Он был молод, был мужчина и на минуту потерял самообладание: он поцеловал ее так, как никогда еще не целовал до сих пор.

Но он быстро опомнился, пришел в себя. Нежно отстранив ее от себя, он довел ее до двери в ее комнату и молча затворил за нею дверь. С минуту оставался он один, потом пригласил Тофа.

– Как вы думаете, жена ваша примет Салли в учение? – спросил он.

Тоф с удивлением посмотрел на него.

– Если вы этого пожелаете, сэр, то жена моя, конечно, это исполнит. Она очень сведуща в своем мастерстве… – ему не хватило слов, чтоб выразить громадный талант своей супруги как швеи. Он в энтузиазме поцеловал кончики своих пальцев и сдунул поцелуй по направлению заведения госпожи Тоф. – Однако я должен предупредить вас, что у нее дело маленькое, очень маленькое, – продолжал Тоф. – Но мы все в руках провидения, и, может быть, наступит день, когда дела улучшатся. – Он поднял кверху плечи и брови и казался вполне довольным будущим своей супруги.

– Я завтра утром пойду и переговорю сам с госпожой Тоф, – объявил Амелиус. – Очень может быть, что я буду принужден оставить Лондон на некоторое время, и я должен устроить мисс Салли. Не говорите ей об этом ни слова, Тоф, и не принимайте на себя такого несчастного вида. Если я поеду, то возьму вас с собой. Покойной ночи.

Тоф, подносивший было уж платок к глазам, снова возвратил свою веселость.

– Я постоянно болен на море, – сказал он, – но это не беда. Я последую за вами на другой конец земного шара.

Так честный Амелиус нашел выход из критического положения, в которое попал. Он лег в постель в волнении и тревоге и долго не мог заснуть. Куда отправится он, оставив Салли? Если б он мог знать, что в этот самый день случилось по ту сторону канала, он, может быть, решился бы, несмотря на мистера Фарнеби, удивить Регину прибытием в Париж.

В то утро, когда Амелиус с Салли (в Лондоне) вошли в церковь посмотреть свадьбу, Руфус (в Париже) отправился гулять на Елисейские поля.

Не прошел он половины великолепного авеню, как увидел Регину, совершающую свою ежедневную прогулку в сопровождении пожилой особы. Руфус опять снял шляпу, совершенно равнодушный к холодному приему, встреченному им в первый раз. Однако Регина не только ответила на его поклонно остановила экипаж и заявила, что хочет поговорить с ним. Посмотрев на нее внимательнее, он заметил следы страдания на ее лице, выражение которого совершенно изменилось, насколько он помнил. Ее прекрасные глаза были тусклы и красны, румянец исчез с ее щек, голос дрожал, когда она заговорила с ним.

– Можете вы мне уделить несколько минут? – спросила она.

– Целый день, если вам угодно, мисс, – отвечал Руфус.

– Подождите меня здесь, Елизабет, – обратилась она к сопровождающей ее особе, – мне нужно поговорить с этим джентльменом.

С этими словами она вышла из экипажа. Руфус предложил ей руку. Она взяла ее с такой готовностью, точно они были старыми друзьями.

– Пойдемте по боковой дорожке, – сказала она, – здесь очень пустынно в это время дня. Вы изумлены. Рассчитывая на вашу доброту, я надеюсь, что вы простите мне мой поступок при нашей последней встрече. Может быть, я заслуживаю извинения, так как я сильно расстроена. А вы, может быть, в состоянии облегчить и успокоить мою душу. Вам, вероятно, известно, что я помолвлена?

Руфус взглянул на нее с выражением внезапного сочувствия.

– Речь идет об Амелиусе? – спросил он.

Она едва слышно отвечала: «Да».

Руфус остановил на ней пристальный взор.

– Я не хочу сказать что-либо резкое, – объяснил он, – но если вы намерены жаловаться на Амелиуса, то я попрошу вас смотреть мне прямо в лицо и выражаться ясно.

В смущении и волнении, в каком находилась в эту минуту Регина, она предпочла бы этим двум просьбам все другое, так как не в состоянии была исполнить их. Она упорно смотрела в землю и вместо того, чтобы говорить об Амелиусе, перешла к болезни мистера Фарнеби.

– Я живу в Париже с дядей, – начала она. – Он перенес продолжительную болезнь, но в настоящее время он окреп настолько, что в состоянии говорить со мною о вещах, которые тяготили его душу в последнее время. Он так удивил меня, так огорчил, сообщив об Амелиусе… – она замолчала и поднесла платок к глазам. Руфус не сказал ей никаких слов утешения, он терпеливо ожидал продолжения. – Вы хорошо знаете Амелиуса? – спросила она, – вы любите его, верите ему, не правда ли? Считаете вы его способным подло поступить с доверяющей ему личностью? Возможно ли допустить, что он фальшивит со мною, обманывает меня?

Последний вопрос возбудил негодование Руфуса.

– Кто сказал вам это о нем, сказал ложь! Я поручусь за него, как за самого себя.

Она наконец взглянула на него с выражением внезапного облегчения.

– Я тоже говорила, – заявила она, – что какой-нибудь враг оклеветал его. Дядя не хотел мне сообщить, кто это. Он решительно запретил мне писать Амелиусу. Он объявил мне, что я не должна более видеть его, что он сам напишет ему и разорвет обязательство. О, это жестоко, слишком жестоко!

До сих пор они шли тихо, но теперь Руфус совсем остановился, решив заставить ее высказаться вполне откровенно.

– Примите от меня совет, мисс, – сказал он. – Никогда никому не доверяйте наполовину. Я готов на все, чтоб разъяснить это дело, но я прежде должен узнать все подробно. Что говорят против Амелиуса? Говорите все, я по возрасту своему могу быть вашим отцом и отношусь к вам именно таким образом.

Искренность в тоне и обращении произвела свое действие. Регина покраснела и задрожала, но решилась говорить.

– Дядя говорит, что Амелиус обесчестил себя и оскорбил меня, дядя говорит, что у него… что с ним живет молодая особа… – Она остановилась и слегка вскрикнула. Рука ее, лежавшая на руке Руфуса, заметно отяжелела, когда с уст ее сорвался намек на молодую девушку. – Вы слышали об этом? – вскричала она. – О, помогите мне, Боже, это справедливо!

– Справедливо? – повторил Руфус с суровым презрением. – Что с вами? Разве я не сказал уже вам, что это ложь? Я готов поклясться, что Амелиус верен вам! Довольно вам этого? Нет? Вы упрямы, мисс, да упрямы. Хорошо! Я обязан другу очистить его от клеветы перед вами, если можно сделать это словами. Вы знаете, как он был воспитан в Тадморе? Запечатлейте это в своей душе, и вы узнаете истину, даю вам в том честное слово.

Без дальнейших предисловий он рассказал ей, как Амелиус встретился с Салли, строго настаивал на чистых, человеколюбивых побуждениях, которые заставляли действовать его друга. Регина слушала с упорным недоверием, которое обескуражило бы другого человека. Руфус, однако, стоял на своем и наконец произвел желаемое впечатление. Когда он окончил рассказ, заключив его уверением, что видел собственными глазами, как Амелиус поручил девушку попечениям одной леди, которая была его собственным дорогим и достойным другом, и когда он объявил, что после того они не встречались и даже не имели переписки, Регина наконец созналась, что он имел основание убеждать ее верить Амелиусу, что он совершенно оправдал его. Но даже и при этих условиях все еще гнездилось в душе ее подозрение. Она спросила об имени благотворительной дамы, под покровительство которой Амелиус отдал девушку. Руфус достал из кармана свою карточку и написал на ней имя и адрес мистрис Пейзон.

– Ваша натура, моя милая, далеко не такая доверчивая, какой бы я хотел ее видеть, – сказал он, подавая ей карточку. – Но мы не можем изменить своей натуры. И вам не обязательно верить человеку, подобному мне, без доказательств. Напишите мистрис Пейзон, облегчите свою душу. Пока мы не расстались, скажите мне куда я могу телеграфировать вам завтра. Я уезжаю в Лондон с вечерним поездом.

– Вы хотите сказать, что едете увидеться с Амелиусом?

– Конечно. Я слишком люблю Амелиуса, чтоб оставаться спокойным при виде таких недоразумений. Я уже некоторое время нахожусь в Париже, правда, недолго, но вы можете сказать мне, и вполне справедливо, что я не могу отвечать за то, что случилось в мое отсутствие. Когда мы коснулись этого, нужно с этим покончить. Я намерен увидеться завтра утром с Амелиусом и мистрис Пейзон. Скажите своему дядюшке, чтоб он повременил писать и разрывать обязательство до получения от меня телеграммы. А это ваш адрес? Хорошо, я знаю отель. Отличный вид на Тюильрийский сад, но плохое вино, как я слышал. Я сам живу в Гранд-отеле, если вам что понадобится до вечера. Теперь, как я смотрю на вас, мне сдается, что осталось что-то недоговоренное. Нет? Как угодно. Вот ваша карета, и бедная леди, ожидающая вас, выглядит такой усталой. Все?