Мы только и говорили о том, на что похожа форма горы Фудзи: на «перевернутый веер», на «глиняную ступку, закопанную в землю», пытались представить себе объем и высоту этой горы, такой высокой и с такими отлогими склонами, пока не добивались реального ощущения. Представляя все это, хотелось по несколько раз на дню забираться сюда, чтобы посмотреть на Фудзи. Ко мне сейчас словно вернулась та страстная одержимость, с которой я относился к природе минувшей зимой.

(С начала весны симптомы недуга обострились, и я не знал, что делать с охватившей меня болезненной инертностью).

— Вон там — ипподром. А дом где-то здесь.

Мы стояли с приятелем плечом к плечу и смотрели на холмы, красные крыши, выглядывающие между ними, панораму деревенек в зелени, над которыми клубился дым.

— Если идти отсюда, то в этом направлении, — сказал я приятелю, показывая, где находится станция Е.

— Давай заберемся на тот холм.

— Можно.

Мы направились к крутому холму, который был значительно выше того, на котором мы стояли. Между травой виднелась плотная красная глина — вот и вся дорога. Мы забрались наверх. Вид немного закрывала рощица, однако панорама была шире, чем с предыдущего места. Оказывается, холм, на который мы забрались до того, внизу становился совсем отлогим, и у его подножья был теннисный корт. Там играло несколько человек. Дороги не было видно, однако это был кратчайший путь.

— Далековато.

— Смотри, вон там деревья густо растут. Наверное, за деревьями.

Станции не было видно, пока мы не подошли совсем близко к ней. Ни по рельефу местности, ни по окрестным домам нельзя было предположить, что конечная остановка электрички может оказаться поблизости. Все вокруг и впрямь напоминало настоящую деревню.

— Мне казалось, что я нахожусь в каком-то странном месте. Как будто даже в другой стране. — Иногда, бывает, идешь по улице, и вдруг охватывает такое же чувство. Я уже много раз ходил в город по этому маршруту, но тут опять потерял ощущение, что иду по привычному пути.

Тихая станция. Линия домов вдоль дороги, через окна видна обстановка комнат. В электричке я спросил приятеля: «Нет ощущения, что мы путешествуем?» — Нас вскоре окутал насыщенный запах цветов каштана и зелени. — С этого дня я часто стал спускаться по короткой дороге с холма, на который мы забрались в тот день.

Это случилось после дождя. Во второй половине дня я возвращался из школы.

Когда я свернул со своего обычного пути на короткую дорогу, ведущую к холму, заметил, что красную глину под ногами развезло от дождя. На дороге не было ни одного следа, я чувствовал, как скользят ноги.

Я добрался до вершины, с которой открывался вид далеко вперед. Дальше дорога шла под гору. Я подумал, что это немного опасно.

На склоне земля стала еще более мягкой. Однако я не развернулся назад и не остановился, чтобы подумать. Я осторожно спускался вниз. С того самого момента, когда я сделал первый шаг под гору, я понял, что наверняка поскользнусь и упаду. И тут же поскользнулся. Одной рукой я уткнулся в грязную землю. Однако по-прежнему отнесся ко всему несерьезно. Я попытался подняться, но нога, на которую ступил, опять стала сползать вниз. На этот раз я оперся на локоть, затем сел и, в конце концов, улегся на землю спиной, и в таком положении остановился. Место, где я лежал, напоминало лестничную площадку, с которой начинался следующий спуск вниз. Рукой с портфелем я оперся о мягкую землю и со страхом встал на ноги. Внезапно я понял серьезность происходящего.

Я бросил взгляд в сторону домов внизу, не смотрит ли кто-нибудь на меня. С их стороны я, вероятно, выглядел персонажем, изо всех сил разыгрывающим какую-то комическую сценку. — Там никого не было. Я почувствовал себя как-то странно.

Более или менее устойчиво я стоял на ногах. Однако по-прежнему не разворачивался назад и не останавливался, чтобы спокойно подумать. Извозившись в грязи, я сделал очередной опасный шаг вниз. В этот момент я подумал, что можно было бы попробовать скользить вниз, как на лыжах. Если я не потеряю равновесия, то, скорее всего, смогу съехать вниз. Ботинки не подбиты гвоздями и хорошо скользят по глине. Скользить предстояло не больше четырёх метров, однако затем меня ждал выступ высокой каменистой стены. Под ней уже была ровная площадка, на которой и располагался теннисный корт. Высота там была не больше четырёх метров. Если я не успею затормозить, то по инерции должен буду спрыгнуть вниз с каменной стены. Но что будет меня ждать внизу: камни или деревья, — я не узнаю, пока не доберусь до выступа. Спускаясь на большой скорости, я мысленно рисовал себе грозящую опасность.

Край каменной стены оказался шероховатым, поэтому ботинки затормозили сами собой. Мне показалось, будто что-то остановило меня. Я был не настолько ловок, чтобы справиться самостоятельно. Несмотря на опасность, иного выхода, как положиться на скольжение, у меня не было.

Голени, готовые к тому, что придется спрыгивать вниз, расслабились. Под каменной стеной ехал каток, выравнивавший теннисную площадку. Я рассеянно смотрел на него.

Я еще раз осмотрелся по сторонам, не смотрит ли кто-нибудь на меня. Под нависшими облаками выстроились крыши больших усадеб. Людей не было, отчего стало грустно. Даже неинтересно. Я подумал, чтобы был бы не против, если бы кто-нибудь посмеялся над тем, что я проделывал недавно. Суровая готовность, которую я только что ощущал, сменилась печалью.

Почему же я не повернул назад? Я даже испугался собственной решимости, с которой скользил вниз. — Мне показалось, что я увидел один из образов гибели. Я понял, что именно так человек соскальзывает вниз.

Спустившись вниз и стирая с рук и одежды налипшую грязь пучком травы, я почувствовал, что очень возбужден.

Произошедшее казалось чем-то вроде сна. Я нечетко помнил, что именно случилось. Я, подходящий к откосу. Опасность, в которую я неожиданно оказался вовлечен. Я сейчас. Отдельные звенья какой-то неестественной, лишенной баланса цепи. Скажи мне кто-нибудь, что этого не было, я бы поверил.

Меня охватило ощущение, что я, мое сознание, мир, уплывают, лишившись фокуса. Пусть смеются, мне все равно. Я вспомнил чувство грусти и одиночества, когда второй раз осмотрелся вокруг в поисках кого-нибудь, кто бы смотрел на меня.

По дороге домой я почувствовал острую потребность написать что-нибудь. Я и сам не мог понять, хочу ли я просто описать свой спуск, или при помощи рассказа хочу выразить себя. Вероятно, и то, и другое.

Вернувшись домой, я открыл портфель и обнаружил — непонятно как попавший внутрь закрытого портфеля — ком грязи, испачкавший мои книжки.

Я так устал от унылой погоды, стоящей последнее время, что даже не было сил написать письмо. Когда я жил в Киото, с наступлением этого сезона[51] мой плеврит ухудшался, однако с тех пор, как переехал сюда, ухудшения не было. Может быть, оттого, что перестал пить. Однако нервы по-прежнему сдают. Вы скажете, что я говорю занятные вещи, и рассмеетесь наверняка, но ходить в школу мне было в тягость. Сажусь в электричку. Дорога занимает сорок минут. Возможно, из-за общего негативного настроя, в электричке меня не оставляет ощущение, что пассажиры, сидящие напротив, смотрят на меня. Я знаю, что все это только мое воображение. Сначала я не обращал на это внимания, но затем понял, что сам ищу эти взгляды. Впрочем, стоит лишь помыслить о том, чтобы ответить взглядом, как начинается настоящее мучение.

К пассажирам в электричке я отношусь язвительно, хотя враждебности не испытываю. Временами начинаю выискивать какие-нибудь изъяны. Толстые штаны, которые, кажется, модны нынче среди студентов, щегольские красные ботинки. И другое. И много другого. Конечно, не пристало такому больному, как я, заводить подобные дурные увлечения. И если бы они делали это случайно, то злости бы не возникло. Если бы к этому их вынуждала необходимость, то я бы испытывал даже симпатию. Но ведь это же было не так. Они были просто глупы.