– Теперь обратимся к следующему: наша настоящая система правления обещает ли нам мирные реформы, обеспечивает ли от упомянутых мной злоупотреблений? К тому же не следует забывать и других ужасных злоупотреблений, представляющихся в нашем национальном потреблении и усиливающихся с каждым годом. Я не желаю отнимать у вас драгоценное время, рассуждая о палате лордов, по трем причинам: во-первых, это общество не избрано народом и не имеет права на существование в свободной стране. Во-вторых, из его четырехсот восьмидесяти пяти человек не менее ста восьмидесяти пользуются общественными деньгами. В-третьих, если б нижняя палата имела желание и возможность приняться за необходимые реформы, то палата лордов нимало не обязана следовать им или поднимать революцию, которой едва избегла четыре года тому назад. Что вы на это скажете? Следует ли говорить о палате лордов?
Громкий крик раздался из толпы: Нет! Нет! Дворник гостиницы и женщина с багровым лицом кричали проклятия. Там и сям послышались свистки, поднятые Жервеем в интересах «алтаря и престола».
Амелиус снова заговорил.
– Хорошо, поможет ли нам нижняя палата сделаться истинными христианами при законном введении реформ? Позвольте мне еще раз напомнить вам, что эта палата имеет силу, но имеет ли она желание? В этом вопрос! Число членов состоит из шестисот пятидесяти. Только пятая часть представляет (или воображает, что представляет) торговые интересы страны. Что же касается членов, представляющих интересы рабочего класса, то их нетрудно сосчитать, их всего двое! Вы, пожалуй, спросите, что делают остальные члены? Они представляют военные и аристократические интересы. В настоящее время при упадке представительных учреждений нижняя палата носит ложное название. Народ здесь не имеет представителей, члены ее принадлежат к классам нимало не интересующимся народными нуждами и не заботящимся об облегчении его тягостей. Одним словом, для нас нет никакой надежды на нижнюю палату. А кто в том виноват? К сожалению и стыду виноват в том сам народ. Да, я говорю откровенно, позор и опасность Англии заключаются в том, что сам народ избрал представителей, не ведающих его потребностей. Вы, подающие голоса в городах и деревнях, располагали свободой и волей в исполнении своей священной обязанности, и вот в настоящее время нижняя палата доказала вам, что вы недостойны этого права.
Эти смелые слова подняли взрыв негодования в среде слушателей, которые минуту тому назад были совершенно порабощены голосом говорившего. Они приготовились с неистощимым терпением выслушивать перечисление своих добродетелей и обид, а не за то заплатили по полушиллингу, чтоб их уличали в недостатках и вредном участии в новейшей политике. Стали кричать, визжать, свистеть, они почувствовали, что прекрасный молодой оратор оскорбил их.
Амелиус спокойно ждал, пока затихнет весь этот шум.
– Очень жалею, что рассердил вас, – сказал он, улыбаясь. – Причина этого смятения заключается в том, что вы не привыкли слушать правду, сказанную вам в глаза. Да, друзья мои, народ этой страны, недостойной великого доверия и силы, данной ей мудрыми и гуманными английскими учреждениями, так многочислен, что может делиться на различные классы. Есть класс, получивший высшее образование, он отчаивается и держится в отдалении. Есть средний класс, не обладающий сознанием собственного достоинства, лишенный понимания общественного блага, его можно подкупить косвенным путем, дав хорошее место, предложив концессию, пригласив участвовать в собрании с женами и дочерьми. Есть класс еще низший, продажный, развращенный, бессовестный, испорченный до мозга костей, готовый продавать себя и свои права за деньги и вино. Когда я начал эту речь и упоминал о великих предстоящих переменах, я намекал на революционные перевороты. Неужели я возмутитель? Неужели я не знаю средств для мирных реформ, которые избавили бы Англию от революции? Никогда не буду я отрицать истины или тревожить вас без необходимости. Но история показывает мне, если я оглянусь хоть на первую французскую революцию, что бывает социальная и политическая испорченность так глубоко вкоренившаяся, въевшаяся, так сказать, в нацию, что только революционные волнения в состоянии вырвать ее. Я имею причины опасаться – и люди старше и умнее меня согласны со мной, – что испорченность, которую я подразумеваю, распространилась в Англии, несмотря на преобразования, совершенные мирным путем, преобразования, удовлетворявшие нас в прошлые годы. Или я ошибаюсь в своих взглядах, чего я желаю от души, или события будущего докажут, что я прав, во всяком случае начала прочных, полных, благих преобразований могут быть найдены лишь в этой книге. Умоляю вас, не поддавайтесь мудрствованиям близоруких философов, утверждающих, что божественное значение христианства уничтожилось с течением времени. Уничтожились злоупотребление и извращение христианства, как должны уничтожиться всякая фальшь и ложь. С того времени как Христос и его апостолы указали людям путь сделаться лучшими и более счастливыми, с того времени никогда еще люди так сильно не нуждались в этом учении во всей его чистоте и простоте, как теперь. Никогда род человеческий не нуждался так, как в настоящее критическое время в премудром и премилосердном голосе, который не перестает утешать, возвышать и очищать человечество, даже умирая на кресте! Неужели это вздорные слова энтузиаста? Неужели это мечты о земном рае, в который безумно верить? Я могу привести вам в доказательство существование одной общины, (между многими другими), имеющей сто членов, пользующейся полным довольством и счастьем, все правила которой основаны лишь на простой заповеди Нового Завета: «Любите бога и ближнего, как самого себя!»
Теперь Амелиус дошел до второй части своей речи. Он изложил довольно пространно и в избранных выражениях религиозные правила и социальные принципы Тадморской общины, рассказанные уже им своим двум спутникам во время пути его в Англию. Пока он ограничивался описанием образа жизни, совершенно нового для его слушателей, он приковал к себе общее внимание. Но когда он стал распространяться о применении христианского социализма в правлении, доказывать, что было хорошо для сотен людей, то может быть хорошо и для тысяч, что шло успешно в Тадморе, могло иметь успех и в Лондоне, внимание публики стало ослабевать. Вспомнили о кашле и простуде, начали перешептываться и осматривать друг друга. Мистрис Соулер, все время бросавшая украдкой взоры на мистера Фарнеби стала теперь посматривать на него смелее, когда он стоял в своем углу, не спуская глаз с другого конца зала. Он начал чувствовать, что чтение изменило общее настроение, что недалеко до взрыва, который может послужить достаточным предлогом отказать Амелиусу от дому.
– Будет с меня, пойдем домой, – сказал он вдруг, обратившись к жене.
Если б мистрис Фарнеби могла предугадать, что она стоит в этой толпе не как посторонний зритель, но как женщина, над головой которой висит страшная опасность, или если б взор ее случайно упал на Фебу и она почувствовала бы отвращение при мысли о каком-нибудь дерзком замечании со стороны прогнанной служанки, она ушла бы из зала со своим мужем и отвратила бы опасность, возникшую для нее с роковой минуты, когда она вступила в зал. Но она отказалась идти.
– Вы забываете предстоящие прения, – заметила она. – Подождите и вы увидите, как Амелиус будет отстаивать свои убеждения.
Она говорила настолько громко, что ее могли слышать сидевшие поблизости. Феба, критически рассматривавшая леди, находившихся в отдельных местах, повернулась на скамье и только теперь заметила присутствие мистера и мистрис Фарнеби.
– Посмотри, – прошептала она Жервею, – здесь негодяйка, выгнавшая меня из дома, и с ней супруг.
Жервей оглянулся, сомневаясь в словах своей возлюбленной.
– Не может быть, чтоб они поместились в полушиллинговые места, – сказал он. – Уверена ли ты, что это мистрис и мистер Фарнеби?
Он говорил осторожно, тихо, но мистрис Соулер заметила, что он оглядывается на джентльмена в углу и тщательно прислушивалась к тому, что он скажет.
