— Среди них ведь есть и христиане… Михаил Псковский шокирован:

— Это же сторонники еретика Нестория! От их христианства самого Бога тошнит… Они еще хуже православных!

Нет уже на земле соратников и собутыльников русских князей, вместе громивших Византию. Но живы их дети и внуки. Ополчение горожан Господина Великого Пскова, броненосную пехоту, ведет Константин Чудской, еще сорок лет назад приводивший к истинной вере финские племена и за то трижды поражаемый ими отравленными стрелами. Выжил, в чем чудо Господне, а потом в Палестине возведен в рыцари Ричардом Львиное Сердце.

Ныне суровый ликом старец охотно ставит в первые ряды молодежь с арбалетами:

— Мальчикам пора учиться стрелять…

Батыга Джучиевич первым напал в 1240 году? Это в нашей реальности…

В католической виртуальности крестовое воинство первым выступило на врага. В 1239 году. Чего ждать? Все уже предельно ясно, города Руси уже превращены в развалины, лучше бить первыми.

Каков же расклад? Крестоносцев не так и много… Даже знаменитый Барбаросса вел на юг то ли 50, то ли от силы 70 тысяч воинов. Реально расклад может быть примерно таков: тысяч 40–50 конных рыцарей, 10–20 тысяч горожан с копьями и арбалетами.

Что могут противопоставить монголы? Из 80—100 тысяч всей их орды 60–80 тысяч — это наскоро мобилизованные кочевые мужики, которые никогда не учились и не собирались воевать. И не меньше половины войска — не монголы, а тюркоязычные татары. Эти разбегутся с особенным удовольствием, стоит представиться случаю.

Пройдя разоренную, сожженную Северо-Восточную Русь, крестоносцы преклонили колена на развалинах спаленной дикарями Рязани. Они взяли с собой по горсти пропитанной кровью, скрипучей от пепла земли: Владислав Черниговский, верховный магистр ордена муромских рыцарей, уверял, что одно прикосновение этой земли, пропитанной кровью и слезами католических праведников, исцеляет от чахотки, чесотки, расслабления членов, запора и поноса одновременно. А уж от ран, нанесенных руками язычников, целит сразу и бесповоротно.

На развалинах Рязани возвели часовню блаженной Евпраксии. Позже на этом месте вырос большой женский монастырь, а город, разумеется, отстроили.

После чего воинство ступило в земли разоренного Булгара и Поволжские степи. Батыга Джучиевич шлет послов к австрийским немцам — рассказывает, что он их очень любит. Это со славянами он воюет. Другие послы едут к новгородцам — наускивать их на киевлян. Третьи к галичанам — науськивать их на новгородцев, поляков и венгров.

Разнообразие подходов присутствует: новгородцы монголов топят, галичане сажают на кол, а немцы сжигают.

Не очень-то рвутся монголы идти против серьезного противника, отходят… Но к августу 1239-го у Батыги Джучиевича уже нет выхода. Недалеко от Волги 19 августа 1239 года пришельцам из Монголии приходится дать свой последний решающий бой. Нажравшись мухоморов, воют, приплясывают шаманы, отрывают головы жертвенным животным. Режут пленников, отрезают груди, вскрывают животы молоденьким рабыням, чтобы шли в иной мир ублажать самых грозных, самых отпетых духов из самой дальней преисподней.

До лагеря христиан вой и жуткие крики долетают еле-еле, на пределе слышимости. Тут тоже орут и вопят у костров, но это вопли лихие, довольные, и еще разухабистые песни.

А еще в этом лагере звучат латинские слова, которым уже к тому времени было тысяча двести лет. Возносятся слова молитвы, плывет аромат ладана над замершей степью. Над тысячами коленопреклоненных людей в белых плащах с красными и черными крестами. Странное зрелище для Поволжья нашей реальности, естественное для виртуальности.

Наутро монголы, как обычно, пытаются отступать… заманивают.

— Вы помните, Ваше Величество, как погибли рыцари на Калке? — спрашивает своего короля Даниила рыцарь Григорий из Галича, прославленный боями в Константинополе 1204 года. В том достопамятном году он первым ворвался в костел… тогда еще в церковь Святой Софии.

— Так же, как и половцы… — понимающе кивает король.

Крестоносцы наступают в полном боевом порядке, не ломая рядов. Они не читали сочинений современных историков: они не знают, что монголы непобедимы, что дикарские луки пробивают рыцарскую броню и что на тяжелых конях невозможно догнать героических легких монголов. Охватывая с флангов, прижали к реке, заставили показать засадные полки… Время! Король Даниил махнул перчаткой… Надсадно завыли рога.

Ускоряя шаг, переходя на галоп, скачут австрийцы, прорывают центр. Брызгами катятся монголы: их лошади тоже не читали сочинений историков. Они не знают, что, питаясь одной травой, монгольские лошади все равно сильнее и выносливее рыцарских коней, которых подкармливают ячменем и овсом. Не изучив сочинений евразийцев, и в драпеже степные кони отстают, не в силах унести хозяев от рыцарей.

Ярослав нанес свой удар с юга, в обхват. За всадниками мерно вышагивают новгородские арбалетчики.

Галичане и венгры шли на правом фланге. Псковские пехотинцы двинулись за конницей. Венграм повезло — поймали хана Пайдара и еще парочку ханов помельче. А вот поляки в этот день пленных не брали: прошли через место вчерашнего жертвоприношения.

Кто-то из ханов прорвался в бешеной, последней контратаке, вклинился между венгерскими и польскими рыцарями. Арбалеты тоже не читали нужных сочинений. Металлические стрелы весом в 200, в 300 граммов вышибают из седел дикарей. Доскакавшие повисли на копьях.

К вечеру этого страшного, великого и грозного дня венгерские рыцари гонятся за теми монголами, что драпают на север (где их с нетерпением поджидают еще не дорезанные булгары), а галичане и поляки гонятся за ордой, скачущей на юг, в сторону Каспия.

Основная же часть монголов драпает к реке, идет жуткая драка за место в лодке. Никакого войска больше нет, разбойничья слава навеки бесславно погибла.

— Сколько мертвых монголов ты записал? — спрашивает король Ярослав ученого киевского монаха Вольдемара, главного летописца похода.

— Их было триста тысяч, Ваше Величество… Двести тысяч из них мы убили, и тысячу монголов прикончили лично вы, Ваше Величество.

— Зачем ты так страшно выдумываешь, Вольдемар!!! Ты еще хуже евразийцев… Любой ученый легко подсчитает, что монголов с самого начала не могло быть больше ста тысяч… И кто поверит, что я в моигоды перебил тысячу монголов! Запиши сотню.

— Все равно историки будущего придумают, будто их было даже не триста тысяч, а пятьсот тысяч, не меньше… И вы бы послушали, Ваше Величество, что уже поют бояны про подвиги короля Даниила…

Этот последний аргумент особенно убеждает Ярослава. Последний штрих, о судьбе самого Батыги. Тут два варианта.

Наиболее вероятно, конечно, что Батыга Джучиевич проявляет народные монгольские таланты: панически драпает при первых признаках поражения. С одной стороны, так даже лучше — пусть это сокровище катится не доеденной немецкими рыцарями колбасой в Монголию, в Каракорум. Пусть он вытворяет там все, что может взбрести в не мытую с рождения, не отягощенную даже грамотой голову. А европейская история, включая историю Булгара, вполне может идти и без его грязной (в буквальном смысле очень грязной) шайки.

Но приятно думать — была и другая возможность. Вот главный монгольский пахан судорожно драпает к Волге — там ждут лодки! Их мало! Надо успеть! А то ведь другие монголы вполне могут обидеть своего ненаглядного хана!

Наперерез давно вышли ополченцы из Полоцка и Новгорода, задумчиво готовят арбалеты. Вот мчится, полосуя плетью очередного коня, нервно озирается кривоногий дикарь. Вот юный арбалетчик Онфим прикинул скорость движения коня и всадника, направление и силу ветра…

Воет, визжит дикарь, кувырком летит с подбитой, рухнувшей на всем скаку лошади.

— Вы же не бросите меня! Своего хана!!! Мункыз! Пайдлар! Субудэй! — вопит, бежит за всадниками Батыга Джучиевич. Свита оглядывается. А-а-а-а!!! Они совсем близко — страшные всадники в стальной броне, с хорошо различимыми крестами на плащах… Вон тот, с пегой бородой, в высокой шапке, принц Киевский Андрей, очень страшный и сильный человек… Ох! Не забыл он ни Рязани, ни Козельска… Бежим, ребята! Сейчас начнут бить… Даже ногами…