Я помахала рукой подруге из зеркала и покинула ванную.

В гостиной меня встретила Рут: «Привет, привет! Как ты? Должна ли я спрашивать? Нет, мне не нужно спрашивать тебя об этом!» Она улыбнулась и похлопала меня по руке: «Думаю, все возвращаются обратно в дом. Они все решили, что на улице слишком тепло».

Я спросила у нее о самочувствии, и она ответила: «Кажется, я угадала свою дозу. Мне бы не хотелось испытывать более сильные ощущения. Примерно с таким количеством я и могу справиться. На самом деле, воздействие довольно интенсивное. Но я в порядке. Думаю, все будет хорошо». Рут скрестила руки на груди. Ее пальцы рассеянно барабанили по голубому шелку рукавов одежды.

Она почти перепугана до смерти. Но она слышала свой голос, говоривший, что все будет нормально. И она верит в это и добьется этого.

Я поинтересовалась состоянием ее мужа, вспомнив, что во время последнего эксперимента на Ферме Джорджу пришлось нелегко. Как потом рассказал мне Шура, Джорджу понадобилось почти три дня, чтобы полностью восстановиться, чего раньше никогда не случалось. Шура сказал, что Джордж поклялся быть более консервативным — что бы это ни значило — особенно с новыми препаратами.

— Джордж принял триста миллиграммов — на пятьдесят больше, чем я, — ответила Рут. — Похоже, у него все хорошо, обошлось без проблем на этот раз. По крайней мере, пока, — добавила она со смешком.

В дверь вошел Джон, его худощавое лицо светилось изнутри. Его взгляд просто пронизывал, но его было невозможно понять. Я знала, что Джон сосредоточился на том, что происходит внутри него, и доволен тем состоянием, в котором находился. Он подошел к груде тонких одеял, которые я сложила рядом с пианино. Завернувшись в одно из них, Джон сел на большой кусок пенки. Утром мы с Шурой расстелили пенку посередине комнаты. Несколько минут Джон слабо раскачивался, а потом лег на пенку и закрыл глаза.

Мимо меня на кухню прошагали Данте с Шурой. Данте просил «только пятьдесят». Я предположила, что речь шла о дополнительной дозе. Я задумалась, сколько же времени прошло, и взглянула на часы. Стрелки смотрели в разные стороны, но я не могла понять, что это означает. Я попыталась припомнить, что говорил Шура, пока мы еще не разошлись, и вспомнила его слова: «Почти ровно одиннадцать». Это было начало. Теперь надо было выяснить, что же это означало. Суть концепции времени ускользала от меня. Я не могла ею воспользоваться; она не имела отношения к происходящему.

Я захихикала и уселась, пытаясь вникнуть в то, что показывали мои часы.

Я не могу вспомнить, зачем я посмотрела на часы. Каким вопросом я задавалась при этом? Зачем я хотела узнать, который час?

Я засмеялась про себя, стараясь не потревожить остальных. Эта неясность со временем была сплошной нелепицей и очень меня насмешила.

В комнату вошел Шура, за ним плелись Данте и Ли. Он посмотрел на меня и, удивленно подняв бровь, спросил, что происходит.

— Я чувствую себя полнейшей идиоткой, — ответила я. — Я не могу понять то, что вижу на своих часах! Я хотела узнать, сколько времени, а теперь даже не могу вспомнить зачем!

Шура улыбнулся мне и пошел на кухню, где висели большие электронные часы. Он вернулся и сообщил, что было двадцать минут первого и что на дворе по-прежнему май.

Я поблагодарила его и неожиданно вспомнила свой вопрос:

— О, да! Я вспомнила! Я задумалась о том, сколько времени прошло с того момента, как мы приняли мескалин, то есть хотела узнать, добрались ли мы до плато. Вот почему я посмотрела на часы.

— Прошло около полутора часов, — ответил Шура, — и нам придется еще немножко покарабкаться, чтобы дойти до максимума. Тебе пока нравится? Все в порядке?

Я сказала, что со мной все в порядке, за исключением несуразицы с часами и со временем.

Ко мне подошла Ли. «Мне показалось маловато, как и Данте, так что Шура дал нам добавку, — сказала она. — Возможно, тому причиной мое воображение, но могу поклясться, я уже чувствую воздействие!»

Я подумала о Рут и понадеялась, что она выдержит оставшийся подъем, ожидавший нас. Она сидела на диване, на лице был лишь легкий намек на тревогу.

Интересно, как далеко можно еще зайти? Я уже переполнена энергией и светом.

Я встала и пошла к входной двери. Я едва чувствовала свой вес, и каждое движение моего тела, каждый жест были полны изящества.

Я хожу грациозно. Я двигаюсь грациозно. Я живу в Грации.

Снаружи меня ожидал мир зелени. Высокая сосна по ту сторону кирпичной дорожки была старым моим другом, на ее ветвях всегда сидели птицы и белки, и, конечно, разнообразные насекомые, каждый год забиравшие все больше соков у сосны, жизнь которой близилась к концу.

Я посмотрела на неровные кирпичи под ногами. Некоторые из них выступали на несколько футов над землей, их выталкивали корни сосны. Я улыбнулась, думая о дереве, потребности которого так преобразили дорожку, ведущую к дому. Шура всегда предупреждал тех, кто бывал у него впервые, чтобы они смотрели под ноги. Наверное, многие из них про себя удивлялись, почему дорожка перед входом содержится в таком виде — каждый второй или третий кирпич вылез. Шура объяснил мне, что, если начать обрезать корни, вылезшие под дорожкой, то это ускорит гибель сосны. А он хотел, чтобы она прожила всю отведенную ей жизнь, так что гости Фермы просто должны быть повнимательней.

Услышав раздавшийся в гостиной смех, я поспешила в дом, отложив на время дальнейшие исследования.

Мы впервые собрались на кухне в полном составе с момента приема мескалина. Джон все еще лежал на спине, укутанный в одеяло, с закрытыми глазами и безмятежным выражением лица. Рут сидела на диване бок о бок с Джорджем, положив руку ему на ногу. На лице Джорджа сияла легкая, довольная улыбка. Ли сидела на стуле, медленно перелистывая страницы одной из больших Шуриных книг по искусству. Бен сидел в кресле, стоявшем рядом со стулом Ли. Голову он откинул на спинку кресла, глаза закрыл. Данте устроился на краю пенки вблизи от Джона, обняв своими мускулистыми руками колени. Он тихонько раскачивался.

Джинджер стояла около большого окна, воздев руки и пристально вглядываясь в гору Дьябло и расстилавшуюся у ее подножия долину. Ее ноги стояли на месте, но остальное тело двигалось, словно в такт музыке, которую слышала лишь она.

Шура сидел на банкетке для игры на пианино и беседовал с Дэвидом, прислонившимся к инструменту.

Здесь же нечего пить. Я как-никак хозяйка. Надо сходить на кухню, принести воды, сок и стаканы. И забыть про растерянность до конца всего этого.

Открывая кухонные шкафы и собирая все необходимое, я заметила, что мои мысли движутся свободным потоком. Я поняла, что буду должна специально фокусировать свое внимание на выполнении каждой отдельной задачи, если что-нибудь надо будет сделать. Я говорила с собой, пока пересчитывала стаканы, убеждала кубики льда вылезти из формочки и плюхнуться в кувшин с водой, ободряла разные соки, наливая их в различные емкости. Уцепившись за звук собственного голоса, как за спасительный якорь, я ухитрилась проследить за своими действиями. Время от времени я слышала свое хихиканье. Меня веселила мысль о сильном кайфе, под которым я оказалась.

Когда я притащила все необходимое на кофейный столик в гостиной, я разрешила себе какое-то время побыть безответственной и уселась, скрестив ноги, на пол рядом с разделявшим комнату книжным шкафом. Из чистого интереса мой внутренний Наблюдатель отметил, что я выбрала место, где мне обычно нравилось находиться, в какое бы общество я ни попадала. С этого места я могла видеть всех присутствующих в комнате и следить за происходящим. Я была частью этой группы, но одновременно на отдалении от всех остальных.

Наблюдатель. Чужак. Или Писатель? Что одно и то же. Это позиция человека, который не хочет полностью вливаться в какое-либо объединение людей, который желает сохранить определенную часть себя обособленной, не поглощенной происходящим. Это хорошо или плохо? Ни то, ни другое. Просто так оно и есть. Это способ моего бытия. Вот почему я способна уловить отшельническую часть Шуриной души, которая порой хочет ускользнуть, улететь к горе. В каждом из нас живет кто-то, кто обожает общение и совместную деятельность, чувство общности, но лишь на какое-то время. Потом мы снова нуждаемся в одиночестве, в возможности пополнить истраченную энергию за счет внутренних резервов.