– Который мистер Фарнеби? – спросила она.

– Мужчина, что стоит в углу, в белом шелковом шарфе, закрывающем его бороду и в шляпе надвинутой на глаза.

Мистрис Соулер с минуту смотрела кругом, чтоб убедиться, что мужчина, о котором говорит Жервей, тот самый, о котором она думает. После некоторого размышления она наклонилась через Жервея к его спутнице и заговорила:

– Милая моя, не носил ли когда-нибудь этот господин имени Морган и не посылали ли ему письмо в Тулей-стрит, дом Джоржа и Драгона?

Феба с удивлением подняла кверху брови, что служило утвердительным ответом.

– Представь себе важного мистера Фарнеби под чужим именем и получающим письма в гостинице, – сказала она Жервею.

Мистрис Соулер не задавала более вопросов, она бормотала про себя: «Бакенбарды его поседели, но я помню его глаза. Я готова поклясться, что не ошибаюсь в его глазах!» Потом вдруг обратилась к Жервею: «Богат он?» – Купается в золоте, – был ответ. – А где живет он? – Жервей был слишком осторожен, чтоб отвечать на этот вопрос. Он посоветовался с Фебой: «Сказать ей?» – Феба воскликнула с горячностью: «Какое мне дело до того, что ты ей скажешь, меня выгнали из дома». Жервей снова обратился к старухе: «А на что вам нужно знать, где живет он?» – Он мне должен, – сказала мистрис Соулер.

Жервей пристально посмотрел на нее и спустя некоторое время многозначительно присвистнул. Соседям их надоел этот шепот и они, гневно глядя кругом, стали требовать молчания. Жервей решился сказать еще несколько слов.

– Тебе, кажется, наскучило все это, – заметил он Фебе, – пойдемте в какой-нибудь трактир. – Она тотчас же поднялась с места, а Жервей, проходя мимо мистрис Соулер, потрепал ее по плечу и прошептал:

– Пойдемте ужинать, я буду угощать.

Все трое были замечены своими соседями. Мистрис Фарнеби увидела Фебу, когда уже было слишком поздно. Мистер Фарнеби также заметил старую женщину, но шестнадцать лет нищеты изменили ее, и при слабом освещении он не узнал ее. Он только нетерпеливо повернулся к жене и повторил: «Пойдем». Но мистрис Фарнеби была упряма.

– Иди! Если хочешь, – сказала она. – Я останусь.

– Три дюжины устриц, хлеба с маслом и бутылку крепкого вина, отдельную комнату и хороший огонь! – Отдавая эти приказания по прибытии в таверну, Жервей был немало удивлен вмешательством со стороны его почтенной гостьи. Мистрис Соулер хотела сама заказать ужин.

– Ничего холодного для меня, ни пищи, ни питья, – сказала она. – Ни днем, ни ночью, ни во сне, ни наяву, мне никогда не тепло, всегда холодно. Посмотри сам насколько я потеряла вес с тех пор, как ты меня знаешь! Кусок горячего поджаренного мяса и можжевеловой водки с горячей водой, вот мой ужин.

– Исполните приказания, – сказал Жервей слуге, – и сведите нас в отдельную комнату.

Таверна была устроена на старинный английский лад и вполне пренебрегала французским комфортом и изяществом. Отдельная комната представляла собой музей, в котором была собрана грязь и нечистоты во всевозможных видах. На небольшой ржавой решетке потухал слабый огонек.

Мистрис Соулер с шумом потребовала дров и угля, развела огонь собственными руками и придвинула к нему как можно ближе свой стул. Минуту спустя успокаивающее влияние тепла оказало свое действие: голова этой несчастной, почти умирающей с голода женщины низко опустилась, ею овладело оцепенение – частью слабость, частью сон.

Феба со своим возлюбленным в ожидании ужина сидели друг против друга на маленькой софе, в конце комнаты. Имея в виду некоторую цель, Жервей обвил рукой ее талию и смотрел, и говорил самым нежным, заискивающим голосом.

– В продолжение часа или двух потерпи мистрис Соулер, будь с ней вежлива, дорогая моя, – сказал он. – Я знаю, что она тебе не компания, но могу ли я отвернуться от старого друга?

– Это-то и удивляет меня, – отвечала Феба. – Я не могу понять, как мог у тебя быть такой друг.

Всегда готовый, находчивый на ложь, когда того требовали обстоятельства, Жервей выдумал чувствительную историю в двух частях. Первая часть: мистрис Соулер была богатая и уважаемая вдова, жила в своем собственном загородном доме и разъезжала в каретах. Вторая часть: подлый стряпчий злоупотребил ее доверием, раздавал зря деньги под проценты, умер, а мистрис Соулер совершенно разорилась.

– Не говори с ней о ее несчастьях, когда она проснется, – прибавил он, – а то она разразится слезами и жалобами. Скажи мне, пожалуйста, неужели ты отвернулась бы от несчастного создания только за то, что она пережила всех своих друзей и осталась без фартинга. Как я ни беден, я все же могу предложить ей поужинать.

Феба выразила свой восторг к этим благородным чувствам и пустилась в излияния своей нежности, так необходимой для целей Жервея. Он метил прямо на ее кошелек, а попал в сердце. Однако он попытался сделать намек.

– Не знаю останется ли у меня от ужина шиллинг или два, чтобы дать мистрис Соулер. – Он при этом вздохнул и вынув из кармана несколько мелких монет в красноречивом молчании смотрел на них. Наконец Феба поняла, она протянула ему свой кошелек.

– Что мое, то будет также и твоим, когда поженимся, – сказала она. – Отчего же не быть этому теперь же?

Жервей тотчас же выразил ей чувства благодарности и повторил драгоценные слова: «Дорогая моя». Феба опустила свою голову на его плечо, позволила ему целовать себя и в безмолвном экстазе, закрыв глаза, наслаждалась этими поцелуями. Негодяй ласкал ее и наблюдал за ней до тех пор, пока увидел, что она вполне поддалась его влиянию. Тогда, и только тогда рискнул он постепенно открыть ей причину, побудившую его покинуть зал, прежде чем окончились прения.

– Слышала ты, что сказала мне мистрис Соулер перед тем, как мы оставили зал? – спросил он.

– Нет, милый.

– Ты помнишь, что она спрашивала у меня адрес Фарнеби?

– Да, и она хотела еще знать, не носил ли он когда фамилии Морган. Забавно, не так ли?

– Я в этом не уверен, моя дорогая. Она сказала мне, что Фарнеби должен ей сколько-то денег. Он не разом составил себе состояние, я полагаю. Как знать, кем он был во время своей юности и как он поддел слабую женщину. Подождем, пока старуха согреет свои старые кости горячим грогом, и я постараюсь разузнать побольше о долге Фарнеби.

– Зачем, милый? Какое тебе до этого дело?

Жервей задумался на минуту и потом решил, что наступило время говорить откровеннее.

– Во-первых, – сказал он, – это дело человеколюбия помочь мистрис Соулер возвратить свои деньги. Ты это видишь сама, конечно. Хорошо. Я ведь не социалист, ты это знаешь, совершенно напротив. В то же время я чрезвычайно справедливый человек и, признаюсь, был поражен когда мистер Гольденхарт рассказывал о Тадморских правилах в отношении богатых людей. «Человек, наживший богатство, обязан по законам христианской нравственности помогать неимущим». Таковы были, как мне помнится, его слова. «Человек собирающий богатства из-за себялюбивых мотивов, по скупости или из желания обогатить свое семейство после своей смерти, во всяком случае, не истинный христианин и нуждается в просвещении и указании христианского закона». При этих словах, если ты помнишь, раздался ропот и мистер Гольденхарт, прервав свою речь, прочитал несколько строк из Нового Завета, которыми подтверждались его слова. Мистер Фарнеби, милая, по моему мнению, принадлежит к числу людей, на которых указывал молодой джентльмен. Судя по внешности, он должен быть очень черствый человек.

– Это верно, он тверд как железо! Смотрит на слуг, как на грязь под своими ногами и никогда не скажет им доброго слова.

– Итак, я угадал! Он не особенно щедр на свои деньги, не правда ли?

– Он? Он только тратит на себя и на свое величие, но за всю жизнь не дал никому ни полпенни.

Жервей в порыве благородного негодования указал на камин.

– А вот бедная старая женщина, умирающая с голода, когда он должен ей! Да, я согласен с социалистами, следует пустить кровь такого рода людям. Посмотри на себя и на меня. Не должны ли бы нам оказать помощь? Мы могли бы вступить в брак, если б у нас было сколько-нибудь денег. Я многое видел на свете, Феба, и моя опытность говорит мне относительно этого долга Фарнеби, что тут что-то неладно. Отчего нам не нажить пяти фунтов стерлингов от этого скупого, сурового человека?