Тихомиров в 1883 году опубликовал в Женеве статью «Арест и тюремная жизнь Нечаева». В примечании к ней он писал, что получил из России «часть переписки, веденной Нечаевым из равелина», и на ее основании «составил заметку».[749]

«В равелине служащие не сменяются несколько лет, — писал Тихомиров. — Нечаев имел возможность присмотреться к каждому и, пользуясь этим, наметить много лиц, пригодных для его планов. Еще сидя на цепи, он умел легко повлиять на многих из своих сторожей. Он заговаривал со многими из них. Случалось, что согласно приказу, тюремщик ничего не отвечал, но Нечаев не смущался. Со всей страстностью мученика он продолжал говорить о своих страданиях, о всей несправедливости судьбы и людей.

«Молчишь?. Тебе запрещено говорить? Да ты знаешь ли, друг, за что я сижу… Вот судьба, рассуждал он сам с собой, вот и будь честным человеком: за них же, за его же отцов и братьев погубишь свою жизнь, а заберут тебя, да на цепь посадят, и этого же дурака к тебе приставят. И стережет он тебя лучше собаки. Уж действительно не люди вы, а скоты несмышленые» <…> Случалось, что солдат, задетый за живое, не выдерживал и бормотал что-то о долге, о присяге. Но Нечаев только этого и ждал. Он начинал говорить о царе, о народе, о том, что такое долг; он цитировал Священное Писание, основательно изученное им в равелине, и солдат уходил смущенный, растроганный и наполовину убежденный. Иногда Нечаев употреблял и другой прием. Он вообще расспрашивал всех и обо всем и между прочим узнавал самые интимные случаи жизни даже о сторожах, его самого почти не знавших. Пользуясь этим, он иногда поражал их своею якобы прозорливостью, казавшейся им сверхъестественной. Пользуясь исключительностью своего положения, наводившею солдат на мысль, что перед ними находится какой-то очень важный человек, Нечаев намекал на своих товарищей. на свои связи, говорил о царе, о дворе, намекал на то, что наследник за него… Когда с него сняли цепи, Нечаев умел это представить в виде результата хлопот высокопоставленных покровителей, начинающих брать силу при дворе. То же самое повторилось при истории с книгами и задним числом распространилось на потаповскую оплеуху. Конечно, Нечаев не говорил прямо, но тем сильнее работало воображение солдат, ловко настроенное его таинственными намеками».[750]

Узник использовал любое событие в свою пользу, например, покушение А. К. Соловьева на жизнь монарха узник объяснил страже стремлением партии сторонников наследника престола «согнать» Александра II с трона. Он заранее предупреждал солдат о готовившемся цареубийстве, доверительно сообщал каждому из своих сторожей, что у него давно налажены сношения с волей, будто почти весь караул перешел на сторону наследника престола и верно служит ему и Нечаеву. Тихомиров ошибся относительно Священного Писания, которое он якобы «основательно изучил» в равелине. Однако знание Закона Божия сослужило ему хорошую службу: оно помогло склонить солдат на выполнение некоторых его просьб.

В неопубликованных воспоминаниях народник В. А. Данилов запечатлел встречи с одним из бывших охранников равелина (его фамилию мемуарист скрыл криптонимом — Ф. И. Т., среди стражников Секретного дома, осужденных за сношения с Нечаевым, человека с такими инициалами нет).

«Обособленный от мира и жизни, — писал Данилов, — сам с собой, Нечаев наблюдал жизнь через стеклянное окно в дверях [камеры]. Перед ним были солдаты, простые крестьяне. Опытный глаз Нечаева заметил впечатление, какое производит на солдат его вызов — борьба с администрацией. <…> «Он (Нечаев. — Ф. Л.) заметил, что стоя у дверей его каземата, я читаю Евангелие. Нечаев стал говорить мне о борьбе за правду, о Иисусе Христе, пострадавшем за угнетенных», — так передавал мне Ф. И. Т. о Нечаеве. Слова его сильно действовали на чистые души солдат. «Выходило так, что Нечаев в нашем представлении был не ниже Иисуса Христа. Я потом говорил товарищам-солдатам, что Ваш Иисус Христос, вот в камере № 5 сидит человек, он нам добра хочет. Он то же, что Иисус Христос».

Нечаев воспользовался своим положением и мало-помалу создал целую организацию. Центром была его идеализированная личность, целью — его освобождение».[751]

После обнаружения сговора бывшего главы «Народной расправы» с охранявшими тюрьму солдатами жандармский майор Головин составил «Записку из дознания о беспорядках, бывших в Алексеевском равелине». Опираясь на протоколы допросов, он писал, что «озлобленный преступник камеры № 5 зорко высматривал, кого бы из солдат можно эксплуатировать в свою пользу, для задуманных им преступных целей. Сначала приступает к стоящему у двери камеры часовому с обычными вопросами: «который час», «которое число», требует дежурного жандарма за каким-нибудь делом, и если видит, что солдат податлив, то дело слаживается скоро. Арестант начинает выставлять себя страдальцем, мучеником за простой народ, т. е. их и их отцов; представляет будущее в заманчивом для крестьянина свете, уверяет, что такое время наступит скоро: будет полное равенство и общее благосостояние. Солдат слушает через форточку в дверях камеры хитрые речи, и времени для этого у него достаточно. Камера № 5 помещается в большом коридоре; дежурная комната пуста, жандарм от скуки ушел в караулку; смотритель равелина — далеко, в другом коридоре».[752]

Комендант крепости барон Майдель. будучи человеком мягким и доверчивым, полагался на смотрителя равелина. Происходя из солдатских детей, Филимонов после окончания школы кантонистов прошел от рядового до подполковника. Имея на иждивении 11 детей, смотритель делами службы почти не занимался, перепоручив свои обязанности поручику Н. А. Андрееву, человеку молодому и неопытному.

Распропагандировать стражу, заставить солдат выполнять некоторые мелкие поручения было лишь частью задуманного Нечаевым дела. В его планы входили освобождение из крепости и продолжение борьбы с угнетателями трудового народа. Он жаждал реализовать то, о чем так много рассказывал изумленным соратникам и ранее писал в своих прокламациях; ему нужен был побег из Петропавловской крепости, настоящий побег, наяву. Возможно, бывшему главе «Народной расправы» удалось бы вырваться из крепости более легким и реальным путем — разыграть смирение, писать плаксивые прошения, верноподданнические покаяния. Они привели бы его в Сибирь, а оттуда можно было бежать в Европу или остаться в России на нелегальном положении и постараться попасть в руководители революционного движения. Но после процесса нечаевцев репутация бывшего вождя московских заговорщиков была сильно подмочена, а в Сибири он мог встретить прежних соратников. Нужно было восстанавливать авторитет. Нечаев выбрал иной способ добывания свободы, почти нереальный, требовавший сговора с революционными силами, действовавшими на воле. В том, что они в Петербурге есть, он не сомневался, но сведениями о членах противоправительственного сообщества узник не располагал. Нечаев находился вне России с декабря 1869 года, и ему требовалась информация. Получить ее узник мог только от другого узника, на Бейдемана рассчитывать не приходилось. Оставалось одно — ждать, когда через Васильевские ворота в Секретный дом Алексеевского равелина привезут нового арестанта. И он дождался.

Необыкновенная подозрительность и виртуозная фантазия не спасли Нечаева, не подсказали ему, какого иуду судьба даровала ему в стенах Секретного дома. Он не сумел предугадать, что новый арестант — главное действующее лицо последней, самой страшной драмы, которую предстояло пережить бывшему вождю «Народной расправы».