой собственный бой. Как если бы, покинув Японию, я осуществлял на практике «отказ от войны», провозглашенный японской конституцией, но еще больше это напоминает принцип ненасильственного сопротивления Ганди.

Вот она какая, моя новая жизнь, расцветшая на почве моего полнейшего бесправия! Такой, как я есть – японец, мужчина, мелкий буржуа, наделенный здоровьем, я обречен быть объектом последовательной дискриминации. Напротив, беженцы, нищие, женщины, гомосексуалисты, наркоманы, преступники служат на этом корабле с немалой выгодой для себя. Ведь провозгласил же Брюс Ли, что именно эти и им подобные будут в ближайшем будущем заправлять мировым капитализмом. В своем бахвальстве он доходит до того, что заявляет: «Я верчу миром!», но в действительности, сойди он с корабля, тотчас превратится в беспомощного теленка. Для него этот крошечный корабль заключает в себе весь мир. У него есть хозяева на берегу, и он всего лишь исполняет их приказы. Хозяев, перед которыми он должен гнуть спину, не один и не два. Каждый, кто плывет на этом корабле, знает, что за фасадом провозглашаемой им революции сложно переплелись интересы ЦРУ, Пекина, русской мафии и скинхедов, наркокартелей Центральной и Южной Америки и исламских фундаменталистов. Мир не так прост, как полагает Брюс Ли. Если вообразить, что мир – это сложное сплетение, подобное персидскому ковру, когда-нибудь Брюса Ли сощипнут, точно свалявшийся катышек.

Господа, которые плетут этот сложный, чудовищный узор, также действуют не по своей прихоти. Связанные взаимными договоренностями, они должны все время поступать с оглядкой, чтобы не нанести ущерб друг другу. В действительности никто не знает, о чем грезит История. Мы лишь бездумно рассчитываем сиюминутную выгоду, то делая шаг вперед, то отступая. И горе тому, кто неверно оценит направление «течения». Подозреваю, что в последнее время Брюс Ли несколько разминулся с «течением». Виновата Аои. Я же, напротив, пусть против воли, оказался на гребне волны. Но Аои на все это наплевать, лишь бы нежиться под лучами тихоокеанского солнца.

Став жертвой издевательств, я похоронил себя прежнего и теперь волей-неволей все больше уподобляюсь здешней братве. Именно ради этого мне преподали урок унижений, загнав в туалет и превратив в «человека-свинью». Короче, это и есть падение, ниже которого некуда пасть.

До этого положения меня низвела Аои, но и она же с радостью взяла меня под свою опеку. Она как будто с самого начала знала, как все будет, и, видя ее невозмутимое спокойствие, я невольно прихожу к выводу, что, как бы там ни было, все к лучшему. Она и любовницей Брюса Ли стала потому, что у нее так сильно развит нюх на будущее.

Кстати, я задумался, что для Аои означает гибель? Сточки зрения отдельных людей и народов, гибель означает катастрофу, несущую боль и унижение, но в масштабах всего мира, включающего и отдельных людей, и целые страны, гибель, может статься, всего лишь незначительное явление, не стоящее упоминания. Люди запросто рассуждают о «конце мира», но у мира нет конца. Конечным видится лишь собственное «я» и то, что непосредственно его окружает. Точно так же, возможно, для Аои не существует конца, а гибель, как месячные, периодически приходит и уходит.

Как бы там ни было, я научился беззаботно плыть по волнам ее «бессознательного». Я могу с ухмылкой, покорно сносить положение «человека-свиньи» потому, что мне доступны ее ласки. Я точно обернут огромной морской губкой, теплой и склизкой. И не я один. Аои не скупясь изливает свое сладостно-свербящее тепло и на Брюса Ли. До моего слуха доходят перешептывания гвардейцев, что «в последнее время Брюс Ли стал тряпкой». Есть и такие, что, посмеиваясь, шутят: «Пора низам брать верхи». Все отчетливей признаки того, что эта шутка может скоро стать реальностью. Развязав революцию и войну в морях Азии, Брюс Ли, возможно, готовится встретить гибель на груди у Аои. Его гибель, так же как и в моем случае, будет по поговорке – что посеешь, то и пожнешь. Брюса Ли погубят принципы революции и войны, которые он сам изобрел, его предадут гвардейцы, которых он сам же и набрал. В этой неотвратимой логике нет ничьей вины. Ныне я уже не испытываю к Брюсу Ли ненависти. Видя, как он, подобно мне зачарованный любовью Аои, беззаботно соскальзывает к гибели, остается только его пожалеть.

Татьяна готова на все, лишь бы изгнать свою соперницу на звание богини судьбы. Давеча она заглянула ко мне и сказала, что я могу сойти с корабля вместе с «этой девкой». Но даже в моем нынешнем положении я хотел бы еще какое-то время понаблюдать, как будет развиваться дальше затеянная ими революционная война, поэтому отказался.

– Не хочешь? – удивилась она. – Тогда я сама разорву эту проклятую связь! – И замахнулась ножом.

На что я сказал:

– Я уже один раз умер. Найдется ли у тебя смелость убить мертвеца?

Она, дыша перегаром, похвалила меня:

– Даже пленник-японец не обделен юмором.

Следующая ее фраза замечательна:

– Мы все умрем. Чуть раньше, чуть позже, вот и вся разница. Убийство не является тяжким преступлением, оно всего лишь ускоряет бег времени.

Я сказал ей в утешение:

– Если бы все думали, как ты, проблема с перенаселением была б давно решена. Наверно, ты сама жаждешь смерти. Если считаешь, что убийство не является тяжким преступлением, не жалуйся, когда кому-нибудь взбредет в голову покуситься на твою жизнь.

– Убивать поодиночке, – сказала Татьяна со вздохом, – слишком муторно. Одна головная боль. А ты, как я погляжу, понимаешь мою тоску! Для мужика ты слишком хорош. Дай время, я тебя облагодетельствую.

Это означало, что мне отрежут яйца. Улыбнувшись, я ответил:

– Какой тебе прок, если я стану евнухом? Все равно меня и Брюса Ли уже кастрировала Аои.

– Когда ты станешь евнухом, – сказала Татьяна ласково, – ты возненавидишь весь мир. Тогда ты еще лучше сможешь понять мои чувства. Я ведь тоже когда-то была мужчиной.

После я спросил у Аои, и она рассказала, что Татьяна до двенадцати лет носила имя Александр. Будучи сиротой, Саша вступил в банду грабителей, орудовавших в Сибири, на его совести немало человеческих жизней. В тринадцать лет он допустил грубый промах, по ошибке убив не того человека, в наказание ему отрезали яйца. Переправившись в Америку, он сменил имя на Татьяну и, кажется по настоянию Брюса Ли, сделал операцию по перемене пола, ту, при которой член вживляют в промежность, вывернув наизнанку. На корабле его принимают за женщину. Возможно, это покажется преувеличением, но он чуть ли не собирается повторить великий поход евнуха Чжэн Хэ.[33]

Не знаю, может, и впрямь в скором времени мне грозит лишиться члена и яиц, но будь что будет. Я же говорил тебе накануне отплытия из Кобе, что мечтаю стать женщиной. Неожиданным образом мое желание вот-вот сбудется. Я живу изо дня в день, доверившись ходу событий, поэтому не могу сказать наверняка, что случится в ближайшем будущем и что я собираюсь делать, но так или иначе теперь ты все знаешь. Надеюсь, после моей смерти, все что произошло на корабле, получит должную оценку. Ведь с нами плывет поэт, который оставит историческое свидетельство для грядущих поколений, а я свою роль уже отыграл. Прощай.

С уважением, Мицуру Ямана