Илья с нежностью смотрит на товарищей. Вот знакомец Ильи отчаянный храбрец, за неистовость в бою получивший прозвище Расшиби Колпак, вот старый храбр Перемяка со своим племянником, совсем ещё молодым юношей. Вот ещё один соратник Ильи по боям и походам Дунай Иванов. Вот добродушный силач Гаврила Долгополый. Ремянник, Пересмета, Иванушка, сын недавно погибшего Годена. Вот удалец Михайло, младший сынок убитого Игната. Самсон Колубаев, боярский сын. Могучий богатырь Иван, спутник Ильи по Царьградскому походу. А иных Илья и не знает, впервые слышит их имена:

— Я купецкий сын Василий Буслаев…

— Я плаватель Потаня Хромой…

— Я Святогор Гурьев из посадских людей…

Добрыня тоже смотрит на богатырей, что один за другим встают во весь свой рост перед лицом товарищей. Думает: «В час опасности не щадили они своей жизни, отвагой снискали славу и почёт. Трудно бывает в бою. Но, пожалуй, ещё трудней покинуть нажитое годами, лишиться того, чем владеешь, отрешиться от того, чем живёшь. Нет, не зря те, кто собрались в этом зале, носят гордое имя храбров. За свою долгую или недолгую воинскую жизнь они выстояли в боях с врагами, а нынче каждый из них выстоял в бою с самим собой. Сыскать силы, способные положить конец усобицам, объединить Русь. Об этом всю свою жизнь пёкся он, Добрыня, об этом мечтал молодой киевский князь, когда пытался собрать княжеский съезд, нашел их Алёша Попович. Да простятся ему за это все его прогрешения!»

Алёша мог радоваться. Собранный им съезд богатырей постановил: ни один из храбров никогда больше не поднимет меча против своих товарищей, никогда не прольёт братской крови. И чтобы это свершилось, все покидают службу у своих князей, свои волости и идут в стольный Киев в дружину киевского князя. Принесёт ли это на Русскую землю долгожданный мир? Алёша уверен, что принесёт. И не только потому, что воинская дружина киевского князя станет сильней всех прочих. Их не так уж много — богатырей. Всего только восемь десятков. Но имя каждого из них знают все от старцев до детишек. Потому что больше всех почитают на Руси защитников родной земли. И если увидят люди, что самые смелые, самые сильные протянули друг другу руки во имя мира, то больше не станут воевать меж собой.

И ещё одна радость у Алёши: старые его друзья снова с ним. Вот только недавно сидели они у него в светелке. Говорили о прошедшем съезде, о будущем Руси, вспоминали молодые годы. Улыбался Илюша доброй своей улыбкой, и Добрыня, сам Добрыня глядел на Алёшу с почтеньем и любовью.

Алёша мог радоваться. Разве не достиг он всего, чего хотел. Достиг, всего достиг, вот одно только… Когда сидели они тут, Илья и Добрыня, пришло непрошено то, что пытался он позабыть на время, отодвинуть на срок — Елена. Мелькнуло: вот и сваты. Разве не об этом мечтал он? Придут сваты в терем к Петровичам: «У вас — товар, у нас — купец, добрый молодец, свет Алёшенька, богатый боярин, любимец ростовского князя». Ах, Елена, Елена, где твой суженый? Сегодня здесь, завтра нет его. Говорят же: «Бедному жениться — ночь коротка». Твердит молва о богатствах княжеского любимца Алёши, о хоромах его златоверхих, о конях его лебяжьей стати в табунах несчитанных. Ну, коней-то он с собой возьмёт. А хоромы князь приберёт. Куда везти ему жену, безродному храбру Поповичу?

Через некоторое время богатырская дружина выступила в поход — в поход мира. Нам неизвестно, как называли это беспримерное в истории событие современники, но я не могу назвать поход доблестных храбров, снискавших себе славу воинскими подвигами, никакими иными словами.

Жители Ростова, высыпав на улицы, в суровом молчании глядели на невиданную эту рать, покидавшую их город. Да, я не думаю, что они радостными криками приветствовали колонну богатырей. Современникам не всегда дано понять всю глубину и истинный смысл того, что свершается на их глазах. Да и что могли думать ростовчане? Как они должны были отнестись к происходящему? Мне кажется, по-своему они были правы в своих рассуждениях. Ну, ладно, все эти храбры, снискавшие воинскими подвигами славу богатыри, они вольны: захотели — приехали, захотели — могут и уехать. Но вот впереди полка — их земляк Алёша Попович. Он-то куда же? Разве мало обласкан он был родным городом? Разве не дали ему они всё, что могли отдать? И вот, восседая на своем коне, едет он, вперив взгляд куда-то вдаль. Небось совестно людям в глаза посмотреть!

Алёша и правда ехал, не глядя по сторонам. Не оглянулся на свой новый замок, который покидал, так и не успев обжить. Не взглянул на старый двор, где когда-то стоял домик его отца, священника Федора. Не посмотрел на терем Петровичей, где осталась непросватанная невеста боярышня Елена. Если бы позволил он себе хоть на миг взглянуть на этот дом, куда столько раз тайно проникал по ночам, то не хватило бы у него духу вот так покинуть всё, что покидал. Может быть, соскочил бы он с коня, да так больше и не сел бы на него, не стал бы догонять всё дальше и дальше уходившую по дороге им же созванную богатырскую рать. И не в том дело, что услышал бы он, как бесчестят его, называя отступником, изменником, предателем, имеющие для этого все основания братья Петровичи. И не потому, что испугался бы проклятий, которые призывает на его голову в отчаянных своих молитвах старая мамка.

Загляни он в терем Петровичей, он увидел бы, что Елена разорвала мелкими полосками и кинула в огонь листок бересты, который он всё же написал ей перед тем, как тронуться в путь. Он узнал бы, что сегодня призвала она своих братьев и объявила им о том, что… Но Алёша не зашёл. Проехал мимо.

Вставало солнце. Его ещё не было видно, но в вышине заголубел озаренный первыми лучами купол мечети, и в дворике возле дома засветились деревья, будто в чашечках цветов разом затеплились маленькие светильники.

Деревья походили на яблони. Только ветви у них были потолще и пораскидистей, и цвели они не бело-кипенным яблоневым цветом, лепестки просвечивали изнутри жемчужно-розово, словно в каждом цветке и в самом деле таилось по огоньку. Когда воевода Борислав приехал в этот город, на деревьях под окошками висели плоды — величиной с яблоко, но совсем иные, каких Борислав дотоле не видел, — покрытые пухом, точно вылупившиеся из яйца утята, пахучие и сладкие, как мёд.

Висели плоды. Потом цвели цветы. Потом снова зрели плоды. И вот опять деревья покрыты цветом. Только по этой смене и можно, пожалуй, отметить, что миновали две зимы, как живет он тут на чужбине. Потому что настоящей зимы, как на Руси, в этих краях не бывает.

За это время воевода Борислав немало поездил по землям, подвластным Великому хорезмшаху. Был и в Ургенче — стольном городе Хорезма, и в Бухаре, и в иных городах. Зеленые арки над головой, пронизанные искрами солнца, одна сменяя другую, уходили в дальнюю даль. Светлым серебром струилась по уступам водопадов вода. Зеркально блестели пруды и каналы, в которые гляделись голубые купола мечетей и дворцы — ослепительно белого мрамора или расписанные яркими узорами.

«Самарканд очень древний город, — рассказывал Мухаммад. — В старину он назывался Мараканда и был столицей земли Согдианы. Сюда водили свои войска и персидский царь Кир, и царь царей Дарий, и Александр Македонский. Наши поэты назвали Самарканд жемчужиной мира».

«Жемчужина мира, — думал Борислав. — И в самом деле, нет, наверное, на свете другого города — такого чуждого его взору и такого прекрасного».

Воевода Борислав вышел во дворик. Слуга в полосатом халате, возившийся возле сложенной в углу дворика круглой печи — тандыра, обернулся и поздоровался, склонившись чуть не до самой земли.

— Алейкум салам! — ответил воевода Борислав. Он теперь уже неплохо понимал и даже мог разговаривать по-арабски. Не пропали даром труды его учителя и друга тонколицего, с мягкими чёрными глазами Мухаммеда. Когда воевода Борислав вместе со своими спутниками прибыл в столицу Хорезма, оказалось, что языка гостей из столь дальней земли здесь не понимает никто, кроме купцов, знавших несколько слов по-русски, услышанных где-то на перекрёстке больших дорог, да ещё рабов родом из земли Русь, которым выпало на долю влачить жизнь в неволе бог весть где. Зато было в Ургенче немало учёных людей, знавших греческий язык. В том числе и Мухаммад, который, ещё занимаясь в медресе, увлёкся философией и выучил греческий язык, чтобы читать труды древних философов. На языке греков и изъяснялись они с Мухаммадом в первое время.