— Дак что же ты ее с собой не взял! — корят его кругом.

— А куда я ее возьму? Мне в общежитии придется жить… — возражал он, а у самого, видать, болит душа. Не оторвет взгляда от берега, в глазах тревога и печаль.

Спрашиваю:

— А дома есть кто-нибудь?

— Отец, мать…

— Так что же ты не наказал им присмотреть за собакой?

— Забыл запереть…

Оказывается, она примчалась за ним в тот момент, когда он садился на пароход. Хотела проскользнуть по трапу, на судно — не пустили. Ну что ж, не везут — есть ноги. Для преданного собачьего сердца не существует препятствий.

Опять началась длинная отмель. Собака показалась за ней. Бежала у самой кромки воды, стараясь держаться как можно ближе к пароходу, где находилось ее сокровище, ее хозяин, без которого она не могла оставаться. Не могла!

Несколько раз она входила в воду. Поплыла!.. Но нет, проплыла недолгое время и, видя, что отстает, вышла на песок, отряхнулась и снова пустилась в галоп.

Марафон, ну, право, марафон… Река заворачивала вправо, а собака бежала по внешней кривой, то есть должна была проделывать более длинный путь, и, не смотря на то что вкладывала в бег все свои силы, продолжала отставать, превращаясь постепенно в белое скачущее пятнышко.

Сколько времени могло продолжаться это необыкновенное состязание? Надолго ли хватит сил собаке? До чего же упорная: настоящая «уралка» — и по характеру, и по выносливости…

Я прикидывал, сколько километров от Данилова Лога до ближайшей пристани Рябинино и сможет ли верный пес преодолеть это расстояние. Если считать по воде, напрямую, то, пожалуй, сможет…

Да, но Рябинино же на другой стороне Вишеры!

Ситуация сделалась еще более драматической. К тому же начинало темнеть. Тучи разошлись, и над лесом вслыла бледная луна.

Парня опять пришлось стыдить за собаку; он хмуро отмалчивался. Две молоденькие пассажирки заплакали. Все пассажиры и команда следили за лайкой. И в самом деле, невозможно было оставаться равнодушным, не волноваться за ее судьбу.

Прибежала официантка Юля, зареванная, утираясь фартуком («жалко собаку, вон какая хорошая!»). Юля, оказывается, уже слетала в рубку к штурману, просила остановить пароход — взять лайку. Но он отказал — раз сам хозяин не просит, что же другим беспокоиться? Можно было понимать так, что, если бы попросил хозяин, пожалуй, «Маяковский» и вправду остановился бы, чтобы принять на борт необычного пассажира.

— Малоумственный какой-то, — сердито бранила Юля паренька, владельца Капитана, столь неосмотрительно поступавшего со своим четвероногим другом.

— Да он уж раз бегал, — философски возразил тот в свое оправдание, даже не думая обижаться на слова девушки. — До курьи добежал и вернулся…

— До какой курьи?

— Да тут должна скоро быть…

Все смотрели в начинавшие сгущаться сумерки, стараясь разглядеть: бежит собака или нет. К ночи ветер усилился, белые барашки завивались на гребнях волн.

— Вон! вон! — вырвалось у кого-то.

Собака бежала прямиком по мелководью, прилагая поистине героические усилия, чтобы не отстать. Покинутая человеком, который вырастил ее, она все равно, чего бы это ни стоило ей, не хотела разлучаться с ним.

Внезапно пароход замедлил ход — видимо, впереди было мелкое место; но это выглядело так, как будто и штурман наконец не выдержал и решил взять собаку на борт. В глазах хозяина Капитана вдруг вспыхнул огонек, он быстро обернулся, точно ища поддержки или совета, и шагнул к двери, ведущей к выходу с судна.

— Что ты хочешь сделать? — поспешно спросил я его.

— Да не знаю… взять бы уж, что ли…

— То-то же… — заговорили вокруг.

— А куда ты ее денешь в Чердыни? — продолжал я допрос.

— Не знаю… В общежитие не пустят с собакой…

— Вот видишь… — Я, страстный любитель животных, сейчас действовал против интересов собаки; а может быть, как раз наоборот, пытался охранить ее, уберечь от возможной опасности. Мне представлялось: вот привезет он ее в Чердынь, а что дальше? Сам в общежитие — а пса куда? Живи на улице. Окажется четвероногое безнадзорным — может получиться еще хуже. Пусть и вправду побежит домой, коли раз уже бегал: уральская лайка — чудо, смышленая, смелая, не пропадет.

Пароход между тем снова набрал ход.

— Скоро курья-то?

— Скоро…

Мне — да и всем другим, кто слышал наш разговор с пареньком, — не терпелось увидеть эту курью: скорее доедем до нее — скорее собака повернет назад, может, до ночи вернется домой.

Сейчас мне хотелось утешить парнишку: видно было, что он по-настоящему страдает. Растравили наши разговоры да вздохи.

Вот наконец и курья — устье какой-то речки, впадающей в Вишеру. Камыши, густые заросли ивняка. Пароход стал опять забирать вправо. Собака вновь показалась на желтоватой полосе отмели, добежав до конца ее, рванулась к берегу, скрылась за кустами, показалась опять… Вот она уже у края курьи… Видно было, как она заметалась у самой воды, белое крошечное пятнышко на фоне темных кустов, и — исчезла. Пароход повернул за мыс, курья скрылась из глаз. Пассажиры стали медленно расходиться.

Так и не догнала! Жаль, когда преданность остается невознагражденной.

Пароход отмеривал километр за километром, а мысли все еще тянулись к существу, такому трогательному в своей неистребимой преданности к человеку и такому одинокому в эти минуты, — существу, которое, убедившись в бесплодности своих усилий, пробиралось сейчас — одно среди огромной окружающей его природы! — через темный лес обратно, по направлению к дому.

Собственно, это даже не предисловие, а скорее раздумье — раздумье о том, что сейчас волнует многих, о чем не раз высказывались уже в той или иной форме и газеты, и журналы.

Говорят, много развелось собак. Лишка. Не согласны? А поглядите-ка. Эвон сколько их бегает, лает-тявкает! Пугают народ, по ночам не дают спать, мешают. А сколько им подавай еды, кое-кто даже подсчитать умудрился (только почему-то до сих пор ни один из таких умников не подсчитал: а сколько пользы от собак? Или — невозможно подсчитать, так много?…).

Нет, конечно, — сразу внесем ясность! — не порядок, когда собака не знает свой дом и вынуждена день и ночь бегать по улицам, увертываясь от проносящихся машин, ютиться где придется, кормиться на помойках или, стоя с жалостным видом около магазина, выпрашивать себе подаяние.

А кто виноват в этом? Вот так и теряются лучшие друзья…

Почему-то, если и возникают какие-либо серьезные дискуссии по этому вопросу, весь разговор вращается, как правило, вокруг породистых псов — этих откормленных, выхоленных сибаритов, а дворняжка — пария в собачьем мире, вроде бы и не собака вовсе. Так себе, «двортерьер». А меж тем знающие люди утверждают: не будь «двортерьеров», не бывать бы, пожалуй, и всем высокочтимым, ухоженным, украшенным, с родословными и другими знаками отличия… вот так, представьте! И в будущем собаководство не перестанет нуждаться в них, вот какая история. Тонкости генетики и отбора…

Но сейчас разговор не об этом. А о том — какие обязательства у человека перед животным, прирученным животным, которое уже тысячи лет живет около людей и которому иной жизни, вероятно, и не надо, как только всегда быть с нами.

Животное — собака — свою ответственность помнит и знает и неукоснительно выполняет все, что от нее ждут и даже не ждут. Тунеядцев и лодырей, отлынивающих от дела, симулянтов, любящих поохать: ох, там болит, ох, в другом месте кольнуло, среди них нет, ищи — не найдешь, хоть днем с огнем ищи. И служить человеку они любят, нет работы — сами найдут, таково их извечное, проверенное временем, неистребимое стремление и, если будет позволено так сказать, призвание. Можно ли, видя это, остаться равнодушными?! Не пора ли нам всерьез задуматься над этим?

Возможно, кому-то публикуемые письма покажутся наивными, но — не слишком ли мы становимся рационалистами? Доказано: от рационализма до жестокости — один шаг…