Слуга, немолодой, но гибкий и быстрый, покрыл расшитой цветным шелком скатертью маленький столик, стоявший на большом ковре под сенью беседки. Выхватил из тандыра горячие лепешки, которые пёк не на поду печи, как это делают на Руси, а прилепив тесто внутри тандыра к раскаленным его бокам. Поставил на стол расписанное тонкими узорами блюдо с плодами и принес в широкой пиале золотистый напиток, который здесь называли коротеньким словом «чай». Это был настой высушенных особым способом листьев. Привозили листья чая из далекой страны желтолицых людей Китая, что лежит за Великой стеной, отгородясь от всего мира. Горьковатый на вкус напиток сначала не понравился Бориславу, но здесь его очень ценили, считали целебным. Борислав вскоре привык к его чуть горьковатому привкусу и нежному аромату. А потом и сам убедился, что чай не зря считают целебным напитком. Он бодрит силы, унимает головную боль и даже в самую большую жару утоляет жажду. Пьют его не холодным, как, например, квас на Руси в летнюю пору, а горячим. Первое время это тоже удивляло Борислава. Но вскоре он признал мудрость чужого народа. И ему больше не казалось чудным, что в жару пьют горячий чай, надевают толстый ватный халат и тёплую баранью шапку. Насельники любой земли — жители, те, кто населяет эту землю, живёт на ней, наверное, лучше знают, как надобно на ней жить. Полюбил он и дом, который ему предоставили, удобный для жилья в любую погоду. Большая зимняя горница, расположенная на втором этаже над службами, смотрела окнами на юг. Стенные ниши и цветная роспись располагали к покою и отдохновению. Горница выходила на террасу, от которой шли галереи с колоннами, опоясывающие внутренний дворик с цветником и садом. Внизу под террасой располагалась летняя горница — окнами на север. Борислав привык и к местной еде и даже сидеть за столиком научился не на лавке, а на ковре, скрестив ноги. Так и ел, так и писал. Вот и сейчас, позавтракав, он велел слуге принести письменные принадлежности и деревянный ларец, стоявший у него в комнате у изголовья, и стал писать письмо домой. Представлялась возможность отправить его с очередным караваном, проходившим через половецкие степи. Прежде всего он достал из ларца записки Худиона, который тот оставил перед тем, как отправиться дальше в Индию.
Худион времени не терял. Со свойственной ему дотошностью досконально вызнал все, что было надобно. И сейчас Борислав читал составленный им перечень товаров, которыми торговал Самарканд и иные здешние города.
«Из земель хорезмшаха вывозят серебристую парчу, шёлк, добытый из коконов червей, которых местные смерды разводят и выкармливают листьями на кровлях своих изб. Вывозят также шатры, медные котлы, стремена, удила, ремни и прочие изделия из кожи, шёлковую бумагу…
Большой спрос был на наше льняное полотно».
Дальше значилось, сколько локтей полотна и какие прочие товары были отданы в дар шаху и его приближенным боярам, господину Бухары, как именуют тут правителя города, и его людям, посаднику Самарканда… Сколько чего раскупили местные купцы…
Это сообщение, которое Худион составил для Торгового Дома Садко, несомненно, представляло интерес и для киевского князя, и воевода Борислав, сидя на ковре в увитой зеленью беседке за маленьким столиком, переписывал его на той самой шёлковой бумаге, о которой упоминал Худион.
Воевода Борислав был доволен своей поездкой. За время пребывания в Хорезме он не только сумел с помощью Худиона наладить торговые связи. Ему, посланцу Руси, удалось встретиться с визирями шаха и повести с ними разговор, который впоследствии мог иметь очень важное значение для Киева и других русских княжеств, особенно южных, что граничат с половецким полем и больше всего страдают от столкновений с половцами. Дело было в том, что обширные степи, по которым кочевали половцы, с одной стороны соприкасались с Русью, а с другой доходили до владений хорезмшаха. И половцев, которых здесь называли кыпчаками, хорошо знали в этих землях. В прошлом кочевой народ не раз тревожил и разорял здешние города и кишлаки. Правда, нынешний шах, всесильный повелитель Хорезма, сумел если не подчинить беспокойных соседей, то, во всяком случае, устрашить. Половцы беспрепятственно пропускали через свои степи мусульманских купцов, которые проложили караванные дороги и на Восток — в Индию и в Китай, и на запад — в страны Закавказья, и даже в Европу. Многие кыпчаки находились на сторожевой службе у шаха так же, как их воинские полки служили и русским князьям. И все же визири всесильного повелителя Хорезма со вниманием отнеслись к словам русского гостя. А говорил он о том, что Русь и Хорезм могут быть не только торговыми партнерами, но и в какой-то мере союзниками во взаимоотношениях со своими степными соседями. И если это действительно будет так, то Русь вздохнет свободнее.
Работу Борислава прервал приход гостя. Это был Мухаммад, его спутник, толмач и друг. Несмотря на разницу в возрасте и на то, что, казалось, так мало общего было у русского воеводы и молодого ученого из Хорезма, они и в самом деле подружились. Бориславу нравилась мягкость и доброжелательность Мухаммада, его живой и пытливый ум. Люди, знающие Мухаммада, говорили, что он, несмотря на молодые годы, уже снискал себе славу среди мудрецов Хорезма и несомненно станет великим учёным.
Становилось жарко, и воевода Борислав пригласил гостя в дом. Окна летней горницы, и без того выходившие на северную сторону, были забраны резными каменными решётками, ещё больше затенявшими помещение. Не успел гость опуститься на ковёр, как слуга, даже не дожидаясь распоряжения хозяина, по здешнему обычаю гостеприимства, уже нес на подносе пиалы с горячим чаем.
Мухаммад сообщил новости о сроках отправки купцов, интересовавших воеводу, и предложил проводить Борислава к начальнику каравана, чтобы договориться с ним обо всем, что нужно. Сказал, что Пресветлый шах, да хранит его аллах, ездил охотиться на джейранов. Охота была удачной, шах воротился в хорошем настроении и в своей великой милости даровал прощение двум приговоренным к казни преступникам. Один из них был визирь, утаивший, как говорят, часть дани, собранной на строительство новых крепостных стен Самарканда, второй — разбойник, грабивший на дорогах одиноких путников.
Борислав велел слуге подать одежду и спросил:
— Ну, а как дела твоего учителя Абуали?
Мухаммад ничего не ответил. Лицо его застыло, и в чёрных глазах, глянувших на вернувшегося с одеждой слугу, промелькнула тревога. Борислав вспомнил, что однажды вот так же при каком-то разговоре Мухаммад внезапно умолк, а потом, когда они вместе вышли на улицу, сказал задумчиво и печально: «Может, у вас на Руси всё по-другому, и люди живут с открытыми сердцами, и уста их не замыкает замок страха. А у нас и стены имеют уши». И теперь воевода Борислав не стал больше ни о чём расспрашивать друга. Он взял из рук слуги мягкие сапоги с высокими, загнутыми кверху носами и начал их натягивать на ноги. И опять — уже безо всякой связи с предыдущим — вспомнил: Мухаммад когда-то рассказывал — такие носы обуви у них исстари принято делать потому, что людям его земли приходилось, да и сейчас приходится много ходить по сыпучим пескам и высокие загнутые носы сапог при ходьбе не зарываются в песок. Обувь невысокую, которую на Руси называют поршнями, а тут как-то иначе, и вовсе делают без пят, чтобы попавший в них песок высыпался назад. По грозным песчаным пустыням этих мест Бориславу не раз случалось проезжать за время своих путешествий по Хорезму. Он видел иссушенные кости людей и животных, сбившихся с караванной тропы или застигнутых песчаной бурей самумом. Видел он и занесённые песком города. Спутники Борислава, стоя у каменных, похожих на скелеты, остовов полуразрушенных, изъеденных песками домов, рассказывали: «Здесь еще не так давно был цветущий город. Но пески засыпали реку, и все живое бежало, чтобы не погибнуть от жажды». На улице Мухаммад сказал:
— Абуали своей неосторожностью сам накликал на себя беду. Он великий учёный, равного которому нет, на верное, на земле, но разве можно вступать в спор с пророком аллаха! Или с муллами, — добавил Мухаммад, помолчав.
