– Скольких лет? Ему не было и недели!

– Не было и недели, – повторил Жервей, устремив пытливый взор на Фебу. – Боже мой, да это был новорожденный младенец?

Волнение девушки достигло до высшей степени. Она наклонилась над столом, чтоб не проронить ни одного слова.

– А долго ли этот бедный ребенок оставался на ваших руках? – продолжал Жервей.

– Как могу я сказать с точностью после такого долгого отрезка времени? Несколько месяцев, должно быть. Знаю только, наверное, что сверх полученных мной десяти фунтов, он прожил еще не менее шести недель, а потом… – Она остановилась и посмотрела на Фебу.

– А потом вы от него освободились?

Мистрис Соулер почувствовала, что Жервей многозначительно толкает ее ногой под столом.

– Я не сделала ничего такого, чего бы должна была стыдиться, – сердито обратилась она к Фебе. – Будучи слишком бедна, чтоб содержать малютку на свой счет, я отдала ее одной доброй леди, которая ее усыновила.

Феба не могла более сдерживаться. Прежде чем Жервей успел открыть рот, она обратилась к мистрис Соулер с вопросом:

– А знаете вы, где теперь находится эта леди?

– Нет, не знаю.

– Вы знаете, где найти ребенка?

Мистрис Соулер взялась за, грог.

– Я знаю об этом не больше вашего. Намерены вы задавать еще вопросы, мисс?

Сильное возбуждение до того ослепляло Фебу, что она не заметила очевидной перемены к худшему в расположении духа старой женщины. Она опрометчиво продолжала:

– Никогда не видали вы леди с тех пор, как отдали ей девочку?

Мистрис Соулер опустила вдруг свой стакан в ту мину, ту, как подносила его к губам?.. Жервей остановился пораженный и не зажег второй сигары.

– Девочку? – медленно повторила старуха, устремив подозрительный и удивленный взор на Фебу. – Ее? – Она обратилась к Жервею. – Разве я сказала, что это была девочка? Разве вы меня спрашивали о том?

– И не думал, – отвечал Жервей.

– Неужели я сказала это, не будучи о том спрошена?

Жервей оставил Фебу на произвол старой, неумолимой женщины, перед которой она себя выдала. Этим единственным путем мог он выпытать что-либо от девушки.

– Нет, вы не говорили этого, – отвечал он.

Мистрис Соулер снова обратилась к Фебе.

– Откуда же вы знаете, что это была девочка?

Феба дрожала и ничего не говорила. Она сидела, опустив голову и сложив руки на коленях.

– Могу я спросить вас, – продолжала Соулер с необычайной вежливостью, – сколько вам лет, мисс? Вы настолько молоды и красивы, что для вас не может быть неудобств отвечать на подобный вопрос.

Опытность Жервея изменила ему. Он не успел предостеречь Фебу от расставленной ей западни.

– Двадцать четыре, – отвечала она.

– А ребенок был мне отдан шестнадцать лет тому назад, – сказала мистрис Соулер. – Вычтя шестнадцать из двадцати четырех получишь восемь. Я еще более прежнего удивлена тем, что вам известно, мисс, что это была девочка. Это не может быть ваш ребенок.

Феба вскочила в припадке сильнейшего гнева.

– Слышишь ты это? – обратилась она к Жервею. – Как осмелился ты привести меня сюда, чтобы слушать оскорбления от старой пьяной негодяйки?

Мистрис Соулер тоже быстро поднялась. Старуха схватила свой пустой стакан, чтобы бросить им в Фебу. В тот же момент Жервей удержал ее за руку, вывел из комнаты и затворил за ней дверь.

На площадке стояла скамья. Одной рукой он усадил на нее старуху, другой вынул из кармана кошелек, данный ему Фебой.

– Вот вам фунт в уплату вашего долга, – сказал он. – Ступайте мирно домой, а завтра вечером подождите меня у дверей этого дома.

Мистрис Соулер раскрыла было рот для протеста, но быстро закрыла его опять при виде золота. Она схватила деньги и сделалась податливой и любезной.

– Сведите меня вниз, мой дорогой, и посадите в кеб, – сказала она. – Я боюсь ночного воздуха.

– Еще одно слово прежде, чем я посажу вас в кеб. Что сделали вы с ребенком?

Мистрис Соулер отвратительно оскалила зубы и прошептала:

– Продала его Маль-Давису за несколько пенсов.

– Кто был, этот Давис?

– Разносчик.

– И вы действительно ничего не знаете ни о нем, ни о ребенке?

– Разве я тогда нуждалась бы в вашей помощи? – спросила она. Они, может быть, оба давно исчезли с лица земли, я ничего о том не знаю.

Жервей усадил ее немедленно в кеб. «Теперь примемся за другую», – сказал он про себя, и поспешил в отдельную комнату.

Иному показалось бы нелегкой задачей успокоить Фебу при настоящих обстоятельствах. Но Жервей имел громадное преимущество: в нем не было ни малейшего чувства к девушке, и в его распоряжении находился большой запас самоуверенности и лести. Менее чем в пять минут слезы Фебы были осушены и возлюбленный сидел подле нее, обвив своей рукой ее талию, как человек которого любят и простили.

– Теперь, мой ангел, – сказал он (Феба с наслаждением вздохнула, до этой минуты он никогда еще не называл ее ангелом), – расскажи мне все по секрету. Ты только сообщи мне факты, и я сумею вперед защитить тебя от мистрис Соулер. Ты сделала необычайное открытие. Придвинься ко мне ближе, дорогая. Как это случилось?

– Это я подслушала из кухни, – отвечала Феба.

– А слышал это кто-нибудь другой? – спросил Жервей.

– Нет. Вся прислуга была в комнате экономки, смотрела индийские редкости, присланные ей ее сыном из Канады. Я оставила свою птицу на кухонном столе и, вспомнив о кошке, побежала убрать клетку в более безопасное место. Одно из огромных окон в потолке было открыто, и я услышала голоса в задней комнате, в которой живет мистрис Фарнеби.

– Чьи услышала ты голоса?

– Мистрис Фарнеби и мистера Гольденхарта.

– Мистрис Фарнеби! – воскликнул он с удивлением. – Уверена ли ты в том?

– Еще бы! Или ты полагаешь, что я не знаю голоса этой ужасной женщины. Она говорила необычные вещи, спрашивала, есть ли что-нибудь неприличное в том, чтоб показать голую ногу. Голос, отвечавший ей, был голос мистера Гольденхарта. Тебе также любопытно было бы послушать дальше, если б ты был на моем месте, не правда ли? Я открыла второе окно, чтоб ничего не пропустить из того, что будет говориться. И что же я услышала, как бы ты думал?

– Ты говоришь о мистрис Фарнеби?

– Да. Я услышала ее слова: «Посмотрите на мою правую ногу, в ней ничего нет особенного». После минутного молчания она прибавила: «Теперь посмотрите на левую ногу». Слыхано ли такое нахальство замужней женщины в отношении молодого человека?

– Продолжай, продолжай. Что он сказал?

– Ничего. Он, как видно, смотрел на ногу.

– На левую ногу.

– Да. Левой ногой ей нечего было хвастаться, могу сказать. По ее собственному признанию у нее был какой-то недостаток между третьим и четвертым пальцем. Что это был за недостаток, я не знаю, я слышала только, как она говорила: «Бедная девочка родилась с таким же недостатком, и этот признак служил мне орудием против мошенников, которых я нанимала для ее розысков». Да! Она сказала так. Я слышала отлично. И потом она называла ее «бедной потерянной дочерью», которая, может быть, жива и теперь, а не знает, кто ее мать. Весьма естественно, что когда эта старая пьяница заговорила о ребенке, отданном ей на воспитание мистером Фарнеби, я припомнила все это. Что это милый, как ты странно смотришь? Что с тобой?

– Я только очень заинтересовался, больше ничего. Но тут есть нечто для меня непонятное. Какое до всего этого дело мистеру Гольденхарту?

– Разве я не сказала тебе?

– Нет.

– Хорошо, так я скажу теперь. Мистрис Фарнеби не только бессердечная тварь, которая лишает бедную девушку места и отказывает ей в рекомендации, она к тому же сумасшедшая. Это показывание голой ноги должно было служить мистеру Гольденхарту указанием в случае, если он встретит когда-либо ее дочь во время своих прогулок и путешествий, по этому недостатку он должен был убедиться, что это действительно она…