Эта записка была подана Александру II. 24 апреля 1876 года он повелел уничтожить все нечаевские бумаги, что и было исполнено под наблюдением Шульца. О содержании рукописей Нечаева мы можем только догадываться, читая их обзор, сделанный в недрах III отделения.

Шел 1876 год. В апреле заболел старик Корсаков, он скончался 1 мая. Вместо него комендантом Петропавловской крепости император назначил генерал-адъютанта барона Е. И. Майделя, оказавшегося самым мягким и доброжелательным из всех комендантов крепости в период заточения Нечаева. 21 мая узника освободили от ножных кандалов и разрешили прогулки во дворе равелина. Ручные кандалы сняли лишь 14 декабря 1877 года; его руки под «браслетами» покрылись незаживавшими кровоточившими язвами, не помогали даже кожаные прокладки. Самыми тягостными из прошедших лет заключения были 1876–1877 годы: оковы причиняли нестерпимую жгучую боль при каждом движении, запрет занятий литературным трудом, недостаточное количество книг для чтения и, главное, отсутствие надежды хоть на какое-нибудь облегчение. Избыток свободного времени проходил в тоскливом бездействии, изводил узника, разрушал нервную систему. Тяжесть положения усугублялась соседством с Бейдеманом, лишившимся рассудка.[739] В записках, посылаемых из равелина (об этом читатель узнает позже), Нечаев называл Бейдемана Шевичем. Почти наверняка он знал настоящую фамилию второго узника от распропагандированной им стражи. Комендант Петропавловской крепости докладывал новому главноуправляющему III отделением А. Р. Дрентельну о сумасшествии Бейдемана: в 1880 году Нечаев сообщил на волю о «безумных воплях» Бейдемана. Л. А. Тихомиров, на основании сведений, доставленных из России в Женеву, писал:

«Несчастный узник, томящийся в одиночном заключении более двадцати лет и утративший рассудок, бегает по холодному каземату из угла в угол, как зверь в своей клетке, и оглашает равелин безумными воплями. Проходя мимо ворот равелина в темную морозную ночь, обитатели крепости слышат эти вопли. Этот безумный узник — бывший офицер-академик Шевич — доведенный тюрьмой до потери рассудка, не опасен для правительства; мучить его также не было смысла; почему же держат несчастного в заключении? На этот вопрос политика царя дает объяснение, ужасающее своим бесчеловечием: безумного Шевича держат в тюрьме потому, что его пример, его вопли и припадки бешенства производят потрясающее действие на других арестантов молодых, мыслящих, еще не доведенных до отчаяния. Праздное одиночество в сыром склепе, грязное непромытое белье, паразиты, негодная пища, адский холод, оскорбления и поругания, побои, веревки, колодки, цепи, кандалы — всего этого достаточно, чтобы искалечить человека, чтобы разрушить физические силы, но сила нравственная не всегда может быть раздавлена этим гнетом, и палачи ищут для этого других средств».[740] Очень достоверна догадка о причине содержания безумного Бейдемана в равелине, дикая по своей жестокости, почти невероятная, но, увы, правдоподобная. Когда Бейдеман лишился рассудка, его пересадили в камеру по соседству с Нечаевым.[741]

Преподаватель уездного училища В. С. Шевич действительно сидел в Секретном доме Алексеевского равелина, но с 12 сентября по 31 декабря 1862 года за участие в кружке с «исключительно малорусским направлением».[742] Бывший вождь «Народной расправы» не удержался и сочинил ему иную биографию:

«Шевич, как сообщил Нечаев в других письмах, — вспоминал введенный в заблуждение Тихомиров, — сидит по чисто личной ссоре с царем Александром II. Этот прославленный освободитель и мученик ухаживал за сестрой Шевича и наконец ее изнасиловал. Тогда Шевич, на ближайшем наряде, вышел из строя и, обратясь к царю, публично в самых резких словах выразил свое негодование и презрение к коронованному башибузуку… За это Шевич и был похоронен навеки в казематах, без всякого суда, по именному высочайшему повелению».[743]

Оставим путаницу фамилий на совести Нечаева. После двадцатилетнего одиночного заключения жизнь реального Бейдемана переменилась — 4 июля 1881 года его отправили в Окружную лечебницу Всех Скорбящих в Казани, где он тихо скончался 5 декабря 1887 года.

С появлением в крепости Майделя жизнь Нечаева начала постепенно улучшаться. Новый комендант активно содействовал доставлению в равелин новой литературы. Годы, проведенные в Секретном доме, сделали Нечаева еще более подозрительным. Любая задержка книг вызывала в нем прилив ярости и опасение, что пришел очередной запрет чтения. Он вдруг начинал рыдать, отказываться от пищи…

Смотрителя Алексеевского равелина майора Бобкова 28 февраля 1876 года ненадолго сменил капитан Золотарев. В декабре 1877 года смотрителем равелина был назначен подполковник П. М. Филимонов.[744] 14 апреля 1880 года, войдя в камеру Нечаева, Филимонов обнаружил, что узник с помощью серебряной чайной ложки (это не описка, в 1880 году узники Секретного дома пользовались столовыми приборами из серебра, оставшимися со времен декабристов; оловянными их заменили позже) нацарапал на окрашенной охрой стене прошение на высочайшее имя. Во время прогулки заключенного смотритель переписал текст прошения и представил его коменданту:

«Его Императорскому Величеству Государю Императору Александру Николаевичу

Государь.

В конце восьмого года одиночного заключения III отделение, без всякого с моей стороны повода, лишило меня последнего единственного занятия — чтения новых книг и журналов. Этого занятия не лишал меня даже генерал Мезенцев, мой личный враг, когда он два года терзал меня в цепях. Таким образом, III отделение обрекает меня на расслабляющую праздность, на убийственное для рассудка бездействие. Пользуясь упадком моих сил после многолетних тюремных страданий, оно прямо толкает меня на страшную дорогу к самоубийству.

Не желая подвергнуться ужасной участи моего несчастного соседа по заключению, безумные вопли которого не дают мне спать по ночам, я уведомляю Вас. Государь, что III отделение Канцелярии Вашего Величества может лишить меня рассудка только вместе с жизнью, а не иначе».[745]

По поводу этого прошения распространилась легенда, будто Нечаев написал его кровью. Авторами легенды следует считать Нечаева, Тихомирова и Щеголева, почему-то и он поддержал вымысел, хотя, судя по документам, ничего подобного не было и быть не могло. Написать на штукатурке столько текста и остаться живым… Требование новых книг узник подкрепил объявлением голодовки, и она подействовала.

Нервы у Сергея были напряжены не только от семилетнего одиночного заключения, двухлетнего сидения в кандалах, запрета писать, перебоев с книгами и многого другого, была и еще одна очень важная причина.

Никто из стражи, кроме смотрителя равелина, не имел права вступать в разговоры с узниками Секретного дома и даже отвечать на их вопросы. Заключенных называли по номерам отведенных им камер, упоминание фамилий арестантов где бы то ни было категорически воспрещалось. Когда Сергею удалось распропагандировать стражу равелина, не установлено до сих пор. Наверное, первые попытки заговорить с нижними чинами караула он предпринял сразу же при поступлении в равелин, то есть в начале 1873 года, первые ощутимые результаты его общения со стражей П. Е. Щеголев относит к 1877 году.[746] Это предположение вызывает сомнение, так как из группы наиболее активных помощников Нечаева лишь один стражник служил в равелине с 1877 года, а следующий за ним поступил в охрану Секретного дома 29 марта 1878 года.[747] Вероятнее всего, стража была распропагандирована в конце 1878 года. Следователи, разбиравшие дело о беспорядках в равелине, не смогли определить, когда впервые охранники согласились выполнять просьбы узника.[748]