– Теперь вы можете спокойно отправляться домой, никто не будет смеяться над вами, – заявила мистрис Фарнеби. – Вы, должно быть, очень рассеянный господин. Вы хотели вымыть голову и забыли о теплой воде и полотенце, не так ли?

– От всего сердца благодарю вас, мадам, я принял мыло за помаду, – отвечал Руфус. – Позволите вы мне еще раз пожать вашу руку? Ваш радушный прием останется у меня навсегда в памяти. С тех пор как я оставил Новую Англию, я не встречал такой доброй души. Неужели мои волосы оттолкнули от меня мисс Регину? Я не совсем понимаю вашу племянницу. Я почти боюсь, что она наговорит на меня Амелиусу, а Богу известно, что не было ничего худого в моих намерениях.

Тайное побуждение мистрис Фарнеби, заставившее ее с такой живостью действовать полотенцем, мало-помалу обнаружилось. Тон ее американского гостя сделался таким дружеским и интимным, какого она именно желала добиться. При некоторой ловкости можно было приобрести в нем союзника и помощника в противодействии браку Амелиуса.

– Вы очень любите своего молодого друга? – спокойно спросила она.

– О, да, сударыня.

– Он сообщил вам, что влюблен в мою племянницу?

– Да, и показал ее портрет.

– Показал вам ее портрет. И вы вздумали пойти сюда и своими глазами убедиться, что это за девушка?

– Само собой разумеется.

Мистрис Фарнеби, без дальнейшего колебания, раскрыла имевшуюся у нее в виду цель.

– Амелиус еще очень молод, – начала она. – Вся жизнь у него еще впереди. Очень было бы печально, если б он женился теперь на девушке, которая не принесет ему счастья. – Она повернулась на стуле и указала на дверь, в которую вышла Регина. – Сказать между нами, – продолжала она, понизив голос до шепота, – думаете вы, что моя племянница сделает его счастливым?

Руфус колебался.

– Я выше семейных предрассудков, – сказала мистрис Фарнеби. – Не бойтесь оскорбить меня, говорите откровенно.

Руфус высказал бы прямо свое мнение всякой другой женщине, но эта женщина избавила его от смешного, она досуха вытерла его голову. Итак, он отвечал уклончиво:

– Мне кажется, что я не понимаю молодых леди этой страны.

Но мистрис Фарнеби нелегко было провести.

– Если б Амелиус был вашим сыном и просил бы вашего согласия на брак с моей племянницей, сказали ли бы вы «да»? – спросила она.

Этого было слишком для Руфуса.

– Нет, если б он даже ползал передо мной на коленях.

Мистрис Фарнеби была наконец удовлетворена.

– Таково и мое мнение, – сказала она. – Не удивляйтесь! Разве я не сказала вам, что не имею семейных предрассудков. Не знаете ли вы, говорил он с моим мужем или нет?

Руфус посмотрел на часы и отвечал:

– Он, должно быть, говорит с ним теперь.

Мистрис Фарнеби замолчала и задумалась. Она уже пыталась восстановить мистера Фарнеби против Амелиуса и получила решительный отпор.

– Мистер Гольденхарт окажет нам честь, если пожелает вступить с нами в родство. Он представитель старинного английского рода. – При таких обстоятельствах весьма возможно, что предложение Амелиуса будет принято. Мистрис Фарнеби тем не менее решилась воспрепятствовать этому браку и воспользоваться помощью нового союзника.

– Когда сообщит вам Амелиус о результате своих переговоров? – спросила она.

– Когда я вернусь домой.

– Так ступайте и помните одно. Если вы найдете какое-нибудь средство разлучить этих молодых людей, (ввиду их собственной пользы) и если я могу помочь вам – я с радостью помогу. Я так же люблю Амелиуса, как вы. Спросите его, не употребила ли я всевозможных усилий, чтобы удалить его от моей племянницы. Спросите, не говорила ли я ему, что она не подходящая ему жена? Приходите ко мне, когда вам будет угодно. Я очень люблю американцев. Прощайте.

Руфус пытался выразить ей благодарность свойственным ему лаконичным и красноречивым языком. Но его не выслушали, мистрис Фарнеби взяла его за плечи и вывела из комнаты.

– Если б эта женщина была американской гражданкой, – думал Руфус, идя по улицам, – она была бы первой женщиной – президентом Соединенных Штатов.

Его удивление энергии и решительности мистрис Фарнеби, выразившееся в этих сильных словах, имело, однако, свои границы. Как ни высоко ставил он ее, но тем не менее было что-то неприятное в ее глазах, что пугало и смущало его.

Руфус нашел своего друга дома, лежавшим на софе и курившим с ожесточением. Прежде чем они успели обменяться хоть одним словом, американец увидел, что что-то неладно.

– Ну, что же сказал Фарнеби? – спросил он.

– Чтоб черт его побрал!

Руфус почувствовал тайное внутреннее облегчение.

– Я называю это нелегким испытанием, – спокойно заметил он, – но значение его ясно. Фарнеби сказал нет.

Амелиус подпрыгнул на софе и мигом очутился на ногах.

– Вы ошиблись на этот раз, – сказал он, засмеявшись с горечью. – Что больше всего раздражает меня, это именно то, что он не сказал ни да, ни нет. Усатый черт – если б вы только видели его! – начал с того, что сказал да. «Такой человек, как я, потомок старинного английского благородного рода делает ему великую честь своим предложением, он не может желать более блестящей партии для своей приемной дочери. Она заняла бы такое высокое положение и поддержала бы его с достоинством». Таким лестным образом начал он свою речь. Он жал мою руку своей холодной, потной лапой, мне даже тошно сделалось, даю вам честное слово. Подождите немного, вы еще не слышали самого интересного. Он вскоре переменил тон и стал меня расспрашивать «подумал ли я об обстановке». Я не понял, что он хотел сказать, а он объяснялся на чистом английском языке, он хотел узнать о моем состоянии. «Этот вопрос легко решить, – отвечал я. – Я получаю ежегодно пятьсот фунтов дохода, и все до последнего фартинга будет принадлежать и Регине». Он опустился или скорее упал в кресло. Он побледнел, или вернее позеленел. Сначала он мне не поверил, заявил, что я шучу. Я немедленно заверил его в истине своих слов. Тогда он сделался наглым, положительно нахальным.

– Разве вы, сударь, не заметили, как Регина привыкла жить в моем доме? Пятисот фунтов! Боже милостивый. При величайшей экономии пятисот фунтов хватит ей, чтоб уплатить по счету модистке и содержать экипаж и лошадь. Кто же будет платить за все прочее: за обстановку, за обеды и балы, за поездки за границу, а расходы на детей, кормилиц, докторов? Подумайте, мистер Гольденхарт. Я готов принести жертву для вас как для человека дворянского происхождения, жертву, которой бы я не принес для другого. Увеличьте свой доход вчетверо, и я ручаюсь вам, что после смерти своей оставлю Регине ежегодного дохода тысячу фунтов. Таким образом, вы будете получать три тысячи в год. Я знаю кое-что о домашних расходах и определенно говорю вам, что с меньшим жить невозможно.

Вот как он говорил, Руфус. Не могу описать вам наглость его тона. Если б я не думал о Регине, я обошелся бы с ним не как христианин, а взялся бы за свою палку и отколотил бы его.

Руфус не выразил удивления и не предложил никакого совета. Он погрузился в размышления о богатстве Фарнеби.

– Книжная торговля, как видно, приносит в этой стране большие барыши, – сказал он.

– Книжная торговля? – повторил Амелиус с пренебрежением. – У него двадцать других дел. Он издает газеты, У него есть медицинский патент, какой-то новый банк и еще Бог знает что. Это говорил мне один из его друзей. «Никто не знает: богат или беден Фарнеби, он, может быть, умрет миллионером или банкротом». Желал бы я дожить до того дня, когда социализм поставит на должное место таких людей!

– Попробуй прежде республики по нашему образцу, – сказал Руфус. – Когда Фарнеби упоминал о том, как привыкла жить его племянница, что хотел он этим сказать?

– Он подразумевал под этим экипаж для выездов, шампанское за столом и швейцара, чтоб отпирать дверь.

– Идеи Фарнеби переплыли моря и поселились в Нью-Йорке, – заметил Руфус. – А что вы отвечали ему?