— Нет, конечно, нет.

— Они просто стали для меня семьей. Позволили мне выговориться и уложили меня в постель после того, как я перепил вина, а утром накормили меня чудесным завтраком. Я почувствовал себя гораздо лучше. Они оказали мне большую поддержку.

Я кивнула, а потом подняла руку вверх, как на уроке, и спросила: «Я могу уже кое-что почувствовать?»

Шура встал с кресла и пошел на кухню посмотреть на часы. Вернувшись, он сказал, что, да, конечно.

— Ну, тогда я думаю, что началось.

— Что ты чувствуешь?

Я проверила себя и, тщательно подбирая слова, ответила Шуре: «Словно мои клетки пытаются выстроиться в один ряд по-другому, не так, как обычно».

— Это приятно или нет?

— Приятно — это не то слово. Правильней было бы сказать -

интригует.

Шура мягко рассмеялся и сказал: «Звучит нормально. Просто позволь этому быть; через некоторое время ты поймешь, в чем здесь суть».

Я оглянулась вокруг и сказала: «Много цвета. Он стал более заметным, чем обычно, то есть я повсюду вижу все эти маленькие призмы и радуги».

Шура молча кивнул в ответ.

Я посмотрела в окно, на улицу, где уже сгустились сумерки, и добавила: «Я понимаю, что ты имел в виду, когда назвал ЛСД толчковым. Он оказывает своеобразное давление. Возможно, потому, что переход начинается так быстро. Но ведь он еще и очень интенсивный, да? Я хочу сказать, ощущение такое, будто на русских горках катаешься».

Шура снова кивнул мне.

— Если сбросить все это со счетов, то территория мне знакома. Пока.

— Как насчет того, чтобы отправиться в теплую постель и включить музыку, или тебе было бы лучше остаться здесь? -

О Боже, как осторожно он это сказал! Вместо ответа я поднялась с дивана и пошла через кухню, столовую и дальше по коридору, который вел в спальню, место, где царили любовь и музыка. Пока я шла, я чувствовала прочную связь с физическим миром. В то же время у меня было такое ощущение, что мое тело состоит, скорее, из энергетических частиц, а не из плоти и крови. Ощущение оказалось довольно приятным, когда я позволила себе почувствовать эту приятность. Когда я открывала дверь в спальню, мне пришло в голову, что пора бы перестать волноваться насчет сохранения контроля над собой и думать, в каком свете я предстану; настало время быть самой собой и позволить себе переживать эмоции, в том числе и смех, потому что поступать иначе значило проявить несправедливость по отношению к себе, манипулировать Шурой и даром потратить время, которое могло бы стать грандиозным опытом.

Мы легли на кровать. Шура был обнажен, я все еще была в халате. Когда я закрыла глаза, внутренний мир предстал передо мной во всех подробностях. Шура поднялся и включил радио. Он нашел Шопена и вернулся ко мне. Я села и сняла халат. Не открывая глаз, я увидела любовную сцену. Мы с Шурой стояли на открытом балконе и смотрели во двор. Вокруг нас были сплошные балконы, этаж за этажом. Они были в цветах. По стенам и колоннам дома ползли плющи. Посмотрев вниз в центр круглого сада, я увидела там выложенную плиткой платформу, на которой стоял рояль. За ним сидел молодой человек в смокинге и играл, разумеется, Шопена.

Услышав, как Шура начал задыхаться и кричать дрожащим голосом, я на миг встревожилась. Я поняла, что, должно быть, нас было отлично видно тем, кто мог стоять на соседнем балконе, и что у нас будут серьезные проблемы, если мы будем шуметь. Пианист мог прекратить играть и посмотреть, что там над ним происходит. Я подумала, что надо бы предупредить Шуру, чтобы он не кричал, как обычно, но прежде чем я заговорила, я поняла, что мы в абсолютной безопасности на этой широкой кровати и что реальность и фантазия у меня смешались. Шура застонал, сидя на постели и вцепившись одной рукой в мои волосы.

Пианист продолжал играть, не прервавшись, и, лежа на полу балкона, я хихикнула в Шурин живот и ударила его по ляжке.

— Какое-то мгновение, — сказала я, — я действительно думала, что мы напугаем лошадей.

— Лошадей?

Я напомнила Шуре известный афоризм миссис Патрик Кэмпбелл, подруги Джорджа Бернарда Шоу, которая сказала, что ее не заботит, что делают люди, занимаясь любовью, если только они не делают это на улице и не пугают лошадей.

— О!

Я рассказала Шуре о своих видениях, и он рассмеялся, все еще немного задыхаясь.

— Ты кончила? — спросил он, как всегда.

Я села и, поджав под себя ноги, ответила: «Сказать по правде, я отвлеклась от процесса из-за своего воображения, смешавшего границы фантазии и реальности. Я думала о том, насколько легко оказаться захваченной внутренней картиной и как это может быть забавно, но и пугающе для того, кто раньше никогда не пробовал галлюциногены и не знает, как вернуться назад в нормальную, обычную реальность, потому что он не может сказать, где эта реальность.

— Но ведь тебя не одурачили, не так ли? — спросил Шура. — Я хочу сказать, даже очень наивный человек, обнаруживая, что он видит какие-то места и вещи с закрытыми глазами, где-то все равно знает, что может открыть глаза. Если, конечно, он не передознулся. Чтобы уловить смысл происходящего при передозировке, нужно действительно обладать большим опытом и даже при этом условии могут возникнуть трудности».

Я подвинулась и легла рядом с Шурой. Его длинные пальцы начали легонько ласкать меня, а я пока смотрела на потолок и видела на затененной поверхности огромное количество крошечных калейдоскопов. Они двигались и ударялись друг о друга, словно клетки крови под микроскопом. Я улыбнулась и, когда Шурина рука на мгновение замерла, а его глаза открылись пошире в немом вопросе, я объяснила ему, что происходило на потолке. Он посмотрел наверх и сказал: «Да, это штука довольно активно действует, правда?»

Его рука продолжила свое исследование. Я подумала о том, насколько хорошо он знает мое тело, а потом услышала, как он заговорил, слегка улыбаясь: «Знаешь, я проделал небольшой эксперимент, который мог бы заинтересовать тебя. На прошлой неделе я задал Рут и Джорджу тот же вопрос, который задавал всем остальным участникам группы, за исключением Дэвида. Я спрашивал их, что они думают о моем решении жить с тобой. Веришь или нет, все они сказали одно и то же, и звучало это примерно так: нет, не делай этого, а то разочаруешься, не думаю, что она подходит тебе, Шура. Не припомню, чтобы хоть один из них сказал что-нибудь позитивное об этой идее. Разве это не интересно, с учетом сложившихся обстоятельств?»

Я сделалась неподвижной. Мой Наблюдатель отметил, что они ответили отрицательно, потому что им задали такой вопрос; если ты вынужден спрашивать об этом, то, скорее всего, в ответ ты услышишь «нет».

Я открыла рот, чтобы выложить Шуре это, и объяснить ему спокойно, с точки зрения здравого смысла, почему все его друзья ответили именно таким образом, но внезапно, без всякого предупреждающего знака, что-то во мне разбилось вдребезги и пылающие угли отправились в дымоход. Я пыталась сосредоточиться, пока горячие слезы катились у меня из глаз, стекая по подбородку. Не помня, как я встала, я обнаружила, что сижу на кровати, а мои руки вцепились в одеяло. За несколько секунд мой внутренний мир сократился до размеров темного, пурпурно-красного туннеля, в котором не было ничего, кроме боли. Я рыдала, содрогаясь с такой же силой, с какой пульсировало во мне горе, поднимаясь со дна этого туннеля и обжигая мне глаза. Потом я почувствовала, как меня пронзил ярко-оранжевый свет — гнев, после чего поток энергии стал другим. Мой плач словно пробивался теперь через какую-то преграду; я смутно осознала, что мои челюсти крепко сжаты. Я перестала понимать, что происходит, и слышала лишь звуки собственного взрыва. Мне показалось, что я кричу сквозь стиснутые зубы, и кричу довольно громко.

Мой Наблюдатель, почти потерявшийся в этом хаосе, с легким удивлением подумал, а не выпустил ли случайно мой дорогой мужчина на волю тигра покрупнее, чем он ожидал.

Шура спокойно ждал, когда разразившийся шторм начнет утихать. В этот момент я неотчетливо чувствовала своими внутренностями, что выкрикиваю ему слова вроде «это жестоко», «по-садистки», и «невыносимо»; еще я уловила отголоски слов «ужасно» и даже «глупо». Я лежала, уткнувшись лицом в мокрую от слез подушку, и чувствовала, что поток замедляется. Его цвет уже не был пурпурно-красным, оранжевым, желтым или черным; единственные цвета, которые были доступны моему восприятию, были голубой и фиолетовый с розовым по краю. Я очистилась от эмоций и лежала умиротворенная.