Постепенно мы привыкаем ко всем этим хитростям. «Нас не проведешь!» — сказал один боец. А точнее, не проведешь наших собак. Из-под земли выроют, на небе учуют. От них не спрячешь.

Жители возвращаются в уцелевшие дома. Появились инженеры, рабочие в разминированных корпусах завода.

И так приятно (можете ли вы понять меня, сами не испытав этого чувства?), когда вместо надписи: «Входить нельзя. Мины» — появляется другая: «Мин нет. Тростникова». Тростникова — это я.

Занятный эпизод произошел с пехотным генералом.

Генерал пять дней жил в землянке. К нему по какому-то делу вызвали капитана Мазорина. Капитан прибыл, по обыкновению, в сопровождении своего телохранителя Альфа. Они неразлучны круглые сутки — даже когда капитан спит, Альф и тогда находится при нем, оберегает его покой.

Альф только вошел вслед за хозяином в землянку — сразу же потянул носом, обнюхал все углы, стены, попытался даже привскочить на задних лапах, чтобы достать повыше, и затем сел, выставив черную мочку носа почти вертикально вверх, как ствол зенитного пулемета, и продолжая напряженно втягивать ноздрями воздух.

— Что это с ним? — удивился генерал. — Еду учуял?

На столе у генерала как раз стояла горячая яичница.

— Попрошу вас немедленно покинуть землянку, — вместо ответа отчеканил Мазорин.

— Что-о?

Генерал даже побагровел от неожиданности, сочтя в первый момент слова капитана за неслыханное нарушение устава. В нескольких словах капитан объяснил ему, как это надо понимать.

Конечно, Альф не подвел. Мина была заложена в потолке.

В эти же дни произошел эпизод со складом боеприпасов.

Боеприпасы были сложены на большой поляне у леса. Неожиданно подорвалась автомашина, подъезжавшая с грузом к складу. Стали расследовать причины, пустили собак, и те обнаружили несколько мин нажимного действия под самыми снарядами. Мины не взорвались чудом.

Зима. Белые хлопья валятся с неба. Собаки, утопая по брюхо, бродят по снеговой поляне, зарываются с головой в снег, шумно отдувая его от ноздрей. Чтоб не зачерпывать в валенки, вожатые надевают наколенники или спускают поверх голенищ широкие брезентовые штаны, которые делают их похожими на моряков или грузчиков.

И зимой надо искать мины. Война идет круглый год. Так и наша «охота за смертью» не знает перерывов, не в пример обычной охоте, где строго соблюдается сезонность.

Мохнатый минер Ара неожиданно села на бугре. Потопталась, повиляла хвостом из стороны в сторону, приминая снег, — и села.

Нашли радиостанцию и пятнадцать исправных винтовок. Немцы закопали. Ару привлек запах кислоты аккумулятора радиостанции.

Остановились в деревне. Не деревня, а погост: ее сожгли немцы. Над пеплом и запустением сиротливо торчат закопченные русские печи. С одной вспугнули кошку. Рефлекс: все еще искала тепло на печи, хотя хозяев давно нет, лежанка холодная. Все жители ушли.

Уцелела лишь одна избушка — стояла на отлете, потому и пощадил огонь. Капитан сделал ее своей штаб-квартирой.

Христофорчик сразу захлопотал «по хозяйству», послал нарубить дров, чтобы протопить печь и обогреть избенку. Капитан разложил на столе карту. Вдруг заметил: Рыжик ушел под печку, ходит там, фыркает, пытается сесть, а пространство тесное, стукается головой о кирпичный свод, и по этому движению поняли, что там мина.

Собаку вытащили, осторожно вынули несколько кирпичей — мина была вмонтирована как раз под топкой. Как только затопили бы печь — взорвалась бы. Оттого была цела и избенка: оставили нарочно.

Страшно подумать, что могло произойти. В первую очередь мог погибнуть капитан. Он простудился в последнее время, сильно кашлял и мечтал отогреться у печи, у настоящей русской печи, — как он выразился, чтоб «жаром так и пыхало».

В связи с находкой Рыжика Христофорчик пустился в пространные рассуждения о том, что нам теперь, особенно для работы в населенных пунктах, непременно следовало бы иметь собак «разного калибра» (он так и сказал «калибра» — обычная его манера строить речь на непривычных словосочетаниях), вплоть, быть может, до такс и фокстерьеров. Почему мину нашел именно Рыжик? Почему ее не обнаружил хотя бы тот же Альф, чутью которого мы все привыкли безоговорочно доверять? Да потому, что Рыжик меньше «габаритами» и он сумел протиснуться под печку, куда, наверное, до него лазали только кошки.

Вот уж истинно: добро никогда не пропадет зря… Это я про Мазорина, вспоминая, как он выхаживал Рыжика.

Уже давно за спиной утонула среди снегов та сожженная деревня с ее печальными памятниками прежней мирной жизни — видными издалека черными печными трубами, а я все еще не могу спокойно вспомнить об этой мине в подпечье. Украдкой от других ласкаю и без конца угощаю Рыжика лакомством. Милый Рыжик, спасибо тебе за капитана!

Ох, капитан Мазорин, капитан Мазорин, если бы вы знали, что я пережила тогда, узнав, какой опасности вы избегли.

Разминируем бывшее Корсунь-Шевченковское окружение, или, выражаясь языком немцев, котел, где нашла свой конец крупная группировка противника. Условия — тяжелейшие. Небывало ранняя весна, дожди вперемежку со снегопадом, тотчас тоже превращающимся в воду, превратили дороги и поля в неоглядные болота жидкой грязи. Грязь по брюхо, собака не может сесть. Бойцы в серой непросыхающей коросте с головы до пят. Вымотались до последней степени и люди, и животные. Но нельзя терять ни одного часа: наше наступление продолжается нарастающим темпом, наперекор страшной распутице, или, скорее, наоборот — в полном взаимодействии с силами природы, поскольку именно на внезапности строился план нашего командования. Немцев в такую погоду не заставишь сдвинуться с места, а наши солдаты — чудо-богатыри — шагают по грязи, подоткнув полы шинелей, шагают неторопливо на взгляд, да податливо, усталые и довольные, охваченные единым порывом: вперед! на запад!

«Вперед! на запад!» — это стало нашим боевым кличем, помогает освобождать родную землю, придает каждому силы.

Расплескивая грязь, по истерзанным, залитым водой большакам и проселкам, а местами напрямик через поля, громыхают танки с десантом автоматчиков на броне — наши неутомимые, везде проходящие знаменитые «тридцатьчетверки». Ползут тракторы с тяжелыми пушками на прицепе. Орудийный гул откатывается все дальше и дальше. Еще сегодня он был, кажется, вон там, за бугром, а завтра его уже чуть слышно, и второй эшелон должен подтягиваться, чтобы не оторваться от первого.

Колесные машины буксуют, и наши бойцы тащат на себе все имущество: котел для варки пищи собакам, бачки и прочее. Выбились из сил — сели, с трудом отыскав на пригорке местечко посуше; не успели перевести дух, Христофорчик уже поднимает на ноги:

— Товарищи, веселее! Теперь у нас есть опыт!

И — двинулись дальше.

Линия фронта передвигается так стремительно, что армейские тылы отстают. Но с нашим Христофорчиком не пропадешь. Он ухитряется найти выход из любого положения, пользуясь для этого любыми доступными ему средствами.

«Почти родня Колумбу!» — без улыбки, но с неподражаемым комизмом любит он повторять про себя, подразумевая сходство своей фамилии с именем знаменитого мореплавателя, открывшего Америку (я подозреваю, что это льстит ему), желая, очевидно, сказать тем самым, что и он не лыком шит, — и в этом, мне кажется, весь Христофорчик с его достоинствами и слабостями.

Но недавно нашему Колумбу пришлось по милости капитана пережить несколько неприятных минут.

По вине снабженцев задержался подвоз продуктов питания для людей и собак. Сутки был перебой, а на следующие сутки капитан с удивлением обнаружил, что все бойцы накормлены, сыты и собаки. У некоторых в бачках оказались даже несъеденные остатки пищи.

— Откуда все это? — спросил капитан у старшего лейтенанта.

— Это? — делая невинное лицо, переспросил тот, точь-в-точь как поступают маленькие ребята, когда чувствуют за собой какую-нибудь провинность. — От благодарного населения, товарищ капитан!