«Если я останусь здесь, пока не зайдет солнце, какое восхитительное одиночество смогу почувствовать», — подумал я. «В гостинице уже приготовили ужин и ждут меня. А я не знаю, что дальше будет со мной этим вечером».

Я представил свою брошенную грустную комнату. Каждый вечер, в час ужина, я страдал там от жара. Не снимая одежды, я заползал в кровать. И все равно мне было холодно. Я трясся от холода и вызывал в памяти свои осенние купания в горячих источниках. «Как было бы хорошо погрузиться теперь в горячую воду!» Я представлял, как спускаюсь по лестнице и иду к источнику. Однако даже в своем воображении я не хотел снимать одежду. Прямо в одежде я забирался в горячую воду. Я терял точку опоры. Я погружался, пуская пузыри, ложился на дно купальни с водой, словно утопленник. Всегда я представлял одно и то же. И ждал, когда озноб схлынет, словно морской отлив.

Вокруг постепенно стемнело. После того, как ушло солнце, остался лишь блеск, словно от воды, а затем на чистом небе появились яркие звезды. Горящая сигарета, которую я сжимал холодными пальцами, освещала сумерки. Этот свет был таким одиноким в необъятной пустоте вокруг. Низина погружалась в темноту. Кроме этого огонька, во всей низине не было видно ни одного фонаря. Холод стал постепенно пронизывать мое тело. Я не смог защититься, и он проник глубоко внутрь; я прятал руки под мышками, но замерз уже так, что это совсем не помогало. Однако я почувствовал, что темнота и холод придали мне храбрости. Я за секунду принял решение — пройти три ри до следующего источника. Отчаяние, или нечто похожее на него, подступило совсем близко, вселяя в мое сердце жестокую надежду. Будь то усталость или меланхолия, но она исчезла, превратившись в надежду, а я, как всегда, должен был стать ее жертвой и пройти путь до конца. Вокруг совсем стемнело, и когда я наконец-то тронулся в путь, я уже вооружился мыслями, совершенно отличными от тех, что были при свете.

Я шел, рассекая холодный воздух и темноту. Тело ничуть не согрелось. Порой я чувствовал, как воздух ласкает щеки. Сначала я думал, что виной тому жар, а может быть изменения, которые происходят в организме при сильном холоде. Но затем я понял, что это теплый от солнца воздух, местами еще оставшийся на дороге. Я стал думать, что солнечный дневной свет явственно существует и в этой холодной темноте. Темнота, в которой не было ни единого фонаря, стала вызывать у меня странные чувства. Я вдруг понял: когда мы, люди цивилизации, зажгли лампу, именно при ее свете мы впервые смогли осознать, что такое ночь. Несмотря на абсолютную темноту, я испытывал такое чувство, словно стоит день. Небо, в котором сверкали звезды, было голубым. Я различал дорогу так же, как и днем. Тепло, пропитавшее эту дорогу, еще более усилило мое впечатление.

Вдруг за спиной раздался звук, напоминающий порыв ветра. В надвигающихся лучах света галька на дороге отбросила тени в виде зубов. Я посторонился, и машина, не обратив на меня никакого внимания, промчалась мимо. Я рассеянно стоял несколько минут. Немного погодя машина появилась на дороге, за следующим поворотом. Однако мне показалось, что это была вовсе не машина, а огромная темнота с фарами, которая неслась все дальше и дальше. Когда огни исчезли, словно сон, и вернулась холодная темнота, я, почувствовав голод и какое-то мрачное желание, продолжил свой путь.

«Какое тягостное отчаяние навевает эта картина! Я иду, подчиняясь своей судьбе. Это и есть мое истинное я, сейчас я не чувствую обмана, который был при свете солнца. Я бреду по темной дороге, и мои нервы напряжены до предела, но именно сейчас я полон решимости. Как же это приятно! Тьма, словно наказание, лютый холод, от которого готова лопнуть кожа. Благодаря этому моя усталость становилась приятной, и я ощущал неведомый прежде трепет. Иди! Иди! Пока не упадешь, ты должен идти».

Я в жестоком ритме подгонял себя. Вперед. Иди вперед! Иди вперед, пока не умрешь.

Поздно вечером я, изнемогая от усталости, оказался на южном краю полуострова, прямо перед морским портом. Я выпил сакэ. Однако на душе было тоскливо, и я даже не почувствовал хмеля.

Густой запах смолы и машинного масла, смешавшись с насыщенным запахом морской воды, завис в воздухе. Швартовые тросы скрипели, словно дыхание кораблей, и убаюкивающий звук плещущихся о борта лодок волн, звучал над темной водой.

— Нет ли здесь господина N?

С берега доносился игривый женский голос, нарушая неподвижность воздуха. С кормы огромного стотонного парохода, над которым лениво и сонно покачивался фонарь, кто-то, невидимый мне, отвечал женщине, хотя слов я не разобрал. У него был густой бас.

— Нет ли его здесь? Господина N?

Я решил, что эта женщина продает себя морякам с кораблей. Я навострил уши, но бас, отвечавший ей, по-прежнему говорил что-то неразборчивое, так же строго, как и прежде. Наконец, женщина, похоже, сдалась и ушла.

Я смотрел на уснувший порт и перебирал в памяти воспоминания о круговороте событий этого вечера. Я шел по горной дороге, и мне казалось, что я уже должен был пройти три ри, но дорога так и не кончалась, как вдруг на глаза мне попалась электростанция, а вслед за ней и внизу в долине показались вереницы фонарей, приветствовавших друг друга. Я решил, что это фонари местных крестьян, которые направлялись к источнику. Значит, сам источник был уже рядом. Подбодряя себя таким образом, я прибавил шагу, но, оказалось, что цель была еще далеко. Когда я, наконец-то, добрался до селенья с источником и вместе с местными крестьянами залез в общий бассейн с горячей водой, чтобы отогреть окоченевшее и уставшее тело, я ощутил такой удивительный покой… — Мне кажется, что слово «воспоминания» самое подходящее в этой ситуации. Для событий одного только вечера этих воспоминаний оказалось даже слишком много. Однако это еще не было концом. Я осмелел и, сам не сознавая того, подчинился ненасытному жестокому влечению, которое гнало меня дальше, вновь на ночную дорогу. Я с трудом представлял цель, впервые услышав название места, куда должен был идти к следующему источнику, расположенному в двух ри от этого. На сей раз я окончательно заблудился, не зная, что делать, я не смог придумать ничего иного, как сесть на корточки в кромешной тьме. К счастью, в такой поздний час мимо проходила машина, я остановил ее и, изменив планы, приехал в этот портовый городок. Куда же я отправился после? Движимый особым чутьём, я направился в веселый квартал, дома в котором стояли по обе стороны дока. По улице шла компания загулявших моряков, крепко державшихся друг за друга, словно они были связаны морскими водорослями, они покачивались и подтрунивали над набеленными проститутками. Сделав круг, я дважды прошел по одной улице и наконец зашел в один дом. Я влил в свое усталое тело горячего сакэ. Однако не опьянел. Женщина, которая наливала мне сакэ, вела разговор об улове сайры. Там были крепкие здоровые женщины, такие, что нужны морякам. Одна из них предложила остаться у нее на ночь. Я заплатил деньги, спросил, где порт, вышел на улицу.

Я наблюдал, как неподалеку от берега мигает поворотный маяк. Я почувствовал, что ночь подходит к концу, словно длинный свиток. Звук соприкасающихся бортов лодок, звук натянутых швартовых канатов, сонные фонари на кораблях, все вокруг было темным, тихим и вызывало умиление. Я раздумывал, поискать ли где-нибудь ночлег, или вернуться к той женщине, а тем временем мое буйное сердце, наполненное ненавистью, нашло покой на этом портовом пирсе. Я долго там стоял. Я всматривался в спокойную морскую темноту, пока меня не охватила какая-то неприятная дремота.

Я изменил свои планы, решив остаться на три дня в порту и посетить местные источники. В цвете и запахе южного светлого моря для меня было что-то грубое и небрежное. Вид вульгарной и грязноватой долины захватил меня. Я понял, что пейзажи моей деревни надоели мне, горы и низины соревновались между собой, а сердце не могло отдохнуть и открыться надежде. Три дня спустя я вернулся в свою деревню для того, чтобы захлопнуть створки своего сердца.