– Мне надо съездить в Осаку, на очередное сборище. Вернусь через пару дней, не волнуйся.

Это все, что старший брат Мицуру соизволил сказать матери, позвонив накануне отъезда. Со своей женой Мисудзу он был столь же лаконичен. Прошла неделя. От него ни слуху, ни духу. Вправду ли он в Осаке, и если да, то где именно? Семья с беспокойством ждала его возвращения. Мать ночами не могла уснуть, опасаясь, что в конце концов раздастся звонок из полиции. Младший брат Итару убеждал ее, что Мицуру никогда не сделает ничего противозаконного хотя бы потому, что терпеть не может полицейских, да и вообще, отсутствие новостей – хорошая новость, но мать продолжала глотать снотворное.

– Не сбежал ли он от жены? – говорила она, с трудом раздирая опухшие веки. – У них, кажется, нелады…

– Но ведь и отец частенько пропадал из дома?

– Он не уходил из семьи. А если и загуливал, всегда возвращался с повинной, недотепа.

– Сомневаюсь, что у брата хватит смелости гулять на стороне.

– При чем здесь смелость!

– Тогда что?

– Причина в ней, в Мисудзу. Меня от волнения измучила бессонница, а этой, послушаешь ее, хоть бы хны!

Смешно, что мать озабочена ветреностью сына, но Итару не мог не признать, что в ее словах есть доля истины. Не получая никаких известий, мать, не выдержав, позвонила Мисудзу и напрямую спросила, не произошло ли чего между ними. Невестка холодно ответила:

– Не берите в голову. Это уже не в первый раз.

Она сохраняла абсолютную невозмутимость, как будто долгое отсутствие мужа – привычный ежемесячный ритуал. Мать была уязвлена ее ледяным тоном и сдержанно тихим голосом. Она уловила в нем просьбу не совать нос в чужие дела.

– Ты, Итару, парень лихой. Все тебе нипочем, как с гуся вода. С детских лет у тебя была хватка. Хотя тебе бы не повредило, если б в школе ты брал пример с Мицуру… И когда только ты успел так измениться! Где это видано, чтоб братья были такие разные!..

Ну вот, началось, подумал Итару. Ни одного домашнего обеда не обходилось без матушкиных причитаний. Но более всего ее удручала психическая неуравновешенность старшего брата.

– Первенцу родители обычно во всем потворствуют, в результате он вырастает баловнем. Привыкает, что молено ни о чем не беспокоиться – обо всем позаботятся окружающие. С тобой было по-другому. Ты рос самостоятельным и не нуждался в опеке. Поэтому, что б ты там ни делал, я за тебя спокойна. А Мицуру… С ним просто беда!

Втайне мать мечтала, что со временем Итару устроится на работу под началом брата. Но старший – хоть и выучился на философа и получил место в университете – человек неуступчивый и неуживчивый. А младший – разгильдяй, увлекается альпинизмом и вот уже семь лет протирает штаны на филологическом факультете. У них нет общих интересов, все врозь – и характер, и привычки, и специальность. Единственное, что их связывает, это кровные узы. Но кровные узы между братьями не столь крепки и надежны, как у детей и родителей. Это нет-нет да и проскальзывало в словах матери. В семье, где нет отца, старший сын обязан держать бразды. Старший сын – «символ» семьи, а младший – всего лишь министр внешних сношений. Распределив обязанности между братьями, мать пыталась хоть как-то поддерживать дом, оставшийся без отца.

Итару же считал, что лучше всего их семью символизирует то, что за стол они садятся вдвоем – он и мать. Старший брат был не способен выполнять обязанности главы рода Ямана, да и не хотел. Он и на Мисудзу женился, чтобы убежать из дома, в котором все еще витал дух отца. Сколько раз Итару твердил об этом матери, но она его не слушала, полагая, что он намеренно уводит разговор в сторону. У нее на сей счет было собственное мнение.

– Думала, Мицуру женится и станет поспокойнее, а вышло наоборот, совсем свихнулся. Случись у него нервный срыв, Мисудзу и бровью не поведет. С ним надо бы поласковей, а она своим равнодушием только его отталкивает. Мисудзу, конечно, девушка разумная, но какая-то холодная, вот что плохо. И сейчас будет назло сидеть сложа руки и ждать, пока Мицуру, обжегшись, не вернется. Но все-таки лучше, чтоб не дошло до развода…

Мать души не чаяла в своем старшем сыне и вину за все его выходки норовила переложить на невестку. Ведь она была из тех немногих уже женщин, кто убежден, что весь мир вертится вокруг мужа. Умом понимала, что целиком отдавать себя семье – это из прежних времен, но продолжала свято верить в преемственность поколений. Упрямо пыталась сохранить дом в том виде, каким он был при отце, со всеми его памятными вещами и запахами, сберечь дух той поры, когда дети были маленькими.

– Итару, ты все равно небось бездельничаешь, съездил бы завтра утром к Мисудзу, разузнал, что она там себе думает.

– Каким образом? И хорошо ли совать нос в их семейные дела? У них уже давно своя жизнь.

– Он же твой брат!

– Жена брата – нам чужая.

– Чужая не чужая, но они как-никак супруги. Она не может не знать, в каком состоянии был Мицуру перед отъездом в Осаку. Мне она не скажет, прикинется, что не в курсе, нарочно, чтоб только досадить.

Мать, конечно, загнула. Пытаясь разобраться в происходящем, она все экстравагантные поступки старшего сына упорно приписывала одному: неладам между супругами.

– Ты у них бываешь и с Мисудзу в хороших отношениях. Глядишь, разговорится. Скажи, что нам нужно кое-что обсудить с Мицуру, поэтому мы с таким нетерпением ждем его возвращения. Тебе она наверняка выложит все, что знает.

Сделав невестку своей главной мишенью, мать одинокими бессонными ночами метала громы и молнии, обвиняя ее во всех возможных грехах. Итару решил съездить к Мисудзу – лишь бы не выслушивать материнские наветы, и тотчас, пока не раздумал, позвонил и спросил, когда может зайти. Она сказала, что будет ждать его завтра, во второй половине дня.

Итару не встречал еще женщин, которые нравились бы ему так, как жена брата. Всего на четыре года его старше, она стала ему ближе, чем брат. Может быть, потому, что единственной женщиной в их семье была мать, Итару испытывал к Мисудзу простодушное влечение и любопытство. Завораживало, как ухитряется она справляться с таким неприкаянным чудаком, каким был его брат, как ей удается сохранять самообладание. Итару знал, что она никогда не откажет ему в совете.

Дом, где жили Мицуру с женой, находился в квартале, раскинувшемся на холме, еще не полностью застроенном, с проплешинами нетронутой земли. На протяжении семи лет бульдозеры вновь и вновь вгрызались в холм, после чего там вырастал очередной дом, так что сейчас на его склонах теснилось сто – сто двадцать опрятных домиков. Поднявшись по крутой, извилистой дороге, оказываешься на краю обрыва, уходящего вниз из-под ног к ложбине. Ложбину со временем превратили в парк, весь день утопающий в тени. Дом супругов, точно горная хижина, лепится к косогору, который спускается к парку. Половина дома, опираясь на металлические сваи, висит в пустоте над обрывом. Именно там расположены спальня и кабинет брата. А коль скоро он постоянно витает в облаках, конструкция дома не лишена символического смысла.

У гостей дом неизменно вызывает смутное чувство тревоги, но хозяева, судя но всему, уже свыклись с жизнью в нем. Мисудзу говорит, что не вправе жаловаться, поскольку дом принадлежит семье Ямана, а брат вообще предпочитает жить на возвышенности. Он любит повторять, что при землетрясении низине грозит так называемый эффект разжижения грунта, к тому же, если из-за общего потепления климата растает сколько-то процентов арктического льда, то треть Токио окажется под водой. Разумеется, сознание того, что обитаешь в Ноевом ковчеге, может с лихвой искупить беспокойство, связанное с жизнью на краю бездны. Вот только про дом этот не скажешь, что он способен плыть по лону вод.